Путешествие будет опасным [Смерть гражданина. Устранители. Путешествие будет опасным] - Гамильтон Дональд - Страница 17

Тина рассмеялась и весело пожала плечами.

— Что ж, — объявила она, откидывая назад волосы, — c’est la guerre[8]. Ты купишь мне новое платье, милый, когда приедем в город, nicht wahr[9]?

— Si, si[10],— ответил я, желая показать, что тоже знаю кое-какие языки. — Туалет за третьим кедром к западу, и надеюсь, что ты не задержишься, так как яичница почти готова.

Пока она отсутствовала, я разостлал на траве армейское одеяло, разложил еду на тарелки и разлил по чашкам кофе. Когда Тина вернулась, я заметил, что, хотя она причесалась, подтянула чулки и подкрасила губы, ей все-таки не удалось вновь обрести облик блестящей светской дамы, даже со скидкой на время дня: пять часов утра. Любой из редакторов женских журналов, на которые подписывается Бет, содрогнулся бы от ужаса и жалости, увидев ее. Она отнюдь не сияла изяществом и свежестью и не источала изысканный аромат. По стандартам этих журналов было совершенно очевидно, что в столь растерзанном виде у бедной девушки нет ни малейших шансов привлечь к себе внимание мужчины.

Я просто недоумеваю — где эти журнальчики черпают свои представления о мужской психологии? Я спрашиваю вас, джентльмены, часто ли ваш «зверь» просыпается при виде небесного создания с ароматом розы? Прошу понять меня правильно, я говорю сейчас не о таких чувствах, как любовь, нежность и тому подобное. Если речь об этом, если вы ищите, кого бы вам лелеять и защищать, тогда другое дело. И может быть, дамы-редакторы только это и имеют в виду. Но я-то хочу сказать об обычном физическом влечении. Тут-то, думаю, вас, как меня и любого другого нормального мужчину, потянет к обычной земной женщине, а не к безупречному и совершенному видению с небес.

Тина села рядом со мной. Я протянул ей тарелку, поставил перед ней чашку кофе и, прочистив горло, сказал:

— Следы шин пикапа тянутся за нами по всем этим холмам. Но если кто-то вознамерится добраться по ним до того рудника, то он и так узнает уже слишком много. Хочешь виски к кофе?

Она посмотрела на меня.

— Стоит ли?

Я пожал плечами.

— Полезно при утренней прохладе. Также помогает склонить даму к удовлетворению аморальных намерений кавалера.

— А твои намерения аморальны, chere?

— Естественно, — ответил я. — Я уже понял, что, пока не изменю жене, мне от тебя не отвязаться. Это стало неизбежно с того момента, как ты постучала в мою студию. Что ж, место здесь тихое и уединенное — так давай разделаемся с этим делом, чтобы я мог успокоиться и не терзаться угрызениями совести.

Тина улыбнулась.

— Мне почему-то кажется, мой дорогой, что твоя совесть не доставляет тебе таких уж хлопот.

Я развел руками.

— Не так уж ее у меня и много.

Тина рассмеялась.

— Ты так прямо подходишь к делу, а я голодна. Подожди с изнасилованием до окончания завтрака. Впрочем, от капельки виски к кофе я не откажусь, спасибо.

Она проследила, как я добавил виски в ее и мою чашки, и сказала:

— У тебя очень хорошенькая жена.

— И очень милая, — Согласился я. —  И в другой жизни я ее безумно люблю, а теперь давай не будем о моей жене. В той стороне протекает река Пекос-Ривер. Отсюда не видно, но она там.

— Неужели?

— Это прямо-таки историческая речка. Были времена, когда фраза «к западу от Пекос» означала нечто первобытное и необыкновенное. Недалеко отсюда индейцы — команчи, по-моему, — устроили засаду Чарльзу Гуднайту и Оливеру Ловингу, которые гнали на север стадо из Техаса. Ловинга ранили в руку, а Гуднайту удалось ускользнуть. Он сразу же вернулся с подмогой, но Ловингу в рану попала инфекция, и он вскоре умер. Команчи были прекрасными наездниками и бойцами — в первых рядах тех, кто когда-либо натягивал тетиву лука. Я о них пишу очень редко.

— Почему?

