Великое Предательство:Казачество во Второй мировой войне - Науменко Вячеслав Григорьевич - Страница 68

• Предыдущая
• 68/152
• Следующая

В. Г. Науменко

Весна 1945 года была на редкость теплая и пригожая. Сочная свежая зелень покрывала холмы и отроги гор. Казалось, что природа радовалась прекращению страшной войны, уже давно потерявшей свой первоначальный смысл и превратившейся в простое массовое убийство.

Особенной распорядительности и желания перевести нас на положение военнопленных за проволокой или распустить нас и дать нам возможность как-то самим отвечать за право существования англичане не показывали, мы же не могли оставаться подолгу на одном и том же месте. Десятки тысяч наших лошадей, пришедших в Австрию в прекрасном состоянии, как саранча съедали всю траву, и нам приходилось, как татарской орде, перекочевывать на новые места. Победители довольно равнодушно смотрели на то, как от дизентерии погибал конский состав, и нашему начальству, пожалуй, больше приносили забот наши боевые кони, чем казаки.

Последним местом расквартирования моей части был Клейн Сант Паул, небольшое селеньице вблизи Сирница и Вайтенсфельда.

Офицеры английской дивизии, расположенной там же, часто приходили к нам в гости. Они относились к нам по-дружески, пили с нами «шливовицу» — югославскую сливовую водку, красное вино и ели с удовольствием вяленое мясо, привезенное нами в телегах наших обозов. Самым излюбленным для них было выпросить для прогулки верхом наших лошадей, зачастую кровных.

Среди этих гостей-победителей было несколько побывавших в России во время гражданской войны на севере и на юге, и они весьма недвусмысленно, намекали нам на возможность продолжения войны против красных, на этот раз совместными силами. С какой радостью мы откликались на эти намеки! Они-то и послужили главной причиной сохранения нашего послушания и дисциплины в частях, состоящих большей частью из бывших под-советских, изверившихся уже давно в чьих-либо обещаниях.

Нужно ли говорить, на какой невозможной смеси немецко-французско-русского языка мы объяснялись с англичанами, но доброе вино и добрые отношения развязывали языки, способствовали взаимопониманию и дружеским связям. Нам всем казалось, что жизнь снова нам улыбается, что не все потеряно и близок час…

28 мая командиру нашей бригады полковнику Борисову было передано распоряжение английского командования подготовить всех офицеров в восемь часов утра 29 мая к… перемене места пребывания!

— Ситуация немного переменилась, и вас всех отвезут в один специальный офицерский лагерь на севере Италии, где вы сможете решить свою судьбу: либо переселиться в заокеанские страны, либо вступить добровольно в ряды наших оккупационных войск, либо… вернуться на вашу родину, в СССР. Много вещей с собой не берите. Они вам не понадобятся. Чтобы вы не решили — в немецких формах ходить вам не придется. Женщин и детей, по-сколько они находятся при частях, тоже с собой не брать. Они будут отправлены отдельным эшелоном.

Какое-то темное чувство сжало наши сердца. Что-то было не в порядке. Казалось бы, гладко и логично, и вместе с тем какая-то фальшь и обман скрывались в этих словах. Выслушав англичанина, мы спросили его прямо и без обиняков, не думают ли нас выдать коммунистам? Англичанин поклялся нам своею честью английского офицера:

— Об этом не может быть и речи! Какая выдача? За кого вы считаете англичан и их союзников с Запада? Это было бы вандализмом и даже хуже!

И все же мы не поверили его клятвам. Немного говорившие по-английски сказали ему это прямо в лицо.

Офицер ушел и вскоре привел к нам своего военного священника, который поклялся нам в том, что Англия никогда не совершит такого позорного поступка.

Это нас успокоило.

Вспоминает ли теперь этот священник о своих словах? Грызет ли его когда-нибудь совесть? Знал ли он тогда правду, или был обманут и совершил грех по незнанию?

Утром 29 мая к нашему расположению подкатили машины. Мрачно и подозрительно смотрели казаки на разделение офицеров и их. Мы старались, как могли, их успокоить, тем более что нам говорили те же англичане, что бойцы будут отправлены вслед за нами, а затем последуют «чады и домочадцы».

