Неизвестные солдаты, кн.1, 2 - Успенский Владимир Дмитриевич - Страница 41

• Предыдущая
• 41/198
• Следующая

Игорь отвернулся. Стало жаль этого ловкого, быстрого зверя, без движения валявшегося теперь на снегу.

– Ты что молчишь, парень? – обратился к нему дядя Иван.

– Так… Ноги замерзли.

– А мы вот выпьем сейчас для сугреву.

Подошли остальные охотники и загонщики, притащили еще трех добытых волков: двух молодых и одного покрупней – переярка. Брагин приказал всем разрядить ружья.

Уселись тут же, кто на пенек, кто прямо на снег, достали четыре бутылки водки. Дядя Иван охотничьим ножом резал сало.

– После честного труда выпить рюмку нет вреда, – гудел Брагин, казавшийся огромным в белом халате поверх полушубка.

Григорий Дмитриевич, опрокинув в рот стопку, провел ладонью по губам, крякнул.

– Люблю жизнь охотничью… Как на фронте, бывало…

– Тут еще почище, чем на фронте, – прожевывая хлеб, торопливо заговорил дед Сидор. – Я на ерманской войне такого страха, как сегодня, не натерпелся. Эта волчица на меня ажник с рыком кинулась. Ей-богу, – перекрестился он. – Я оступился и в снег. А переярки через меня. Герасим сбрехать не даст, он видел. Один зубами – хрясть! Думаю все – отходил Сидор по этому свету. А он, стервец, промазал, по армяку клыком полоснул. Гля, дырка какая, – показывал Крючок порванную полу. – Чего я теперь Федьке скажу? Он с меня душу вынет или волчиную шкуру потребует.

– Эй, дед, дед, ты к шкуре не подбирайся, – смеялся Брагин. – Шкуры сдадим и деньги поровну. А армяк твой еще раньше дырявый был.

– Промежду прочим, ты в этом деле первый виновник, – наступал на лесничего Крючок, щуря замаслившиеся от водки глаза. – Кто это приказал из берданы патроны вынуть? Ты приказал! Эти волки только по дурости меня не затерзали. Я перед ними как малый ребятенок лежал, борода в снегу и копыта врозь. А советская власть что говорит? Нынче каждую кадру беречь надо.

– Значит, я против власти пошел? – приседал от смеха Брагин.

– А ты как думал! – хорохорился Крючок, воинственно выставив жиденькую бороденку. Не понять было, шутит или говорит серьезно. – Ты хоть и партейный, а правительственных решеньев не знаешь.

– Я, дед, охотничий закон знаю: загонщик оружия не имеет. Всадил бы ты в охотника порцию дроби – это бы действительно кадр был.

– Моя дробь, Дорофеич, для охотника безопасная. Ей только птицу бить, да и то ежели впритык с самого заду. Ты бы мне еще рюмашку плеснул, а сам посмотрел. Патроны-то в твоем кармане лежат.

Пока дед Крючок возился с бутылкой, Брагин, посмеиваясь, выковырял из гильзы бумажный пыж. На широкую ладонь горкой высыпалась из патрона белая соль.

– Давай сюда, на хлеб мне, – сказал дед Крючок. – Хлеб с солью он завсегда вкусный.

Дружный смех вспугнул стаю ворон, рассевшихся было на соседних деревьях. Каркая, хлопая крыльями, закружились вороны над лесом, не отлетая далеко от того места, где валялись убитые волки, – чуяли мертвечину.

Темнота в комнате чуть-чуть поредела. Зарозовели стекла в окне, отчетливей проступили на них жилки ледяного узора. Игорь лежал с открытыми глазами, не шевелился, чтобы не разбудить Ольгу. Она спала рядом, прижавшись щекою к его руке. Полуоткрытые, припухшие губы совсем близко возле его рта. Рассыпались по подушке густые волосы. На белой коже лица двумя темными полудужьями выделялись сомкнутые ресницы. То ли тень, то ли синева густела у нее под глазами.

С тоскливой радостью смотрел Игорь на эту красивую женщину, навсегда теперь родную ему. Как можно жить без теплоты ее тела, не ощущать ее губ, не видеть ее глаз! Бросить бы ко всем чертям институт, увезти Ольгу с собой в Москву, работать и знать, что впереди у тебя целый вечер с ней, целая ночь…

Вздох Игоря разбудил ее, она живо приподнялась, спросила испуганно:

– Поздно уже?

– Нет. Полежим еще.

– Полежим, – согласилась она. – Последние наши минутки.

– У нас еще вся жизнь впереди. Дай только институт кончить.

– Три года ведь.

