Неизвестные солдаты кн.3, 4 - Успенский Владимир Дмитриевич - Страница 59

• Предыдущая
• 59/94
• Следующая

Ему подчинялось только сознание. Он старался думать, что остальные разведчики не погибли, что они уже добрались к нашим. Разведчики укажут место. Прохор Севастьянович сразу пошлет за ним санитаров.

Он не мог видеть в темноте, что все его товарищи лежат мертвые возле канавы, недалеко от него.

Потом произошло что-то непонятное. Засверкали яркие вспышки, заклубился туман, пронизанный длинными полосами света, раздался скрежет, лязг и неслыханный непонятный вой, поглотивший все остальные звуки, пронзительно врывавшийся в уши, так распиравший черепную коробку, что она, казалось, не выдержит и развалится. Игорь думал, что все это происходит в бреду, но в то же время он чувствовал, что в ямку натекла вода: слушал вой и лязг, а сам копил силы, чтобы хоть чуть-чуть передвинуть голову.

В конце концов ему удалось повернуться на спину, так было лучше, вода перестала попадать в нос. Но поворачивался он, наверно, очень долго: когда отдохнул и приоткрыл глаза, было уже светло. Что-то толкнуло его, возле самого лица увидел он грязный ботинок на толстой подошве и ногу в черной обмотке.

Игорь сразу понял: свои! Радость его была так велика, что он закричал. Вернее, хотел закричать – из груди его вырвался громкий стон. Он искал взглядом лица, глаза людей, но не находил их. Только ноги в обмотках, в тяжелых американских ботинках перешагивали через него.

Когда в районе Лютежского плацдарма определился успех, командующий 1-м Украинским фронтом генерал Ватутин ввел в действие свою главную ударную силу: 3-ю Гвардейскую танковую армию. Лавина бронированных машин устремилась в атаку ночью, в кромешной тьме, в густом тумане. Танки неслись на вражеские укрепления с зажженными фарами, с воющими сиренами, ведя беглый огонь из пушек и пулеметов. Неслись стремительно, не сбавляя хода, напролом через канавы и рощи, на окопы, на дзоты, давя солдат, повозки, орудия – все, что попадалось на их пути. В танковых рациях звучал чей-то взволнованный, хмельной от радости голос: «Хлопцы, даешь Киев!.. Хлопцы, даешь Киев!»

Торопилась, спешила поспеть за броней пехота, шлепала по мокрым дорогам мимо раздавленных искореженных пушек, минометов, грузовиков, мимо вражеских трупов и опустевших траншей. Бой уже подвинулся к Киеву, но во многих местах еще сопротивлялись, отстреливались группы фашистов. Гвардейская кавалерия добивала гитлеровцев, отступивших в леса.

По шоссе ползли тягачи с орудиями на прицепах, шли танки, ремонтные летучки, полуторки, зеленые «студебеккеры». Пехота торила себе путь по целине обочь дороги.

Высокий ефрейтор в истертой шинели, едва достававшей ему до колен, отделился от строя, присел на кочку и, покряхтывая, снял сапог. Молоденький солдат с добрым румяным лицом, в новой пилотке, бесшабашно надвинутой на самую бровь, примостился рядом и начал крутить цигарки – для ефрейтора и для себя.

За кочкой, в двух метрах от них лежал труп, такой грязный, что даже нельзя было разобрать, какая на нем форма. Сапоги вроде бы русские, без раструбов, а валявшиеся рядом каска и тронутый ржавчиной автомат – немецкие. Да и накидка тоже была фашистская. Лежал он, вероятно, давно, под ним натекла лужа бурой от крови воды.

Сперва солдат и ефрейтор не обратили внимания на этот труп: много валялось их кругом, и в лужах, и на дорогах, и скорчившихся в агонии, и расплющенных гусеницами – всяких. Где уж смотреть на них… Но вот немец застонал негромко, шевельнулась его голова.

– Гля, живой еще, – удивился солдат, протянув ефрейтору самокрутку и косясь на раненого, на его разбитое, окровавленное, залепленное грязью лицо. Затылок раненого погрузился в лужу, вода дошла до ушей. Еще немного – и хлынет в черный запекшийся провал рта.

– Захлебнется, – сказал солдат, сдвинув пилотку на затылок. – Захлебнется, верно? – спросил он товарища. Но ефрейтор не ответил; сосредоточенно наматывая портянку. Раненый опять застонал. Протяжно, с хрипом выдыхал один и тот же тягучий звук: а-а-а, а-а-а, а-а-а… Даже будто не стонал, а пытался говорить, подзывая к себе, стараясь повернуть голову.

