Россия солдатская - Алексеев Василий Михайлович - Страница 22
- Предыдущая
- 22/63
- Следующая
— Плохо, — покачала головой Леночка.
— Ешь, — сказал Григорий ласково, отрезая кусок хлеба и кладя на него толстый кусок сала.
Зенитки гремели и гремели. Григорий и Леночка сидели на кровати и ели черный крестьянский хлеб со свиным салом.
Из окна мезонина был виден занесенный снегом участок перед дачей, ельник, закрывавший обрыв и, за зубчатыми зелеными верхушками, большое поле. Через поле наискось тянулась дорога к выкрашенной желтой краской станции, левее дороги виднелся санаторий, а правее — деревня. Еще правее, за деревней, был ясно виден железнодорожный мост через невидимую реку.
Павел за два месяца хорошо изучил все детали этого зимнего пейзажа. Когда окно замерзало настолько, что его трудно было отогреть дыханием, Павел открывал форточку и, подняв воротник пиджака, быстро осматривал, нет ли чего нового на снежном поле. Морозный пар густыми клубами валил в форточку, а остатки тепла улетали наружу.
Павел наблюдал не из праздного любопытства, не от нечего делать: с запада, не умолкая, доносилась глухая канонада, в любую минуту могли появиться «они», а до их прихода могло произойти что-нибудь неожиданное. Нельзя было ослаблять внимание ни на минуту.
Павел только что истопил маленькую печурку, в комнате стало сравнительно тепло, и наблюдательное отверстие в мохнатой коре инея оттаивало при первом приближении губ. Павел дохнул три раза и растер поплывшие по стеклу льдинки пальцем. Поле было пусто и спокойно. Павел посмотрел в сторону моста — никакой жизни, затем взгляд его скользнул но крышам деревни и мимо станции — ничего интересного, затем… Павел затаил дыхание и начал всматриваться. Вдоль дороги двигались фигуры: раз, два, три… десять, еще две, всего двенадцать человек в коротких серых шинелях медленно шли, то нагибаясь, то выпрямляясь. Павел не отрывая глаз от отверстия взял ощупью палку, прислоненную к стене, и три раза легонько стукнул ею об пол. Внизу раздался неясный шум, затем сильно хлопнула дверь и по лестнице дробно застучали необыкновенно быстрые, энергичные удары кованных подошв о ступени. Казалось, что так быстро могут подниматься только очень сильные, проворные ноги, не обремененные никаким телом. Дверь растворилась и сейчас же захлопнулась так, что косяк крякнул.
— Что случилось?
Павел оторвался от отверстия в инее.
— Посмотрите на дорогу.
Карие глаза излучали столько энергии, что, казалось, лед не выдержит их огня и стает со всего окна.
— Минируют!
К Павлу повернулось загорелое лицо, оттененное черной бородкой.
— Значит подходят?
Дмитрий Иванович, вместо ответа, вспрыгнул на подоконник и открыл форточку. Павел снова припал к проталине. Фигуры продолжали двигаться вдоль дороги, нагибаясь и выпрямляясь.
— Минируют! — подтвердил Дмитрий Иванович, захлопывая окно и соскакивая через стол на пол.
— Что случилось?
В дверь высунулось круглое встревоженное лицо. Серые глаза с испугом смотрели то на Павла, то на Дмитрия Ивановича.
— Заходи, заходи скорее, — трагически зашептал Дмитрий Иванович, хватая даму за руку и увлекая к окну. — Гляди; минируют, завтра немцы будут здесь.
— Что минируют? Дачи наши минируют? Я без очков ничего не вижу, — заволновалась дама.
— Зачем дачи? Дорогу минируют. Понимаешь, дорогу к станции. Значит, отступают, значит, завтра…
— У нас будет бой и нас всех убьют.
Дама отошла от окна и бессильно опустилась на диван.
— Никакого боя не может быть, ты всегда из всего делаешь истерику, Тонуля. Я тебе гарантирую, что красные отступят без боя и завтра же немцы будут здесь.
— Ты всегда все гарантируешь! Я знаю одно — мы теперь погибнем, дом сожгут и, если нас не убьют сразу, то мы либо умрем с голоду, либо замерзнем.
Дмитрий Иванович быстро заходил по комнате, нервно теребя бороду, горячо возражая и время от времени смотря на Павла полными неугасимого пыла наивными глазами.
