Здесь был Хопджой - Уотсон Колин - Страница 19

• Предыдущая
• 19/40
• Следующая

На несколько секунд в зале воцарилась полная тишина. Потом Росс услышал странный звук, — будто что-то катилось по полу. Звук быстро приближался, потом стал так же быстро затухать и окончился отдаленным ударом.

Опять тишина. Затем звук повторился. В этот раз он казался громче, ближе. Росс попытался определить, что это было, но безуспешно. Еще раз быстрый, угрожающий грохот прокатился по залу и завершился громким ударом.

В тот момент, когда загрохотало в четвертый раз, Росс понял, что происходит. Его противник пытался выбить его из укрытия — или, что более вероятно, сразу вышибить из него дух, — с помощью одного из тяжелых, твердых, как кремень, снукерных шаров, которые он поочередно посылал по полу злобным замахом снизу.

Четвертый снаряд, Росс знал это точно, летел прямиком к цели. Он знал и то, что доли секунды, оставшиеся до сокрушительного попадания, не позволят ему сделать и малейшего движения, чтобы защититься. Отделенной от него какими-то мгновениями боли не избежать, не вымолить пощады. «Тогда прими ее», — скомандовал мозг, — «расслабься и впитай в себя эту и сохраняй ее, как заряд для ответного удара».

На пути несущегося шара Росс расслабился и стал мягким, как неостывший труп. Невероятно эффективный процесс умственного отключения, почерпнутый из курса номер 5, теперь подтверждался на практике. Его разум обратился в спокойную, темную пустоту, готовую к оплодотворяющему проникновению боли.

Она не пришла. В трех футах от головы Росса шар каким-то чудом подскочил и просвистел мимо его уха.

В удивлении Росс пошарил вытянутой рукой, пытаясь обнаружить, что же спасло его. Пальцы нащупали угловатый осколок. Это было все, что осталось от кусочка мела.

Боулинг все так же методично продолжался. Но особая опасность, которую он представлял, теперь миновала: матрос занялся другими рядами столов. Посмотрев под столами назад, Росс увидел, что все участники попытки выкурить его оттуда на свет божий двигались тесной группой позади боулера. В общем, они казались куда менее готовыми к решительным действиям, чем можно было ожидать после вмешательства человека с кием. Росс пришел к выводу, что наилучшим выходом для него будет отступление в открытую, правда, при этом оставался риск, что красная дверь окажется запертой.

Он торопливо переполз два последних прохода и поднялся на ноги, одновременно дергая вверх дверную защелку. Он нажал плечом. Дверь не поддалась. Раздался хриплый гневный окрик: его увидели. Навалившись на дверь всем телом, он слышал быстро приближающееся постукивание вражеского костыля. Росс уперся ногой в замок и изо всех сил пнул. На этот раз древние штыри вылетели из заржавленных гнезд. Дверь распахнулась, и Росс выскочил наружу, навстречу ослепительному свету дня.

Он оказался в переулке, где его тут же захлестнул спасительный водопровод уличного шума, доносившегося с одного конца. Через несколько секунд Росс вступил на Корн-Эксчейндж.

Его никто не преследовал.

В кухне «Нептуна», наполненной теплым, душистым паром, официант протянул руку сквозь туман и снял с полки бутылку бонcкого 1953 года. Он несколько раз весело перебросил ее с ладони на ладонь, обвалял в ящике с пылью и положил на подставку. Перед самой дверью, через которую официанты попадали в зал ресторана, он зафиксировал на своем ничем не примечательном лице черты непогрешимого превосходства и откинул плечи назад. Затем он проскользнул к столику Гордона Периама и его компании, неся плетеную корзинку так, словно она содержала последний дошедший до наших дней кусочек Подлинного Креста Господня.

Периам поднял глаза.

— Ага. — Он протянул руку и потрогал бутылку. — Оно холодное?

Официант поморщился.

— Вы же заказывали бонское, сэр. Красное вино.

Он пододвинул корзину к себе, словно не веря, с болезненным выражением уставился на следы пальцев на пыльной поверхности.

— Пожелаете, чтобы я подал вино в графине, сэр?

— Да, пожалуй… Да.

