Путь ярости - Тамоников Александр Александрович - Страница 45
- Предыдущая
- 45/46
- Следующая
– Мозиляк, открывайте!
Почему решили обставить арест с такой помпой – непонятно. Думали, что будет просто – один из бойцов даже снимал происходящее на сотовый телефон, чтобы потом продать новостному порталу Новороссии. Мозиляк находился в подвале, укреплял прогнувшиеся распорки. Он пулей вылетел наружу, заметался. Намерения посетителей читались отчетливо – явно не ошиблись адресом. Он взлетел на второй этаж, прилип к заднему окну. За плетнем, граничащим с соседним участком, мерцала фигура автоматчика в камуфляже. Обложили, демоны! Федор Николаевич чуть не захлебнулся от злости. Из своей половины выскочила напуганная Василинка, прижала руки к груди.
– К себе иди! – взревел Мозиляк. Действительно, нечего тут любоваться на мужские игры. Дочурка попятилась, умчалась, заперлась. Федор Николаевич, скрепя душу, бросился к себе в комнату. И куда подевался терзающий с ночи радикулит? Он вытащил из-под кровати завернутую в плед двустволку, коробку с патронами. Ладно, твари, посмотрим, кто кого… Доделаем, что отцы недоделали! Он переломил ружье, вставил патроны. Подошел к окну, распахнул его. Ополченцы продолжали долбиться в ворота, и терпение у них иссякало. Истошным лаем заходился Джейсон, вертелся на цепи вокруг будки. Жаловался «оператор» – теперь придется урезать запись, не отправлять же журналюгам этот позор! За высоким забором их не было видно. Мозиляк выпалил из двух стволов по калитке. Пули расщепили, порвали доски. Ополченцы разлетелись кто куда. Закричал от боли их товарищ, пуля оторвала ему два пальца правой кисти. Разбился телефон с недоделанным «репортажем». Злая очередь прошила калитку. Ее выбили ногой, и бегущий первым швырнул гранату. Она рванула посреди двора, все пространство заволокло дымом. Скулила, ползая в пыли, раненая собака. Ополченцы бросились к дому. Мозиляк выстрелил еще два раза, промахнулся. Ополченцы увидели его в окне, стали поливать огнем второй этаж. Федор Николаевич отступил в глубину комнаты. Окно на глазах превращалось в решето. Ополченцы уже топали по дому. Он перегнулся через перила, выстрелил. В ответ наверх полетела граната. Он успел шмыгнуть за угол. Взрывом расщепило половицы, покорежило стены. Но проход остался. Визжала дочь в своей комнате. Федор Николаевич отступал по короткому коридору, стрелял просто так, лишь бы не подходили.
– Василинка! – Обмершая от страха дочь высунула нос, он схватил ее за волосы, выволок в коридор. – Живо на чердак!
Она, подвывая, бросилась по короткой лестнице. А он стоял у ее подножия, бил наобум, сдерживая напор ополченцев, пока не обнаружил, что осталось только два патрона. Грузно отдуваясь, Федор Николаевич полез наверх, выбрался на чердак, захлопнул крышку люка. Особой обстановки наверху не было, только склад древесины. Василинка забилась в угол, сжалась в комочек, жалобно стреляла глазами.
– Папа, папа… Что же делать? Давай сдадимся, а? Может, не убьют, пожалеют? Папа, мне страшно…
Может, и не убьют, пожалеют. Он был вне себя от возбуждения, от злости. А внизу вдруг стало тихо, ополчение совещалось. Потом молодой голос прокричал:
– Эй, упырь, выходи! Не тронем! Дочь отпусти, на хрена она тебе? Она же ни в чем не виновата! Выходи, говорю!
– Ждем минуту! – выкрикнул второй. – Потом бросаем гранату! Нам по барабану, живым тебя брать или мертвым!
Лицо Федора Николаевича сделалось каменным, омертвело. Расправились плечи. Он уперся суровым взглядом в дочь. Та съежилась еще больше.
– Папа, папа… Давай сдадимся?
– Помолчи, – пробормотал Мозиляк и подошел к дочери. Несколько мгновений он пристально смотрел ей в глаза, потом нагнулся, поцеловал в лоб. Потом приставил ей к груди ствол. Жаркий пот брызнул со лба дочери.
– Папа, папа… не надо… зачем… – Она не могла говорить, хрипела. Идею сопротивляться, вырвать ружье у отца, попробовать сбежать она даже не рассматривала. Женщину словно парализовало. Только губы тряслись и глаза смотрели то на ружье, то на окаменевшего отца.
