Выбери любимый жанр

Лестница в бездну - Бакусев Вадим Маркович - Страница 23


Изменить размер шрифта:

23

Сами по себе римские формы государства и права не заключали в себе ничего специфически матричного — но свойственный им дух иерархии оказался в жестоком конфликте со специфически матричным демократизмом христианства, конфликте, искусственно подавлявшимся средствами разума (причем христианство как общественный институт само ассимилировало иерархические формы империи). Пока продолжалось все это, равно как и описанная выше борьба матричных и нематричных форм психики, матрица как бы дремала — не только в жизни европейских народных масс, но и в самом христианстве. Вернее, не дремала, а вызревала, подспудно набиралась сил, укреплялась в новой для нее психике бывших варваров. Можно сказать, что в эту эпоху раннего средневековья в Европе заметен некоторый паритет матрицы и нематрицы.

Этот паритет начал нарушаться в пользу матрицы примерно после 1000-го года, когда в Европе начались «рост городов» и социальная, а также культурная эмансипация появившейся тогда на свет и все более деловой «городской буржуазии», то есть главным образом купцов, банкиров и городского простонародья, ремесленников. Они — изначальные и классические, но далеко не единственные представители того психического склада, который мало-помалу был усвоен почти всеми европейцами и который я краткости, правды и выразительности ради назову здесь просто складом торгаша(или, чуть мягче, дельца). Торгаш — не профессия, а «образ мыслей», склад души. Поскольку психический склад торгаша стал доминирующим, естественным и чуть ли не наследственным складом, основным и определяющим типом европейской психики, попробуем сейчас найти его сущность.

Его корень — европейская психическая матрица, то есть природный автоматизм, коллективная заданность и потому безличность психической деятельности, а специально мышления в форме хищно исчисляющего выгоду рассудка. Мышление автоматично, а, стало быть, одинаково у всех, коллективно; управляющее им, но им же ассимилированное «я», потеряв энергетическую связь с архетипами, раздувается пустой волей (поэтому М. Хайдеггер называет ее «волей к воле» — ведь она обращена на самое себя) и продуктами сгорания от рассудочной деятельности; оно пусто, но воспаленно и надуто самим собой («инфляция сознания»).

Эта пустота — совсем не то творческое, пронизанное живым напряжением ничто, что составляет сердцевину естественной психической системы, ее, по выражению Рильке, «неслыханную середину», а мертвая пустота пустыни. Не разум мешает пустому «я» стать зародышем личности, а воля, по трусости и лености расчетливо выбирающая самое себя («воля к воле»), — ведь выбирать другое, нечто выходящее за пределы «я», выбирать себя как личность, а не готовое природное «я», опасно и трудно. Пустота всюду одинакова, поэтому раздутое пустотой «я» торгаша абсолютно коллективно и экземплярно; оно подобно денежному знаку, особенно в период инфляции. Торгаш «торгует в сущности бытия» (Хайдеггер), то есть ничего не творит, а только потребляет (как и полагается засасывающей все пустоте), и его душа подобна мешку от пылесоса: она способна заглатывать только внешнюю пустоту, а уж если глотает что-нибудь другое, то это другое превращается внутри в грязь, ведь вакуум разлагает.

Но поскольку сущность его пустого «я» — воля (как, впрочем, и полного «я», только у того она направлена на другое), а именно «воля к воле», оно стремится утвердить себя любой ценой, а сделать это может только вовне, в других и за счет других (таких же пустых; такова уж специфика торговли как стратегии бытия). Отсюда разные формы самоутверждения торгаша, его желания пропищать свое жалкое «я» на людях. Навязать свою волю другим, природе, мирозданию в целом, сделав их такими же пустыми, а это значит разрушить, — его естество, цинизм и наглость пустоты, наследие анитов, мелетов и трималхионов античности.

У торгаша как пустоты нет места в иерархии личностей, знающих в ней свое место (и потому местá всех остальных), то есть в культуре, — поэтому он его и не знает и знать не хочет; на этом основана его либеральная «ничем не ограниченная свобода». Отсюда извечная характеристика торгаша как циничного и наглого парвеню. Не будучи личностью, торгаш естественным образом стремится к форме жизни, отрицающей иерархию личностей, культуру. Эта форма, конечно, — демократия, воплощенная во всех видах либерализма. Ведь никто не смеет быть другим, чем торгаш: быть другим — значит не быть пустым; все должны быть одинаково пустыми, то есть просто одинаковыми, «равными»: христианство здесь плавно переходит в политику.