– Ну, три… Я вот обмозгую, как тебя в Москву вытащить. Проживем как-нибудь. Есть же у нас студенты семейные. Кончу институт – ты в институт пойдешь.

– Не торопись, я ждать буду, сколько захочешь. Только вот с учебой у меня ничего не выйдет, наверное…

– Боишься на экзаменах провалиться?

Ольга беззвучно засмеялась, прижалась губами к его уху, ответила шепотом:

– Хочу, чтобы у нас был ребенок.

– Зачем? – удивился Игорь.

– Теперь уже поздно спрашивать, – снова засмеялась Ольга. – Мне кажется, он уже есть. Маленький человек – твой и мой. Мы вдвоем будем ждать тебя.

– Вообще говоря, это здорово, – задумчиво произнес Игорь. – А когда же он… Это самое… Когда он родится? Через девять месяцев, да?

– Осенью.

– Значит, после каникул…

– Ну, встаем, а то мама скоро с дежурства придет.

Ольга поднялась, бесшумно прошла по ковру к зеркалу. Стояла полуобнаженная, спиной к Игорю, расчесывая большим гребнем волосы, сбегавшие по ее телу ниже пояса.

– Ты совсем меня не стесняешься, Оля.

– А зачем? – удивилась она. – Ведь я же твоя, Игорек, люблю тебя… Не нравится? Оденусь сейчас…

– Нет, нет! Это я просто так.

– Знаешь, Игорь, – сказала она, – вот уезжаешь ты, а мне все равно хорошо. Раньше я мучилась, ждала тебя и не верила, что вернешься. А теперь одной оставаться не страшно. Дело ведь не в расстоянии, правда? Ты теперь все равно со мной, где бы ни был.

– А мне тоскливо.

– У меня это, «наверное, потом придет. А сейчас я такая спокойная и счастливая – просто сама удивляюсь.

– Так лучше, Оля. Лучше расставаться без слез. Я буду помнить тебя спокойной, и самому веселей будет.

– Давай условимся – думать друг о друге каждую полночь. Не вообще думать, а говорить, рассказывать, что за день случилось. Будто встречаемся по-настоящему.

– Обязательно.

Ушел Игорь, когда уже совсем рассвело. Обнялись последний раз в коридоре, поцеловались. Встав на стул, Ольга открыла форточку, смотрела ему вслед.

Потом она затопила печь. Делала привычную работу и с тревогой ждала, что вот-вот нахлынет на нее страшная черная тоска, свалит на кровать, заставит кричать, биться головой о стену. Но тоска не приходила. Была светлая радость и ощущение полноты жизни. Подумала: если будет ребенок, придется шить к лету широкую блузу.

Вскоре вернулась с работы Наталья Алексеевна. Вид у нее был усталый. За завтраком поела она неохотно и немного, вяло рассказывала больничные новости. Она поняла, конечно, что и эту ночь Игорь провел здесь. Ее укоризненный взгляд смущал и раздражал Ольгу.

Наталья Алексеевна замечала все – и темные круги возле глаз на осунувшемся лице дочери, и ее сонливость днем, и нетерпение по вечерам. Радовалась, что пришла, наконец, к Ольге настоящая любовь. И больно было матери оттого, что Игорь появляется тайком, что так плохо, не по-людски складывается у дочери жизнь.

Сегодня решилась, наконец, поговорить с Ольгой. Раздевшись, легла в постель, подозвала к себе.

– Сказать хочу кое-что.

Ольга сразу сжалась, насторожилась внутренне, приготовилась защищаться.

– Об Игоре? – Голос выдал ее волнение.

– Постарайся понять меня правильно. Я ничего не имею против него. Он хороший мальчик, и с Витей дружен. Но меня коробит скрытность.

– Мама, ты знаешь…

– Да, да, – слабо махнула она рукой. – Ты виновата перед ним, это бесспорно. Но сколько же может так продолжаться? Ведь ты относишься к нему как к мужу?

– Конечно, – решительно сказала Ольга. – Он мой муж. И будет им всегда.

– Дай господи, доченька. – Наталья Алексеевна погладила ее плечо. – Это было бы очень хорошо. Но ты пойми другое. Опять начались пересуды. Мне стыдно смотреть на людей.

– Плюнь на них! – У Ольги напряженно звенел голос.

– Сплетничают ведь. Лето вспоминают, Горбушина…

– Пусть, – через силу усмехнулась Ольга. – Пускай вспоминают. Этим мещанам только дай повод поговорить, они кого хочешь грязью обольют.

– Но что же делать?

• Предыдущая
• 41/198
• Следующая