Россия солдатская - Алексеев Василий Михайлович - Страница 19

• Предыдущая
• 19/63
• Следующая

Девчата, гурьбой вошедшие в комнату, стали рассаживаться на солому, постланную вдоль стен. Из соседней комнаты вышли еще два солдата. Григорий обратил внимание на то, что у обоих солдат были хорошие лица, такие же спокойные и приветливые, как у капитана. Видно было, что фронтовики сочувствуют грязным и оборванным девчатам, усталому старику и ему, Григорию.

— Иванов, как там дело с мясом, скоро сварится? — спросил капитан.

Парень, открывший дверь вошедшим, ткнул ножом в мясо, подмигнул девчатам и весело ответил:

— Скоро, товарищ капитан!

— Мы сейчас вас накормим супом, — пояснил капитан. — Мясо пойдет на передовую, а бульона у нас хватит на всех.

Чувство умиротворения и благодарности теплой волной наполнило Григория. После стольких дней напряжения и волнений можно было поесть по-настоящему и остаться спать в тепле.

Миска дымилась, мелкие кружки навара плавали на густой мутной поверхности бульона. Григорий чувствовал, что с каждой ложкой живительной жидкости силы его восстанавливаются. Глаза капитана грустно смотрели на него с противоположного конца стола. Александр Владимирович наелся раньше Григория и спросил:

— Остановлено ли немецкое наступление?

— Не остановлено, а остановились сами, — капитан посмотрел на старика с нескрываемой иронией. — Немцы наступают, когда хотят и останавливаются, когда хотят, — пояснил капитан, — инициатива у них. Война нами проиграна.

Капитан говорил громко, полным голосом, не стесняясь ни своих солдат, ни Розанова, ни Григория, ни девушек.

Григорий кончил есть и почувствовал, что веки его неудержимо закрываются, по всему телу разливается истома и он не в состоянии слушать то, о чем говорят капитан и Александр Владимирович.

— Большое вам спасибо за еду, — невнятно пролепетал Григорий и повалился на солому.

— Как хорошо… а армия тоже против Сталина…

Тепло на мягких расслабляющих волнах уносило Григория в радостное небытие.

Вдоль шоссе Москва-Ленинград были разбросаны сожженные автомобили, передки от орудий, колеса и масса других исковерканных предметов, свидетельствующих о близости фронта. На шоссе странная пустота, как будто бы, кроме горсточки красноармейцев на передовой, немцев удерживало только непонятное нежелание брать столицу.

Высокие деревья по бокам дороги хмуро молчали, молчало прямое, как стрела, шоссе, молчало серое небо, молчали обломки автомобилей и повозок. И во всем этом молчании было что-то обреченное и зловещее. Казалось, что тыл уже умер в то время, когда фронт еще агонизировал.

Зеленая трехтонка неслась быстро. Григорий вспомнил, как простился утром с девчатами. Они повернули в другую сторону, на свои торфоразработки. Григорий пошел дальше вдвоем с Александром Владимировичем. Пройдя километров пять, они встретили двух железнодорожников с котомками за плечами. Один железнодорожник был высокий, рябой, с очень светлыми выпученными глазами, другой маленький, бойкий, с сухой крысиной мордочкой. Увидев Григория и Александра Владимировича, железнодорожники радостно замахали руками, а когда подошли ближе, сразу же начали расспрашивать, далеко ли немцы и можно ли пройти мимо Калинина.

— А что делается в Москве? — спросил Григорий.

— В Москве? В Москве, брат, — захлебываясь заговорил маленький железнодорожник, — никакой власти нет! Солдаты разошлись по городу и вместе с народом магазины растаскивают… на восточных и северных заставах рабочие патрули выставили. Останавливают машины, которые из города драпают: партийцев и завов разных за шиворот, а продовольствие делят…, потому, вся московская головка тикает, а транспорт и продукты с.собой забрать норовят…

Высокий железнодорожник стоял с выпученными бесцветными глазами и при каждой новой сенсации, сообщенной товарищем, одобрительно кивал русой головой.

