Ступай к муравью (сборник) - Уиндем Джон Паркс Лукас Бейнон Харрис - Страница 16

• Предыдущая
• 16/41
• Следующая

— Вот вам, к примеру, один из пластиков.

Он внимательно осмотрел крышку, даже поцарапал ее ногтем.

— Какой же это пластик? Ведь это совершенно твердое вещество, — заметил он.

Я попытался объяснить:

— Сначала было мягким, потом затвердело. Существует много различных пластиков. Пепельница, сиденье стула, эта ручка, обложка моей чековой книжки, плащ женщины за соседним столиком, ручка ее зонтика, сумочка, сотни предметов вокруг нас, и даже моя рубашка, — все это из пластика.

С возрастающим вниманием он переводил взгляд с одного предмета на другой. Наконец пристально поглядел на меня. Голос его едва заметно дрогнул, когда он повторил свой вопрос:

— Сейчас действительно 1966 год?

— Разумеется, — подтвердил я. — Если не верите своему собственному календарю, взгляните на календарь вон там, за стойкой бара.

— Ни одной лошади, — пробормотал он себе под нос. — Да и деревья в сквере слишком высоки… Сон иногда бывает последовательным. Но не до такой же степени…

С минуту он молчал, потом неожиданно воскликнул:

— Господи, господи, если все это в самом деле… — Он снова повернулся ко мне. Глаза его горели. — Расскажите подробнее об этих пластиках, — нетерпеливо потребовал он.

Я не химик и в пластиках разбираюсь не лучше, чем, скажем, первый встречный на улице, но он был так явно заинтересован, что я решил попытаться. Кроме того, я надеялся, что это поможет вернуть ему память. Я указал пальцем на пепельницу.

— Мне сдается, что это бакелит, один из самых первых термопластиков. Человек по фамилии Бакелит запатентовал его году так в… 1909. Это имеет какое-то отношение к фенолу и формальдегидам.

— Термопластик? — переспросил он. — Что это означает?

Я объяснил, как мог, то немногое, что было мне известно о молекулярных цепях, о их расположении, о полимеризации и тому подобных штуках, а также о некоторых наиболее характерных способах их применения. При этом у меня совсем не было чувства, что я «учу ученого». Вовсе нет. Напротив, он слушал с сосредоточенным вниманием и время от времени повторял то или иное слово, словно пытаясь лучше запомнить, его. Само собой разумеется, мне было в высшей степени лестно слышать, как он зазубривает сказанные слова, но я не мог обманываться — все это вряд ли способствовало возвращению его памяти.

Должно быть, мы — вернее, я — проговорили около часа. Наконец я заметил, что бодрость, появившаяся под воздействием двух рюмок бренди, иссякла и он снова чувствует себя скверно.

— Будет лучше, если я провожу вас домой, — сказал я. — Помните ли вы, где находится ваш дом?

— Харт-стрит, сорок восемь, — ответил он.

— Я говорю о вашем теперешнем доме, — настаивал я.

Он будто не слышал меня.

— Если бы только я смог все это вспомнить… если бы только я смог вспомнить, когда проснусь… — в отчаянии бормотал он. Неожиданно он снова взглянул на меня. — Как ваше имя?

Я ответил.

— Постараюсь запомнить, если мне это удастся, — уверил он меня с самым серьезным видом.

Перегнувшись через стол, я открыл его записную книжку и, как ожидал, обнаружил адрес: он жил где-то в районе Гросвенор-стрит. Сложив бумажник и книжку вместе, я сунул их ему в руку. Он машинально убрал их в карман и сидел с отрешенным видом, пока официант вызывал такси.

Пожилая горничная распахнула перед нами двери внушительной квартиры. Я посоветовал ей вызвать личного доктора сэра Эндрью, дождался его прихода и рассказал о происшествии.

На следующий вечер я позвонив и справился о здоровье старика. Мне ответили, что сэр Эндрью хорошо выспался, наутро проснулся немного усталым, но без каких-либо признаков провала памяти. Доктор не видел причин для беспокойства, сказали мне, поблагодарив за то, что я позаботился доставить старика домой. На этом разговор закончился. Откровенно говоря, я и не вспомнил об этой истории до самого декабря, когда в газетах появилось сообщение о его смерти.

Мистер Фреттон некоторое время молчал, попыхивая сигарой, и, наконец, высказал свое не очень-то глубокомысленное заключение:

— Странная история.

— То-то и оно, что странная, — согласился мистер Астер.

— Я хочу сказать, — пояснил мистер Фреттон, — что вы оказали ему немалую услугу, но, если позволите, все же не такую, чтобы ее оценивать в шесть тысяч акций, каждая из которых стоит по теперешнему курсу восемьдесят три фунта шесть пенсов.

— Вот именно, — согласился мистер Астер.

— Но самое странное, — продолжал мистер Фреттон, — что вы встретились с сэром Эндрью в прошлом году, а завещание было составлено и подписано им семь лет назад.

Некоторое время он снова занимался своей сигарой, потом сказал:

— Думаю, что я ничем не нарушу доверия своих клиентов, если сообщу вам, что и этому завещанию предшествовало другое, написанное двенадцатью годами раньше, в котором опять-таки имеется относящийся к вам пункт.

— Лично я уже отказался от желания что-нибудь понять, — сказал мистер Астер, — но если говорить о странных вещах, то, наверное, вам будет интересно взглянуть на это. — Он извлек из кармана записную книжку и достал из нее газетную вырезку. Это был некролог, озаглавленный; «Сэр Эндрью Винселл — пионер пластиков». «Интересно отметить, — говорилось в некрологе, — что в молодые годы ничто не говорило о будущем призвании сэра Эндрью. Он был обыкновенным учеником бухгалтера крупной фирмы „Пенбери и Тралл“. Однако в 1906 году, в возрасте двадцати трех лет, он внезапно бросил службу и целиком посвятил себя химии. Спустя несколько лет им было сделано первое серьезное открытие, которое и послужило основанием для создания ныне могущественной компании».

— Гмм… — хмыкнул мистер Фреттон. — А известно ли вам, что его действительно сшиб трамвай на Тенет-стрит в 1906 году?

— Конечно, ведь он сам говорил мне об этом.

Мистер Фреттон покачал головой.

— Все это чрезвычайно странно, — заметил он.

— Да, очень странно, — согласился мистер Астер.

«О где же? — вот тот вопрос, которым постоянно задаются в крошечном коттеджике, что стоит на изумрудной травке Барранаклоха, там, где воды Слайв-Грэмпа стекают в болотистую низину. — О где же наша Пег? Где она — прелестная, как юная телочка, что пасется на солоноватых болотах, с глазами, подобными двум голубым лужицам на торфяном мху, со щечками розовее пионов в садике отца О'Крэкигана и с такими милыми и обворожительными манерами?! Сколько писем было написано ей с тех пор, как ушла она из дому, но ни на одно из них не пришло ответа, ибо неизвестен был нам адрес, по которому следовало слать ей эти письма. О горе нам! Горе!»

А случилось все вот как.

Однажды в коттеджик пришло письмо, адресованное мисс Маргарет Мак-Рафферти, и, после того как почтальон разъяснил ей, что таково принятое в высших сферах написание имени Пегги, она взяла его, взяла даже с некоторым волнением, ибо до сих пор еще никогда не получала личных писем. Когда Майкл, что сшивается в Канаде, Патрик, живущий в Америке, Кэтлин из Австралии и Брнджит из Ливерпуля в кои-то веки добирались до чернильницы, они всегда адресовали письма всем Мак-Рафферти скопом, дабы облегчить себе непосильный труд.

Кроме того, адрес был напечатан на машинке. Некоторое время Пегги любовалась конвертом, пока наконец Эйлин нетерпеливо не прикрикнула на нее:

— От кого это?

— Откуда ж мне знать? Я ведь его еще не распечатала, — огрызнулась Пегги.

— О том и речь, — отозвалась Эйлин.

Когда конверт был вскрыт, в нем оказалось не только письмо, но и денежное вложение в виде двадцати шиллингов. Рассмотрев все это, Пегги внимательно прочла письмо, начав с самого верха, где было напечатано название: «Попьюлэр Амальгемейтед Телевижн, лимитед», и без перерыва до подписи внизу страницы.

— Ну и что там говорится? — потребовала информации Эйлин.

— Какой-то парень хочет задать мне несколько вопросов, — ответила ей Пегги.

• Предыдущая
• 16/41
• Следующая