Ефрейтор поднялся с кочки, пристукнул сапогом, глянул на раненого и вздрогнул: очень уж страшные были у того глаза. Огромные, наполненные слезами, они словно кричали, словно молили о чем-то. Ефрейтор отвернулся, но этот взгляд жег ему затылок, от него невозможно было уйти.

– Захлебнется он, – повторил молодой солдат, и голос его прозвучал так равнодушно, что покоробил ефрейтора.

– Иди, – подтолкнул он солдата, а сам шагнул к раненому.

Он был старым воякой, этот ефрейтор, проживший двадцать два года, из них почти три – на войне. Его самого несколько раз увозили из боя в госпиталь. И ему казалось, что он понимает, чего хочет искалеченный враг. Лучше отмучиться сразу – все равно не жилец…

Ефрейтор поставил автомат на одиночный выстрел и, не глядя на расширенные умоляющие глаза, нажал спусковой крючок.

Раненый дернулся и вытянулся, оборвав стон. Голова качнулась, грязная вода хлынула на лицо, заливая нос, рот, глазницы. Ефрейтору стало не по себе. Он схватил убитого за локоть. Выволок на кочку тяжелое мокрое тело, а потом поспешил за солдатом, на ходу вытирая о шинель руки.

Утром 6 ноября на Крещатике, в районе вокзала и на днепровских кручах прозвучали последние выстрелы. По всей стране люди слушали сообщение «В последний час». Освобождена столица Украины! Освобожден самый крупный город из тех, которые удалось захватить немцам!

Быстро пролетел этот радостный день. А вечером хмурое осеннее небо над Москвой озарилось новым салютом, новыми победными залпами в честь воинов, вернувших стране древний Киев – мать городов русских.

Стихли выстрелы над Днепром. В ротах и батальонах подсчитывали потери и трофеи, составляли донесения. Старшины сдавали полковым писарям длинные списки убитых и раненых. О группе Игоря, ходившей во вражеский тыл, не поступало никаких сведений.

Капитан, начальник разведотделения дивизии, зачислил было старшего лейтенанта Булгакова и его товарищей в списки пропавших без вести. Но генерал Порошин приказал искать. Территория, на которой действовала группа, освобождена, люди не могли исчезнуть бесследно. Прохор Севастьянович распорядился выслать поисковую группу в тот район, где разведчики последний раз выходили на связь, потребовал произвести проверку во всех армейских госпиталях.

Генерал еще надеялся, что Игорь жив. Может быть, ранен, подобран санитарами другой дивизии или другого корпуса. Прохор Севастьянович подписал всем разведчикам наградные листы. Ведь разведчики сделали большое дело: вскрыли группировку противника как раз на направлении главного удара советских войск. Это были те сведения, в которых нуждался не только Порошин, но и командующий армией и сам командующий фронтом Ватутин.

Однако надежда Прохора Севастьяновича иссякла, когда капитан во время очередного доклада положил на его стол короткий рапорт, написанный на тетрадном листке. В рапорте сообщалось, что тело старшего лейтенанта Булгакова обнаружено среди немецких трупов, опознано двумя работниками политотдела и захоронено в братской могиле.

Распутица пришла невиданная, какой не могли припомнить местные старожилы. Третью неделю на Смоленщине без перерыва моросили дожди. Мутная вода залила все низины, лужами стояла среди полей. Вместо дорог – реки грязи. Где по щиколотку, а где и до самых колен.

От машин – никакой пользы. Застряли полуторки и «пикапы», «газики» и «студебеккеры», вездеходы и грузовики. Застряли даже мощные артиллерийские тягачи. Самолеты прижались к аэродромам. Прекратился всякий подвоз, и осталась матушка-пехота сама по себе, с карманным запасом сухарей и патронов. Просчитались даже запасливые немцы-аккуратисты. В кои-то веки почувствовали они острый недостаток боеприпасов, в кои-то веки подтянули свои животы.

Ни махра, ни снаряды, ни письма не доходили на передовую. Доходили только приказы. Эти приказы подняли пехоту на очередной штурм, она пошла на немцев в мокрую ночь голодная, остервенелая, с одной гранатой на троих бойцов. Немцы не могли встретить ее уничтожающим шквалом огня, а принимать рукопашную они не привыкли.

• Предыдущая
• 59/94
• Следующая