Банда Тэккера - Уолферт Айра - Страница 58

• Предыдущая
• 58/124
• Следующая

— Тише, тише! — закричал Бауер. — О господи Иисусе, заткнетесь вы или нет, наконец! — Он повернулся, высоко взмахнул кулаком и изо всей силы хватил им по столу. Чашка подскочила и опрокинулась, расплескав по клеенке остатки кофе. Это его окончательно взбесило. — Молчать! — взвизгнул он, словно обращаясь к дребезжавшей на столе посуде, потом обернулся к жене и детям: — Уйми их, сию же минуту!

Девочки все крепче прижимались к матери. Она чувствовала, как их маленькие тельца дрожат и отчаянно стараются как можно глубже зарыться ей в юбку. Чувствовала, как малыш силится запрятать голову в ее плечо. Она беспомощно взглянула на мужа:

— Я их уведу отсюда, — сказала она.

— Нет, — сказал Бауер, — ничего подобного! — Он еще не мог примириться с тем, что он одинок, что нет у него семьи, которая в трудную минуту была бы ему поддержкой и защитой, что он не дал ни жене, ни детям стать для него настоящей семьей. — Это их дом. Пусть уходит он. Все, что надо сказать, я сказал.

— Если вы сейчас наденете рубашку, — сказал Джонстон, — я вас подожду и подвезу на машине.

— Вот как? — сказал Бауер. Голос его потерялся в детском плаче. Он сам начинал чувствовать себя потерянным в этом многоголосом вопле. — Вот как? — отчаянно крикнул он. — Да? Вы так думаете? Ну так убирайтесь к чертовой матери, вы и ваш Джо Минч! — и он вышел из кухни.

Джонстон посмотрел ему вслед. Потом перевел взгляд на детей. Голова у него трещала от шума. Он улыбнулся миссис Бауер.

— Я человек холостой, — сказал он. — К таким вот штукам не привык.

Он не спеша пошел за Бауером. Прошел каморку, где спали дети, такую узкую, что ему пришлось протискиваться боком между кроватью и стеной, за ней оказалась другая такая же тесная каморка — спальня, потом клетушка побольше — столовая, которой, видимо, пользовались редко, и очутился в так называемой гостиной.

Бауер сидел в кресле, в углу, мрачно уставившись на пожарную лестницу за окном. Ощущение собственной беззащитности подымалось в нем, накатывало и распадалось брызгами, как морская волна. Он отдавался этому чувству, погружался в него, то подымаясь вверх, то стремглав падая вниз, захлебываясь в водовороте, который слепил ему глаза и сдавливал горло, будто его душили чьи-то цепкие руки. Шаги Джонстона так резко оборвали его мысли, что он подскочил.

— Куда вы лезете? — закричал он. — Как вы смеете вламываться ко мне в дом!

Но Джонстон был уверен в победе и знал, что ему надо лишь спокойно постоять, поговорить, и Бауер, конечно, сдастся.

— И чего вы только сами себя расстраиваете? — уговаривал он Бауера. — Бросьте дурака валять. Поедем со мной, послушаете, что вам скажет Джо. Что вы от этого теряете?

— Если я ему нужен, он знает, где меня найти. Какое он имеет право мне приказывать?

— Да разве это приказание, если, человек хочет с вами поговорить, сказать вам что-то? Зачем же понапрасну сердить его?

Бауер не ответил. Высоко подняв голову и крепко сжав губы, он опять посмотрел в окно. К нему снова вернулось ощущение, словно его настигает и уносит волна. И вдруг ему показалось, будто он давно знал, что к нему явится человек от Джо Минча и скажет, что тот требует его к себе, а он будет упорствовать, но потом сдастся и пойдет.

— Хорошо, — сказал он, наконец, — послушаем, что он скажет. Но если он вздумает командовать мной, он еще об этом пожалеет. Вот увидите.

Джонстон, стоя в дверях спальни, смотрел, как Бауер одевается. Когда Бауер открыл дверцу стенного шкафа, Джонстон изумился: в шкафу был такой образцовый порядок, какого он никак не ожидал, гляди на всю обстановку дома. Галстуки были аккуратно сложены, башмаки поставлены на колодки, шляпы убраны в картонки. Все белье было разложено по полкам, а не свалено в кучу, кое-как. Это был оазис среди общего домашнего хаоса — свидетельство одиночества Бауера в собственной семье. Шкаф был его владением. Всем остальным в доме ведала Кэтрин.

