Краткая история неолиберализма - Харви Дэвид - Страница 10

«Исчезновение рыночной экономики может стать началом эры невиданной свободы. С юридической и фактической точек зрения свобода может стать даже более широким и универсальным понятием, чем раньше. Законодательство и контроль могут обеспечить реальную свободу не только для немногих избранных, но для всех: Свобода перестанет быть особой привилегией, изначально запятнанной,— она станет неотъемлемым правом, распространяющимся за пределы политики, в область частных организаций, составляющих само общество. Исторически сложившиеся свободы и гражданские права будут объединены с новыми свободами, родившимися на основе появившегося свободного времени и лучшей защищенности, которые индустриальное общество готово обеспечить всем своим гражданам. Новое общество может позволить себе быть и свободным, и справедливым одновременно»[37].

К сожалению, пишет дальше Поланьи, на пути к такому будущему стоит «моральное препятствие» либерального утопизма (в качестве примера он многократно цитирует Хайека):

«Планирование и контроль подвергаются критике как препятствующие установлению свободы. Свобода предпринимательства и частной собственности объявлены основополагающими условиями свободы. Считается, что ни одно общество, построенное на других принципах, не заслуживает называться свободным. Свобода, обеспеченная законами, объявлена несвободой. Правосудие, свобода и благополучие, обеспеченные такой свободой, часто признаются лишь замаскированным рабством»[38].

Идея свободы «сводится, таким образом, просто к свободе предпринимательства», что означает «полноту свободы для тех, чей доход, свободное время и безопасность не нуждаются в защите, и лишь частичную свободу для людей, тщетно пытающихся с помощью дарованных им демократией прав добиться защиты от действий собственников». Но если, как это обычно случается, «невозможно создать общество, где не было бы ни власти, ни принуждения или мира, где не было бы применения силы», тогда единственным способом реализации либеральной утопии остается именно применение власти, силы, авторитаризма. Либеральная или неолиберальная утопия обречена, пишет Поланьи, на то, чтобы быть раздавленной авторитаризмом или даже откровенным фашизмом[39]. «Хорошие» свободы повержены, «плохие» одерживают верх.

Вывод, который делает Поланьи, кажется особенно верным в нынешней ситуации. Становятся понятными намерения президента Буша, который утверждает, что, «будучи величайшей силой на Земле, мы [США] обязаны способствовать распространению свободы». Теперь ясно, почему неолиберализм стал таким авторитарным, насильственным и антидемократическим именно в тот момент, когда «человечество может своими руками обеспечить триумф свободы над всеми ее давними врагами»[40]. Стоит задуматься над тем, почему стольким корпорациям удается извлекать прибыль из сокрытия своих технологий (например, лекарство от СПИДа) от широкого использования или из военных беспорядков (случай с Halliburton), голода, экологических катастроф. Невольно возникает подозрение в том, не были ли эти катастрофы и беспорядки (гонка вооружений и необходимость повышать готовность к отражению нападения реальных и выдуманных врагов) подстроены для выгоды отдельных корпораций. Стоит ли удивляться, что состоятельные и влиятельные так активно поддерживают борьбу за права и свободы, стремясь заработать имидж добропорядочных граждан. Тридцать лет неолиберальной свободы не только восстановили власть узкой группы людей, составляющих капиталистический класс. За это время произошла невероятная концентрация корпоративной власти в области энергетики, медиа, фармацевтики, транспорта и даже розничной торговли (Wal-Mart). Свобода рынка, которую Буш объявил наивысшей целью человечества, оказывается ничем иным, как удобным средством повсеместного беспрепятственного распространения корпоративной власти и Coca-Cola. Используя непропорциональное влияние на средства информации и политический процесс, представители этого класса (Руперт Мердок и FoxNews оказываются во главе этого процесса) заинтересованы и, что важно, имеют возможность убедить нас в том, что неолиберальные свободы являются для нас наилучшим выбором. Для элиты, комфортно живущей в своих золоченых гетто, мир и в самом деле может становиться все лучше и лучше. Поланьи согласился бы с тем, что неолиберализм обеспечивает свободы и права для тех, «чей доход, свободное время и безопасность не. нуждаются в защите», оставляя всем остальным лишь крохи. Как же получилось так, что «все оставшиеся» так легко сдали позиции?

Кто и как обеспечил установление неолиберализма? Для таких стран, как Чили и Аргентина, ответ в 1970-х был очень простым, жестким и точным: военный переворот, поддержанный правящим классом (и правительством США), за которым последовало жестокое подавление профсоюзов и общественных движений, развития которых так боялась правящая верхушка. Неолиберальная революция, авторами которой традиционно признают Тэтчер и Рейгана, после 1979 года должна была осуществляться с помощью демократических методов. Для то^о чтобы в обществе произошел настолько серьезный сдвиг, был необходим определенный политический компромисс, или согласие, который бы поддержала значительная часть населения. Такая поддержка позволила бы группировке выиграть выборы. То, что Грамши называет «общее мнение» (иными словами, «идея, которую разделяет большинство»), как правило, и является основанием для такого согласия. Такое общее мнение формируется на основе долгосрочных традиций общественной жизни, корни которой нередко лежат в региональных или национальных традициях. Это не то же самое, что «здравый смысл», формирование которого связано с актуальными вопросами дня. Таким образом, «общее мнение» может, оказаться глубоким заблуждением, сбивающим людей с толку или маскирующим истинные проблемы с помощью культурных предрассудков[41]. Ценности, основанные на традициях и культуре (как, например, вера в Бога или в страну или взгляд на положение женщины в обществе), как и страхи (боязнь коммунистов, иммигрантов, иностранцев и просто «других», инакомыслящих), могут использоваться для того, чтобы скрыть более актуальные проблемы. Могут возникать политические лозунги, которые позволяют скрыть конкретный план действий за общей риторикой. В понимании американцев слово «свобода» имеет такой широкий спектр трактовок, что оно стало «кнопкой, которая позволяет правящей элите открыть дверь в массы» и оправдывать этим практически любые действия[42]. Так Бушу удалось задним числом оправдать войну в Ираке. Грамши делает вывод, что политические проблемы оказываются неразрешимыми, если «маскируются под вопросы, относящиеся к культуре»[43]. Стремясь понять природу политического согласия, мы должны научиться отделять политический смысл от культурной оболочки.

Как же сформировался общественный консенсус, сделавший легитимным поворот к неолиберализму? Этот процесс протекал параллельно в нескольких плоскостях. Мощному идеологическому влиянию подверглись корпорации, средства связи и многие другие институты, составляющие гражданское общество,— университеты, школы, церковные общины, профессиональные ассоциации. «Долгое шествие» неолиберальных идей, которое Хайек предвидел еще в 1947 году и в ходе которого возникли исследовательские группы (они пользовались поддержкой, в том числе и финансовой, крупных корпораций),— к участию в нем были привлечены определенные средства информации,— привело к тому, что многие интеллектуалы начали поддерживать неолиберальный образ мыслей. Сформировалось общественное мнение о том, что неолиберализм есть единственная гарантия свободы в обществе. Все это определило последующие действия политических партий и государственной власти.