Нас удобно и не чересчур густо разместили, вместе с нашими вещами, в английских грузовиках. Ничего подозрительного мы не замечали. Однако нам стало не по себе, когда к нам по очереди стал подходить английский капитан и вежливо, беря под козырек, весьма настойчивым тоном повторял:

— Господа офицеры, вам больше не нужно оружие. Потрудитесь сдать ваши револьверы.

Мое сердце болезненно сжалось, когда я, отстегнув мой верный безотказный «О. 8», отдал его в руки англичанину. Мне вспомнились слова генерала Шкуро, сказанные им не так давно нашим казакам:

— Ребята! Винтовки из рук не выпускайте!.. А то… вырежут!

Когда окончился сбор оружия, офицер дал короткую команду, и к нашим грузовикам, держа винтовки и автоматы наперевес, бросились английские солдаты, вскакивая по два на машину. Грузовики сорвались и помчались полным ходом, поднимая густую пыль по узким горным дорогам так, что с непривычки у нас дух захватывало.

По всей дороге, на пространстве двести километров, через каждые 50 метров стояло по два английских автоматчика, а через каждые 200–300 метров английские танки. Англичане показали себя мастерами предательства.

После нескольких часов головоломной гонки мы, наконец, прибыли в город Юденбург…

Я не берусь сегодня описывать то, что происходило в машинах. Некоторых охватило полное оцепенение. Некоторые верили, что нас крадут из-под носа у красных, чтобы «спасти». Были случаи выпрыгивания из машины, кончавшиеся смертью (той или иной)…

Грузовики остановились на шоссе перед бетонным мостом через реку Мур, протекающую глубоко в ущелье обрывистых и каменных берегов. На другой стороне, на площади перед каким-то заводом, виднелась толпа советских солдат. Видны были сжатые кулаки, которыми они нам грозили. Площадная брань и ругательства долетали до нас.

Английские солдаты… окружили наши грузовики. Они что-то нам протягивали, что-то кричали. Сначала мы ничего не могли понять из невероятной смеси польского и украинского языков, но, наконец, нам стало ясно, что они хотят купить у нас наши часы, взамен на папиросы.

— Все равно! Вшистко едно. Часы вам больше не нужны! — поясняли нам предприимчивые воины и для пояснения проводили ребром ладони по горлу или приставляли указательный палец к виску, весьма отчетливо щелкая средним и большим пальцами.

К горлу подступала тошнота. Наши офицеры били часы о мостовую или старались зашвырнуть далеко в реку.

Вот первая машина рванулась вперед, переехала мост и развернулась. Из нее торопливо выскочили люди с вещами и, окруженные советскими конвоирами, пошли в заводские ворота. Грузовики двинулись обратно.

Дрогнула наша машина и подвинулась метров на десять. Стала. Двинулась вперед. Опять стала. Офицеры торопливо рвали документы, фотографии, письма. Ветер порывами разносил обрывки по дороге. Вдруг раздался страшный вопль. Из машины, переезжавшей в это время мост, выскочил один из офицеров, ласточкой перелетел через перила моста и более чем с 20-метровой высоты полетел головой вниз в реку. Мы отчетливо видели, как он дважды перевернулся в воздухе и плашмя ударился об острые камни. Его тело дрогнуло и… застыло.

В ту ночь, когда меня подвели к машине (в Граце), я увидел целую группу наших офицеров. Мы все молчали. Молча грузились по особой системе. Отделили из толпы пять человек. Приказали влезть в машину и сесть на пол, облокотившись спиной на кабинку шофера, широко, циркулем расставив ноги. Следующая партия садилась у них между ног и так далее. В машину влезло по тридцать человек. Человек? Нет! Жалких обломков потонувшего корабля.

Конвой с автоматами разместился частью в кабинке, частью на ее крыше. Старшой (фельдфебель) — начальник конвоя произнес полагающееся по закону предупреждение:

— Не поворачивать голов. Не разговаривать. Не вставать. Всякое нарушение этого распоряжения считаю попыткой побега и применю оружие без предупреждения.

• Предыдущая
• 68/152
• Следующая