Мужчины вышли на кухню. Джонстон снял с гвоздя свою шляпу. Угомонившиеся было дети при виде мужчин снова вцепились в юбку матери.

— Я еду в город, — сказал Бауер.

Кэтрин озабоченно посмотрела сначала на Джонстона, а потом на Бауера. Ее взгляд дольше задержался на лице мужа. Это был беспокойный взгляд, полный заботы и нежности, смирения и одиночества, просительный и встревоженный взгляд. Бауер не заметил его. Он старательно отворачивался от жены.

— Ну что ж, — сказала она неуверенно, — я думаю, может, это и лучше.

— Какое мне дело, что ты думаешь, — отрезал Бауер. — Мне наплевать, что ты думаешь или не думаешь и думаешь ли вообще, так что помолчи лучше!

Лицо Кэтрин залила краска негодования. И все же выходка Бауера, видимо, не очень ее удивила. Казалось даже, что она этого ждала. Она, конечно, не могла знать, как подействовало на Бауера то, что она не умела создать ему достойную обстановку, что на столе стояла грязная посуда, что она не сумела унять детей, а главное то, что она не сумела решительно вступить в борьбу против Джонстона и избавить от нее мужа. Бауер объяснить ей этого не мог, потому что сам не отдавал себе ясного отчета, а она этого знать не могла. Редко когда она догадывалась, почему он ее шпыняет. Да и сам Бауер почти никогда этого не понимал. Но для нее такое обращение стало привычным.

Бауер вышел раньше, чем Кэтрин нашла слова, чтобы выразить свое негодование, но Джонстон мельком на нее взглянул. Он увидел на ее лице гнев и увидел страх. Ему хотелось как-то утешить ее, но так ничего и не придумав, он с виноватой улыбкой отвернулся и стал спускаться по лестнице вслед за Бауером.

Пока мальчуган бегал менять деньги, чтобы получить свои десять центов, Бауер молча дожидался в машине, уткнувшись носом в воротник. Джонстон терпеливо стоял на тротуаре, на ветру, ни о чем не думая, желая только одного — чтобы скорее вернулся мальчишка, потому что ноги у него начали стынуть.

Мальчишка, оказавшийся хитрецом и оптимистом, вернулся с пятью монетами по пять центов. Две монеты он взял себе, а остальные отдал Джонстону. Потом остался стоять против него с просительной улыбкой честного пай-мальчика. Джонстон посмотрел на свои пятнадцать центов. Он уже было хотел сжать кулак и опустить деньги в карман, но вдруг совершенно неожиданно для себя отдал их мальчику. Ему припомнились дети Бауера, и это его растрогало. Он слишком мало в чем разбирался, чтобы в жалкой судьбе детей Бауера, — в их сиротстве при отце с матерью, в их одиночестве, — винить мир бизнеса, в котором принуждены были жить их родители. Он просто жалел всех детей.

— Эх, напал ты, парень, на простака! — сказал он.

Мальчик взял деньги и одним прыжком подскочил к машине, чтобы открыть перед Джонстоном дверцу. Ему казалось, что, подрабатывая какую-нибудь мелочь таким путем, он поступает честно, хорошо и во всех отношениях похвально. И даже то, что он разогнал своих товарищей, оказалось кстати, теперь можно все деньги проесть самому и ни с кем не поделиться.

Джо тоже был уверен в победе. Он внимательно и терпеливо выслушал Бауера и только изредка вставлял замечания о том, что он хотел бы избежать всяких трений в конторе, что он стремится к тому, чтобы всем было хорошо. Когда Бауер выговорился и Джо почувствовал, что все упорство его испарилось и остался один только страх, Джо внезапно сказал ему, что напрасно он сам накликает на себя беду.

— Мы пошли вам навстречу, вы это очень хорошо знаете, — сказал он, — но терпенье наше может лопнуть, и мы предупреждаем вас, — как вы с нами поступаете, так и мы с вами поступим.

— Что вы сделаете? — спросил Бауер.

Джо помолчал.

— Сейчас мы в таком положении, — сказал он, — что нам нужна поддержка всех наших служащих, особенно тех, кто занимает ответственную должность, как, например, вы.

— Вы не можете заставить меня остаться! — вскрикнул Бауер. — Как вы можете меня принудить? Что вы хотите сделать?

Снова наступило молчание.

• Предыдущая
• 58/124
• Следующая