За два месяца совместной жизни Павел привык к подобным спорам и изучил наизусть аргументацию обеих сторон. Он прекрасно знал, что Татьяна Андреевна, или Тонуля, как называл жену Дмитрий Иванович, будет говорить о том, что разумнее было эвакуироваться на Урал с заводом, на котором работал Дмитрий Иванович, что еще неизвестно, чем кончится война и что несут нам немцы, а Дмитрий Иванович будет все больше и больше, волноваться, сначала начнет доказывать, что Сталин дольше января не продержится, а потом заявит, что большевики ему за 25 лет вот как осточертели! При этом он проведет рукой по горлу и добавит: «С меня довольно; хоть с чортом, но против большевиков!» У Татьяны Андреевны в это время начнут дрожать губы, а Дмитрий Иванович скажет, что нечестно тащить его в тыл, где придется стать невольным пособником режима, погубившего уже национальную Россию и готового погубить весь мир. Тонуля обидится, заплачет и начнет пить валерьянку. Дмитрий Иванович прекратит спор, уложит жену на диван, укроет пледом и начнет ходить большими шагами из угла в угол, время от времени останавливаясь, чтобы привести новый, только что пришедший в голову аргумент в свою пользу, но, видя несчастное состояние жены, вовремя сдержится, махнет рукой и снова начнет мерить комнату широкими шагами.
Всё это Павел уже давно изучил, хотя говорить так откровенно в спасшей его семье стали не сразу. Павел хорошо помнил дату первого разговора на чистоту: это было 16-го октября 1941 года.
15-го октября Дмитрий Иванович отправился в Москву, чтобы получить по карточкам продукты и привести в порядок кое-какие дела. Вернулся он к вечеру 16-го октября. Павел еще из своего наблюдательного пункта на мезонине увидел дым поезда, а потом характерную фигуру в зеленой охотничьей куртке на дороге от станции. Фигура неслась с невероятной быстротой, иногда останавливаясь и победно махая шляпой. Дмитрий Иванович, конечно, знал, что Павел в этот момент смотрит на дорогу.
Павел побежал вниз и сообщил Татьяне Андреевне, что Дмитрий Иванович благополучно возвращается и наверное узнал что-то новое и хорошее потому, что издали машет шляпой, чего раньше никогда не было.
— Поздравляю! — начал Дмитрий Иванович прямо с порога комнаты, — Советской власти больше нет!
Татьяна Андреевна хотела было испуганно замахать руками, но вместо этого застыла в удивлении.
— Сейчас все расскажу. Помоги скорее снять рюкзак, Павел.
Дмитрий Иванович, не замечая этого, перешел на «ты».
Все трое сидели у круглого стола. Глаза Дмитрия Ивановича блестели, как у двадцатилетнего юноши, только что выигравшего спортивное состязание и упоенного своей победой, но рассказывал он последовательно, методически, не упуская подробностей, медленно подходя к самому главному, Павел с нетерпением ждал этого самого главного, но знал, что перебивать бесполезно: тогда Дмитрий Иванович из упрямства будет рассказывать еще медленнее.
— 15-го поезд шел очень плохо и я приехал домой совсем поздно. В квартире никого, — Дмитрий Иванович рассказал о нескольких мелочах, касавшихся квартиры. — Потом я лег спать и спал до утра, ничего не подозревая. — Дмитрий Иванович для большего эффекта сделал паузу. — Утром зазвонил телефон. Подхожу: Сашка, тот, с которым на уток ездили. «Поздравляю!» — говорит, — «С чем, — спрашиваю, — «А с тем, что советская власть рухнула!». Я чуть трубку не выронил, С ума, думаю, он что ли сошел? А Сашка смеется в телефон: «Не бойся, говорит, это я тебе со службы звоню, У нас все начальство ночью сбежало, ни одного партийца не осталось, ни одной советской морды — все смылись. Мы главного инженера директором выбрали». Вижу, говорит толково и ясно. Я его перебил и спрашиваю: «Может быть, немцы за ночь уже Москву заняли?»… «Нет, говорит, не Москву, а только Малый Ярославец, но все партийцы за ночь драпу дали». Неужели, думаю, дожили? А Сашка смеется и говорит: «Ты выйди сам на улицу да посмотри, да не забудь на помойку заглянуть». Я толком ничего не понял, а он повесил трубку. Оделся я поскорее, выхожу: у нас в переулке тихо. Вспомнил про помойку, зашел на двор, а там.,, сочинения Ленина, «Капитал» Карла Маркса, портрет Сталина сверху валяется и вся физиономия в чем-то испачкана. Вышел на Садовое крыльцо: там народ кучками стоит и вверх смотрит. Спросил — в чем дело? Говорят, немецкого воздушного десанта ждем; все веселые, радостные, прямо, как светлое Христово Воскресение. Я сообразил, что надо скорее купить хлеба, продовольствие и к вам… Зашел в кооператив, а он закрыт. Тогда я нервничать начал, почувствовал, что настоящая агония власти начинается. Трамваи не ходят, я пешком к вокзалу. Дорогой вижу толпа, подошел: красноармейцы закрытый распределитель громят.
- Предыдущая
- 22/63
- Следующая