— А дачные поезда ходят? — спросил Григорий.

— До Клина, — заспешил маленький железнодорожник. — Билетов никто не покупает… а милиция вся за народ!

— Агония, — обрадовался Григорий, — вовремя я вернулся! Только бы не потерять в этой суматохе Катю.

Железнодорожники, получив от Григория инструкции о способе переправы через Волгу, ушли. Александр Владимирович стал вдруг грустным.

— Что с вами? — удивился Григорий.

Старик вздохнул и ничего не ответил.

— Ничего не сделаешь, — сухо сказал Григорий, — надо перейти и через этот позор.

Около часа Григорий и Розанов шли молча. В это время их нагнал автомобиль. Они остановились и подняли руки. В автомобиле ехали два красноармейца, усталые и отсутствующие. Они молча взяли путников, не расспрашивая, кто они и куда идут. С тех пор автомобиль мчался, не останавливаясь.

Григорий взялся рукой за крышу кабины и встал… Впереди шоссе и лес и больше ничего. Ветер резко бил в лицо и чуть не сорвал кепку. — Еще одна ночевка и дома… странно, что на дороге нет постов!

Григорий сел на прежнее место. Александр Владимирович сидел бледный, с закрытыми глазами — его укачало. — Хороший старик, — подумал Григорий, — уж, кажется, враг большевиков, а обидно ему, что немцы Москву возьмут… Почему я от этого не страдаю? Что я умнее, тверже или циничнее? Или слишком привык к мысли о неизбежности повторения похабного Брестского мира?

Неприятное, горькое чувство поднялось в душе Григория. — Этак, пожалуй, далеко зайдешь… большевики объявляют войну отечественной, а мы рассуждаем как интернационалисты…

Григорий стал думать, как всегда в такие моменты, о князьях-собирателях Руси, вынужденных ездить на поклон в орду, и это его успокоило.

Автомобиль резко замедлил ход. Застава из трех красноармейцев в полной форме с винтовками стояла на дороге. Григорий полез за справкой. — Документ не особенно солидный, но время военное… однако, сердце сжалось…

— Далеко немцы? — спросил патрульный у шофера.

— Остановились под Калининым…

— Под Калининым?

В тоне, каким был задан вопрос, было жадное любопытство и ожидание конца.

Автомобиль тронулся. Застава не стала проверять документы у Григория и Александра Владимировича. Это было так непривычно, так не по-советски, красноречивее всех рассказов железнодорожников оно говорило о конце. Автомобиль свернул влево на боковую дорогу. — Еще десять верст они нас подвезут, а там один переход до дома… Григорий закрыл глаза. Что-то ждет его дома? Сердце болело. Почему Катя так долго не писала?

Калитка открывалась туго. Никто не выглянул в окно, когда Григорий рванул ее так, что забор зашатался, а потом сильно за собой прихлопнул. Сзади оставалась пустая враждебная улица — такая же непривычная и странная, как Ленинградское шоссе. Мелкие камешки хрустели под ногами. Занавеска на окне была задернута.

— Катя!

Никто не отозвался. Григорий подошел к окну и застучал по стеклу. Никакого ответа, ни шороха… Там, в темной глубине комнаты тоже была зловещая тишина.

Было семь часов утра. Григорий шел всю ночь, оставив Александра Владимировича ночевать в деревне за двадцать верст от поселка. — Может быть Катя мобилизована? — старался себя успокоить Григорий. В конце концов это вполне естественно. Естественно, повторил Григорий и поднялся на крыльцо. Дверь слегка вздрагивала, хотя Григорию почему-то было страшно стучать сильно. В половине хозяйки зашаркали туфли. Это не были шаги Кати.

В широком умном лице хозяйки Григорий прочел страх и неуверенность. В первый момент она даже отшатнулась, как будто Григорий появился с того света.

— Где Катя?

— