Неизвестные солдаты, кн.1, 2 - Успенский Владимир Дмитриевич - Страница 82
- Предыдущая
- 82/198
- Следующая
– Он не мог оказать ничего другого, – заметил Гудериан, внутренне усмехаясь. Было видно, что Клюге прекрасно понимает, в чем дело, и не преминул бы наказать виновных. Но Гудериан оказался хитрей его. Фельдмаршал вправе, конечно, назначить расследование. Но кто знает, как отнесется к этому Гитлер, тем более что танкисты вот-вот выйдут к Днепру, а победителей не судят.
– Считаю вопрос ясным, – сказал фон Клюге. – Попрошу, генерал, извлечь надлежащие выводы. Сделайте внушение командиру дивизии за плохую связь. Я наметил некоторые меры, чтобы взаимодействие между нами было более тесным…
Гудериан сидел со скучающим видом, показывая, что слушать фельдмаршала его заставляет только долг службы. Клюге был из тех полководцев, которые воюют по правилам науки. Этот педант не способен на риск, на авантюру, сбивающую с толку противника.
Гейнц чувствовал свое превосходство над Клюге, который был, в конце концов, обычным военачальником Третьей империи. Таких много. Фюрер никогда не доверял им полностью и не любил их. Они чужды по духу Гитлеру, возведшему дилетантство в принцип. Фюрер ценил молодых генералов, глубже воспринявших его школу. И хотя Гейнц был немолод, он принадлежал к тем, кому Гитлер верил. Гудериан создал для фюрера бронетанковые силы, теоретически обосновал приемы использования их, он был советником и доверенным лицом Гитлера. Его звезда поднималась в зенит, тогда как звезда фон Клюге уже клонилась к горизонту. И Гудериан безбоязненно мог позволить себе слушать фельдмаршала с подчеркнуто скучающим видом. А прощаясь с фон Клюге, Гейнц, улыбаясь, сказал ему:
– Мои танки в трех местах форсировали Березину – последнюю реку перед Днепром. Я думаю, что наш дорогой фюрер с удовольствием воспримет это сообщение.
Фельдмаршал был достаточно выдержанным человеком, умел с бесстрастным видом переносить ядовитые уколы. Переносить, но не оставлять без ответа.
– Не расчет, а счастливый случай помог вам.
– Однако успех достигнут.
– Я рад этому, генерал. Но поверьте мне, я говорю искренне, как солдат солдату: успех ваших операций всегда висит на волоске. На очень тонком волоске, – повторил он.
30 июня 1941 г. Лес возле Могилева. У нас перемены. В штаб фронта прибыл маршал Ворошилов, чтобы на месте разобраться в обстановке. Вместо Павлова назначен новый командующий фронтом – генерал Еременко, только что прилетевший с Дальнего Востока.
Павлов был удивлен, ознакомившись с предписанием о снятии с должности. Самонадеянный человек, он до сих пор не чувствует за собой вины. Завидная способность! Он обижен, он уже сейчас изображает безвинно пострадавшего. Демонстративно отстранившись от всего, разгуливает по аллее, насвистывая, заложив руки за спину: «Посмотрим, посмотрим, что сможете сделать вы!»
О чем он думает? О бойцах, погибших из-за его ошибок и бездействия? Или о своем будущем, об испорченной карьере, начатой столь молниеносно.
Жалко начальника штаба генерала Климовских. Он, сдав дела, сказал мне: «Так лучше, если только не поздно». Вероятно, Павлова или Климовских будут судить. Только за что? Я уверен, что и при гораздо более благоприятных условиях Павлов не мог бы управлять фронтом. Он неплохой тактик, но совсем не имеет стратегического мышления. И то, что он оказался на таком посту, это не его вина, а его беда.
3 июля 1941 г. В сложившейся обстановке генерал Еременко предпринял единственно возможное. Он собрал остатки авиации фронта до 50 самолетов) и нанес по немцам два массированных удара: по танкам Гудериана у Бобруйска и по танкам Гота у Борисова. Особенно – на переправах через Березину. Результат: наступление головных танковых отрядов противника задержано. Весь день в воздухе бои.
У нас снова перемены. Со вчерашнего дня вместо Еременко он остался заместителем, командующим Западным фронтом назначен сам нарком, маршал Тимошенко. В состав фронта включены войска группы армий Резерва, развертывающиеся по линии среднее течение Западной Двины, г. Витебск, река Днепр.