– Прости, дочка, так надо, – пробормотал Мозиляк.
Женщина расслабилась, опустила голову. Раз надо, значит, надо, отцу виднее. Она вздохнула – словно воздухом решила запастись на всякий случай. Прогремел выстрел – Василинка дернулась, упала боком с открытым ртом. Заволновались ополченцы на втором этаже, выстрелы затрясли крышку чердачного люка. Мозиляк старался не смотреть на тело дочери. Он уже спешил к ней – быстро разулся, установил ружье прикладом в пол, сунул в рот стволы, отыскал большим пальцем ноги спусковой крючок, зажмурился…
Полковник Масловский тоже в этот день был не в лучшем расположении духа. Стреляться не хотелось, не лежала душа к необратимым вещам. Послать пулю в висок никогда не поздно. Он сидел в кабинете, в который переоборудовал одну из комнат своей квартиры, мрачно смотрел на сейф, в котором лежал пистолет. Нет, он тряхнул головой, не будет того. Жизнь прекрасна и удивительна. В мире так много интересных профессий, помимо той, которую он тянул с 1991 года. Он не был дураком, он все понимал, что происходит в стране, КТО ИМЕННО стоит у власти, и куда они тянут простое население. В очередной раз проехали по мозгам. Сколько еще майданов должно пройти, чтобы украинцы поняли, что их тупо разводят? Маленький, но гордый украинский народ, блин… И с украинской независимостью все ясно (теперь от нее точно ничего не зависит), и война на Донбассе – глупейшее занятие, навязанное стране кучкой негодяев, и Крымские горы, теперь навеки будущие продолжением Кавказских, и идиоты те, кто считает, что это не так. Украина останется в том или ином виде, никому она, по сути, не нужна, но никогда ей не быть членом ЕС, НАТО, а быть ВСЕГДА нищим младшим братом, кормящимся тем, что не доели старшие…
Он не был упертым патриотом. Втихую посмеивался над «свидомыми». Но Павел Константинович был прожженным карьеристом, в принципе любил свою работу, зарплату, возможности для подработок. Любил, когда от него что-то зависело. Он не любил проигрывать. Он просто ненавидел проигрывать! День еще не кончился, сквозь задернутые шторы просачивалось заходящее солнце. Как же бесило его это зыбкое время дня, когда уже не день, еще не вечер, и так паскудно на душе от этого дрожащего мерцания! Он выдвинул ящик стола, выставил плоскую бутылку коньяка, стакан, плеснул одно в другое и залпом выпил. У кровных врагов, которыми он должен считать россиян, есть прекрасная традиция: между первой и второй пуля не должна проскочить! Он снова плеснул одно в другое, выпил. Зазвонил телефон – настолько плоский, что практически сливался со столешницей.
– Это Горман, – суховато представился куратор, окопавшийся в далекой Франции. – Что случилось, полковник?
– Нам не повезло, мистер Горман, – закрыв глаза, вымолвил Павел Константинович. – Такое случается, это не конец света.
Горман слушал молча, не перебивал. Ему хватило выдержки не взорвать земной эфир попутно с небесным сводом.
– Не хотелось бы такое говорить, господин полковник, – заявил он с холодными нотками. – Но в том, что случилось, вина исключительно вашего ведомства и ваша лично. Это уже не первая неудача. Давайте вспомним условия договора: вы должны заплатить за наших людей, если подтвердится, что они погибли или взяты в плен. Думаю, подтвердить будет несложно. Счет я вам вышлю после того, как станет известна их судьба. Хочу предупредить, что речь идет о сумме с шестью нулями. И разумеется, это не гривны. И в дальнейшем наша компания не желает иметь с вами дело – мы слишком дорожим своими специалистами, равных которым нет ни в Европе, ни в Америке. Вы все хорошо поняли, полковник? Мы вас не знаем и не знали.
– Думаю, поздно, мистер Горман, делать хорошую мину при плохой игре, – ответил Масловский. – Остаться в тени уже не получится. Можно обвинить боевиков и россиян в очередном вранье, но там тоже не дураки, и правда вылезет. А это, извините, не просто правда, а… назовем это так – передозировка правды.
– На что вы намекаете, полковник? – Голос собеседника становился холоднее жидкого гелия – самого холодного вещества на планете.
- Предыдущая
- 45/46
- Следующая