Изменяется и само отношение к жизни и смерти. Жизнь воспринимается не как полное здесь-и-теперь, а как безразличный к нему, косный кусок дороги, устремленной в коллективное и вполне абстрактное «лучшее будущее». Вначале это будущее мыслилось бинарно и вполне конкретно — ад и рай, — но наука и просвещение добились отмены ада, и остался один очень уж абстрактный рай, сияющее искусственным светом ничто: «процветание человечества» (а раньше — личное благополучие, «спасение»; этот тон задал уже Сократ, желавший поскорее умереть, только бы не от своей руки). В таком освещении жизнь предстает и для индивидов: все лучшее в ней — всегда впереди; туда-то и надо бежать со всех ног как можно скорее. Смерть же стала восприниматься как что-то лишнее, ненужное в виду этой цели, но и страшное для раздутого пустотой (той же смертью) «я», противоестественное— в то время как прежде она была для психики событием естественным. Иными словами, жизнь и смерть воспринимаются в матрице иллюзорно.

Любой торгаш, будь то миллионер или нищий, в глубине души прекрасно знает свое ничтожество, оттого и его эгалитарный, либеральный, или «элитарный» рессентимент, оттого и торгово-демократический обмен пустоты на пустоту, но с извлечением прибыли (смыслом существования торгаша), психологически равной иллюзорному наполнению пустоты. Отсюда энтропия естественных и притом внерациональных личностных потенций психики, полное разрушение культуры и психической структуры, сохраняющей возможность хотя бы для естественной эволюции человеческого вида, иначе говоря, разрушение человека, в сравнении с чем любая атомная бомба — пустяк. «Чистый», ни с чем иным не считающийся, «свободный» разум (как и практический, что в данном случае одно и то же) ведет к энтропии, к «тепловой смерти» человечества. Это и есть главные плоды, по которым можно «познать их», плоды с древа хищного познания.

Но как же? Ведь были же великие достижения европейской культуры — и никакая матрица, пусть даже еще недоразвившаяся, не помешала им свершиться? К счастью, были, и были, как все великое, вопреки, «трансцендентно» матрице. Культура даже использовала матричные формы (в том числе христианские), если не могла иначе. Но смысл ее всегда был внематричный, даже если она сама об этом не знала, — потому что антиципировал трансцендентное (в моем понимании), а именно личность. Между исторической динамикой матрицы и культуры нет «математического» соотношения, есть, скорее, отношение компенсации, но и ее возможности небезграничны; кроме того, история обладает инерцией, запасом прочности, поэтому культура существовала еще некоторое время после того, как рухнула производящая ее основа — общество с иерархическими и трансцендентными (в любом смысле) ориентирами, то есть относительно здоровое, такое, которым матрица еще не овладела до дна и которое поэтому сохраняло потенции личности.

Теперь неплохо было бы разобраться, наконец, в том, что такое культура в моем понимании. Культура, согласно моему уже сравнительно пожилому (1992) определению, к появлению которого здесь я исподволь, потихоньку и заранее готовил читателя и которое, в сущности, уже привел чуть выше, есть подвижная иерархия духовных (позитивных, эйдосных) форм, или подвижная иерархия интеллигентно (самосознательно) общающихся личностей. Чтобы раскрыть это определение, скажу следующее.

Во-первых, как и у всякой иерархии, у культуры есть своя вершина, или источник. Тут (как, может быть, если вдуматься, и в любой другой иерархии) эта вершина — виртуальная, «трансцендентная»: уже не личность, а синхронная проекция всех личностей в виде какой-либо общей интуиции, форма которой зависит от эпохи и ее условий (Бог, абсолют, космос, приведенное выше определение культуры и т. д.). Во-вторых, под личностью я имею в виду существо, свободно и более или менее сознательно творящее себя «из ничего», то есть из собственной внутренней коллективной (бессознательной) природы, «меона». В-третьих, иерархия таких личностей подвижна потому, что они, зная свои места в ней (а знают они его через «источник» иерархии, то есть владеют исходной интуицией и через нее соотносят свое место с местами всех остальных личностей), могут менять их, все полнее созидая свою эйдосную природу. Такое созидание, то есть самосозидание, выражает творческую сущность культуры; все иные виды творчества суть только эффекты этого, исходного.

23
Перейти на страницу:
Мир литературы

Жанры

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело