Тая - Лебедев Александр - Страница 21

Доктор подошел к катамарану и, развязав швартовку, поочередно пнул баллоны. Давление показалось ему достаточным, и легко подняв судно, он столкнул его в воду.

– На твою интуицию будем полагаться дома, в городе, а здесь доверимся логике. И дешевле и надежней.

– Доктор! – похвалил Кэп. – Ты снова становишься мужчиной. Подумай на досуге, кто денежки спер? Не тот ли, кто бабушку пришил?

– Заткнись и двигайся, – приказала Вероника.

– Уже иду.

Кэп, шел по берегу вторым. Идти ему было неудобно из-за связанных рук, и хотя Доктор, выполняя многочисленные меры предосторожности перевязал их вперед, маневрировать с рюкзаком было неудобно.

– Вероника, – спросил Кэп, – а кем ты была до этого?

– Будешь разговаривать, заклею тебе рот.

– Что же нам молча идти?

– Пусть болтает, – сказал Доктор.

– Пусть, – согласилась Вероника, – но если я услышу хоть одно подстрекательство, дальше пойдешь с новым скотчем.

– Ладно, – согласился Кэп, – хотя я собирался послушать. Но раз вы мне разрешаете болтать, буду ловить момент. Ты, Доктор, в инопланетян веришь?

– Почему Доктор? – спросила Вероника.

– Потому что хочу спросить Доктора, а твой ответ я и так знаю.

– Интересно, почему?

– Потому что иду со связанными руками по твоей милости или по милости твоей мнительности, а раз так, значит, тебе ничего не стоит и в зеленых человечков поверить.

– Кэп, даже я не смогу сказать – верю я в них или нет, а ты за меня распорядился, будто я простая, как три рубля.

– Поверь, Москвичка, в этом мире не все так сложно.

– Да? Тогда поделись опытом?

– Понимаешь, Москвичка. Все наши деяния, влечения и мысли достаточно просты. Взять хотя бы желание есть или размножаться. С одной стороны это очень разные желания и ничего общего в них нет, но если только вдуматься, то окажется, что это всего лишь боязнь смерти. Потому что если ты не будешь есть, то умрешь, и если ты не размножишься тоже умрешь.

– А если размножишься?

– Если размножишься, то останется твой вид, твоя фамилия, ребенок на тебя похожий и так далее.

– Но я-то умру?

– Конечно, умрешь, но когда ты умрешь одна, никому не нужная и всеми забытая или после тебя останутся люди, которые некоторое время будут тебя помнить – это две большие разницы. Знаешь, Москвичка, что такое две большие разницы?

– Нет.

– Есть разница между тем-то и тем-то, есть большая разница, а вот если человек оставил что-то на земле и если сгинул в небытие – это две разницы. Две, и, прикинь, Москвичка, большие.

– Пока не пойму, к чему ты клонишь.

– Я тебе про устройство в мире или основы философии толкую. А они о чем говорят? Что люди поступают весьма и весьма предсказуемо, потому что бояться одного – смерти. И хотят они кушать и детей заводят, чтобы не умереть, а если отсюда плясать, то любую схему, даже самую сложную, можно раскрутить и понять.

– Не мог бы ты спуститься до примера?

– Ну, спроси меня что-нибудь, то, что понять не можешь или объяснить.

– Хм. Зачем мой папа хочет отдать меня замуж за человека, который мне не нравится.

– Смерти боится, – растянул Кэп.

– Как все просто!

– А ты как думала?

– А я думала, он мне счастья желает.

– Нет, – возразил Кэп. – Он себе счастья желает, если бы он тебе его желал, то принял бы тебя за личность. Человека, которого он обязан уважать и с чьим мнением считаться, а это уже не его дочь. Это уже не человек, в котором он отразится, и останется жить после смерти, потому что это уже посторонний человек, а в постороннем человеке он жить не сможет.

– Хочешь сказать, что он специально принял такое решение?

– А разве сама не видишь? Кого бы ты ни выбрала, папа твой тебе откажет даже, если это будет достойный человек. А вот мерзавца, которого он тебе нашел, ты не должна полюбить. Иначе, он бы тебе не смог волю сломать и не смог бы навязать собственного решения. Заметь. Родители четко знают, что тебе надо, с кем ты должна спать и каких детей рожать, потому что это еще не твоя жизнь и не твое счастье. Это продолжение их собственной жизни, и впускать кого-то еще они ни за что не станут. Им не нужна твоя любовь и тем более твое уважение, потому что они рассуждают так: «Вырастет, поймет меня». На самом-то деле это даже по-другому звучит: «Вырастет, станет мной», но никто никогда не перерождается, и твой папа заблуждается не самым страшным образом.

– Логично ты рассуждаешь, Кэп, но вот как-то мелко, как-то подленько.

– Что значит мелко?

– Да свел ты мою жизнь к половым инстинктам, а кому же приятно это слушать?

– Москвичка, я же тебе сказал, что люди еще сильней заблуждаются.

– Как?

– Ну, вот возьмем опять же твоего отца. Я так понимаю, деньги у него есть, и проблем с материальным положением не имеется.

– Допустим.

– И автомобиль у него хороший и дом, наверняка, все дела.

– Допустим.

– А зачем ему это все?

– Как зачем?

– Зачем человеку деньги, если он их потратить не сможет? Зачем человеку Феррари, если в России не построили дорог, по которым на нем можно проехать? Зачем отапливать двадцать комнат, если тебе в трех комфортно и хорошо?

– Ну, во-первых у нас нет Феррари, а если папе нравятся точные немецкие машины, что из того?

– Прикинь, Москвичка, и мне нравятся, и если бы были у меня лишние деньги, я бы только на таких и ездил. Но твой папа покупает их по другой причине, а именно потому, что если приедет он в министерство на «копейке», никто не будет его уважать.

– Мой папа не работает в министерстве.

– Да какая разница, и в банк никто на отечественных автомобилях не ездит. А все потому, что не умеет твой папа ничего, кроме как взятки брать или давать. Если он покупает уважение за деньги, значит уважать его больше не за что.

– Да почему, черт возьми?

– Как почему? Надо мне платить за дорогую тачку, если я изобрел средство от облысения?

– Это уже совсем абстракция. Причем здесь тачка и причем здесь средство от облысения?

– За средство от облысения я получу Нобелевскую премию, а в дорогую тачку я любую девчонку затащу.

– Так уж и любую.

– Уверяю тебя. Я видел, что делают с людьми дорогие автомобили, и убеждать тебя в этом не стану. Ты это и сама знаешь, и если бы не знала, историю про скалолазание не рассказала бы. А вот папа твой таких историй не слушает, и окружают его люди, которые только и умеют, что работать языком. Но это про дорогой автомобиль, а вот про средство от облысения слушай дальше. Если я, предположим, такое средство изобрел, мне и деньги ни к чему. А зачем мне деньги, если меня и так все лысые уважать станут.

– Думаешь, кто-то вспоминает об Иванове, когда закапывает «капли Иванова» или про Сидорова, когда мажет «мазь Сидорова»?

– Нет, Москвичка, я никогда не вспоминал Полинга, хотя и витаминов таких не пил, но даже если бы и пил, не вспомнил. А уважение, оно делится на две части: тот, кого уважают и те, кого уважают. И если я придумаю такое средство, от которого волосы на голове будут так же расти как под мышками, значит, буду я себя уважать за то, что людям помог. Люди меня за то, что я им помог, а не за то, что сумел обойти, обокрасть и в грязь втоптать.

– Что ты хочешь сказать?

– Ничего, только то, что когда твой папа останавливается на светофоре и смотрит из дорогой машины, как я улицу перехожу, я его не уважаю, я ему завидую. Завидую, потому что он со своими одноклеточными понятиями заставил меня на себя работать, а я поленился или не смог и не переступил через западло. Только он этого не знает, потому что его при этом гордость переполняет, и думает он, будто отразился во мне и внутри меня живет.

– Но ты-то такой правильный, такой золотой, какого же черта ты завидуешь?

– А я и не завидую, это я так, для примера.

– Кэп, боже мой, что ты можешь об этом знать, что ты вообще можешь знать?

– Я и не говорю, что знаю, – сказал Кэп, – просто, Москвичка, если бы мне предложили поменяться жизнями, знаешь, так – баш на баш. Взять, и жизнь другого человека прожить. Я бы твоим папой ни за что не захотел стать.