Впервые с начала войны обстановка несколько облегчилась. Напор немецких дивизий ослаб. Большинство их сковано в боях с нашими окруженными частями.
Советские войска, окруженные западнее Минска, создали почти сплошной фронт по всему кольцу, кроме тех болотистых мест, где немцы не наступали. Остатки разбитых полков и дивизий, крупные штабы и мелкие подразделения, отколовшиеся от своих, обозники и интенданты, объединенные каким-нибудь инициативным командиром, – все эти более или менее боеспособные группы, столкнувшись с противником, занимали оборону, загораживали дороги, защищали деревни.
Полковой комиссар Коротилов и Виктор Дьяконский несколько суток скитались по глухим проселкам. Виктор добыл в деревне телегу с высокими бортами, с крышей из гнутого лозняка и повез раненого комиссара сначала на северо-восток, к Минску. А потом, узнав, что в городе уже немцы, повернул на юг, почти назад: они надеялись найти лазейку в немецкой линии и проскочить к своим.
Виктор все еще не мог оправиться от потрясения после смерти Полины. Мучился, думая о своей вине. И хотя разумом понимал, что ничего не способен был сделать тогда, болела его беспокойная совесть.
У Виктора даже поколебалось с детства выношенное представление о войне, как о чем-то героическом, полном мужества и романтики. Изуродованный труп красивой женщины – это нечто дикое, противоречащее человеческому рассудку. Он видел убитых красноармейцев – было жалко их, однако понятно: мужчины вышли на бой, кто-то должен погибнуть. Но женщина! Он силился уразуметь, как мот тот немец-танкист направить на нее свою машину?! Танкист догнал Полину, ударил ее сзади. Неужели так может поступить человек с нормальным рассудком?! Скольких людей знал Виктор, но никто не способен на такое. Ни Игорь Булгаков, ни Сашка, ни Патлюк, ни Бесстужев. Даже Пашка Ракохруст не поступил бы так… В этом нет ничего человеческого. Но тот немец в машине, ведь он не зверь? У него есть голова, сердце?! У него есть мать!.. И он смог…
Так они и ехали по лесам. Виктор, занятый своими мыслями, не замечал окружающего, был безразличен ко всему. Коротилов, полулежа в повозке, молча наблюдал за ним. Не успокаивал. Словами тут не поможешь. Пусть человек переживет сам. Жалко – раньше времени выгорит в нем поэзия юности, раньше времени очерствеет, ожесточится душа…
Однажды комиссар спросил:
– О чем вы думаете Дьяконский?
– Я? Да вот, о немцах. Больно уж они сразу, как гром с ясного неба…
– Так уж и с ясного, – возразил Коротилов. – А по-моему, тучи над нами с самой революции не расходились. Для вас, молодых, интервенция уже историей стала. А ведь это не так давно было. Не удалось тогда империалистам нас задушить. Но от мысли такой они не отказались. Ждали удобного момента. Нас еще Владимир Ильич Ленин учил: пока империализм существует, существует и угроза войны. Партия нас постоянно предостерегала – рано или поздно, а с фашистами воевать придется.
– Так это вообще… Через десять лет, может. Никто и не ожидал.
– Ну, брось, – рассердился Коротилов. – Как это не ожидали. А для чего мы армию вооружали, людей готовили? Для парадов, что ли? Другое дело, если с тактической точки зрения посмотреть. Когда именно Гитлер нападет, этого мы не знали. Пропустили момент, на договор понадеялись.
– Вы как считаете, товарищ комиссар, немец этот Полину случайно задавил или нарочно? – тихо спросил Дьяконский.
– А сам ты как мыслишь? Видел, как ихние летчики на бреющем полете женщин из пулеметов расстреливали? А Барановичи как бомбили? На самые тихие улицы кидали, на мирных жителей. Это тоже случайно?
– Но для чего? Ведь это же не война, это варварство! В голове не укладывается.
– Ты ведь знаешь, какая у них цель: покончить с коммунизмом, истребить нашу идеологию. А как ее истребишь? Она ведь живучая, она – в людях. В умах и сердцах наших. Вот и хотят они уничтожить нас. И духовно, и физически уничтожить, понимаешь? Оставить для себя горстку рабов. Гитлер настолько нагл, что даже не очень и скрывал эту свою цель.
- Предыдущая
- 82/198
- Следующая