Вернувшись на кухню, официант зажал бутылку между коленями и быстрым точным движением извлек пробку. Три четверти содержимого с веселым бульканьем отправились в графин, остальное одним глотком провалилось в желудок расчетливого официанта.

Пока он, согретый вином, просматривал «Дейли Миррор», выдерживая время, приличествующее деликатности операции, инспектор Пербрайт составлял свое мнение о миссис Периам.

Ей будет, прикидывал он, лет двадцать шесть — двадцать семь, хотя почти нарочито неподходящая прическа — косы, уложенные по бокам головы в две круглые подушечки, — тянула на середину четвертого десятка. С полного белого лица смотрели карие глаза; смотрели с настороженной прямотой, которую можно было бы принять за признак внутренней честности. Пербрайт, однако, не был вполне уверен, что в их искренности нет примеси тайной мольбы — намека на нимфомацию. Он не дал этому подозрению укрепиться в себе; отчасти потому, что счел его несправедливым при столь непродолжительном знакомстве, отчасти потому, что знал, как часто стремление людей среднего возраста польстить себе принимает форму воображаемого угадывания сексуальной безответственности во всех молодых женщинах.

Тем не менее, некоторая физическая буйность угадывалась в облике Дорин Периам вполне безошибочно. Это ее качество казалось еще более настораживающим из-за парадоксальной строгости в одежде. Например, платье, которое она надела в ресторан, представляло из себя нечто причудливое из тяжелого темно-синего шелка. Оно, похоже, было специально выкроено с целью ужать ее бюст до благонравной бесформенности. На деле это привело к тому, что у основания шеи появилась соблазнительная раздвоенная выпуклость из выжатых в вырез грудей, которые не столь «скромное» платье могло разместить куда менее заметно. Из длинных, с тугими манжетами рукавов выглядывали маленькие руки, белые и тонкие, как побеги проросшего картофеля. Они были в постоянном движении, что, впрочем, могло быть признаком обычной жеманной нервозности, вполне естественной в ее новом качестве. С другой стороны, наблюдая, как они скользят то тут, то там по темному шелку, можно было подумать, что они, успокаивая, оглаживают лежащие под тканью области любовного зуда.

— Я полагаю, между нами троими мы можем честно признать, — говорил Пербрайт, обращаясь к ней, — что до недавнего времени вы были …. м-м… особенно дружны с мистером Хопджоем, миссис Периам.

Она осторожно взглянула на Периама, тот ответил кивком.

— Я рассказал инспектору об этом, дорогая. Он понимает, как все вышло.

— Дело в том, что он был не тем, кого я искала. Такие вещи случаются, вы же знаете. — Яркие карие глаза широко раскрылись.

— Конечно. Я, однако, хотел бы знать, разделял ли он такую точку зрения? Примирился ли он с тем, что ваше предпочтение было отдано другому?

— О, я уверена, что да. Я хочу сказать, всякому, конечно, неприятно, когда появляется кто-то другой, но по большей части страдает только самолюбие. А вы думаете иначе?

Пербрайт не стал подписываться под ее изречением. Он думал, в самом ли деле Дорин такая глупышка, какой кажется.

— Ревность, миссис Периам, не только вопрос уязвленного самолюбия. Из того, что ваш муж мне уже рассказал, я бы заключил, что мистер Хопджой воспринял все это довольно болезненно.

— Наша перепалка в ванной, дорогая, — вставил Периам. — Помнишь, я рассказывал?

— А, это…— Она опустила глаза на скатерть и стала задумчиво возить вилкой из стороны в сторону. — Наверно, я обошлась с ним по-скотски, если говорить откровенно. Хотя Брайан был так беззаботен, в жизни бы не подумала, что он может превратиться в «чудище с зелеными глазами».

Периам взял ее руку в свою.

— Это моя вина. Нам следовало рассказать ему обо всем с самого начала.

У плеча Периама с видом жреца возник официант. Он налил несколько капель священного напитка в его бокал и встал прямо, выровняв взгляд параллельно полу. Он напоминал Пербрайту хорошо воспитанного владельца собаки, который ждет, когда его животное закончит испражняться в воротах соседского дома.

• Предыдущая
• 19/40
• Следующая