— Они были великой нацией воинов. Я не могу заставить себя изображать их негодяями. С другой стороны, меня тошнит от историй о благородных индейцах, в том числе и от своих собственных. А вот апачи для литературы вполне подходят. В своем роде они тоже были великим народом — армию США они много лет водили за нос, но я как-то не нахожу у них особо привлекательных черт характера. Насколько можно судить по первоисточникам, самый большой лжец и вор числился у апачей самым уважаемым человеком. Храбрость, по их представлениям, была уделом дураков. О, воин-апач мог смело встретить смерть лицом к лицу, но только если не оставалось абсолютно никакого выбора, потому что такой героизм ложился пятном на его репутацию: ему следовало как-нибудь увернуться и надуть врага. А какое мрачное чувство юмора! Ничто не доставляло им такого удовольствия, как ограбить одинокое ранчо, сожрав всех мулов (они очень любили мясо мулов) и оставив поселенцев в уморительно смешном положении. А именно: каждого пленника добросовестно скальпировали, отрезали уши, нос и язык, выдавливали глаза, женщинам вырезали груди, а мужчинам — половые органы и заканчивали изыманием пяточного нерва. После чего, будучи апачами старой школы (сейчас все индейцы — цивилизованные и уважаемые граждане), они, усевшись в кружок, покатывались со смеху, глядя, как истекающее кровью, хрипящее подобие человека барахтается в грязи. Уезжая, они оставляли несчастного в живых, и первый же появившийся белый вынужден был, если не боялся взять ответственность на свою совесть, пристрелить беднягу из чистого милосердия. И это не было церемонией, проверкой на мужество, как у других племен. Нет, просто компания парней позволяла себе невинное развлечение. Да, апачи — удивительно достойное племя, без всяких предрассудков. Из-за них Нью-Мексико и Аризона в течение многих лет оставались пустыней. Но зато из апачей у меня получаются отличные бандиты. Не знаю, что бы я без них делал, — Я потянулся, чтобы забрать у Тины тарелку. — Еще?

Она улыбнувшись, покачала головой.

— Твои рассказы не способствуют хорошему аппетиту, Эрик. И у тебя странный способ создавать атмосферу для любовной сцены — все эти выдавленные глаза и отрезанные уши…

— Я же просто болтал, — возразил я, — всего лишь демонстрировал свои профессиональные знания. О чем-то мужчина должен говорить, пока дама ест. И я предпочитаю беседу об апачах, а не о моей жене и детях, как поначалу хотелось тебе.

— Ты первый о ней заговорил.

— Да, — подтвердил я, — чтобы выяснить наши с тобой отношения. При этом не имелось в виду, что ты, приняв подачу, продолжишь ту же игру… Черт возьми, что ты делаешь?

Она слегка удивилась вопросу. Полулежа, прислонившись спиной к сумке с припасами и не обращая внимания на задранный подол платья и открытые ноги, Тина острым ноготком зацепляла петлю в верхней части чулка и с интересом следила за тем, как спущенная петля бежит вниз по колену к ступне и исчезает в туфельке. Хотя от нейлона и так почти ничего не осталось, действия Тины отдавали каким-то бесстыдством.

Она повела плечами.

— Я… Мне просто нравится, как щекочет ногу. А в чем дело? Чулки уже все равно никуда не годятся… Эрик?

— Да?

— Ты все эти годы не переставал меня любить?

— Я, дорогая, не размышлял на эту тему уже более десяти лет.

Тина улыбнулась.

— Я спрашивала не об этом. Чтобы любить, не надо много думать. — Тут, несмотря на прохладное утро, она сняла с себя лоснящийся мех и аккуратно сложила накидку в дальнем конце одеяла. Затем повернулась ко мне. В своем помятом, без рукавов платье она выглядела беспомощно. Ею хотелось овладеть хотя бы ради того, чтобы не дать ей замерзнуть.

Губы Тины чуть приоткрылись, а глаза казались одновременно блестящими и полусонными — если такое вообще возможно. Смысл ее действий был очевиден: она отложила в сторону единственную вещь, которой еще дорожила. Остальное — фактически одни лохмотья — не имело значения. С этим тряпьем я мог не считаться. Так я и сделал.

Я купил джинсы (24 дюйма в талии), хлопчатобумажную рубашку (14 дюймов по вороту), спортивные носки восьмого номера и голубые кеды, 7,5,— Тина по части размера ноги никак не смогла бы сойти за Золушку. Затем я приобрел бутылку виски и две коробки патронов 22-го калибра. Мы продвигались к Техасу, и, хотите верьте, хотите нет, но этот великий мужественный штат находился фактически под юрисдикцией «сухого закона». Баров не было, а в ресторанах только вино и пиво.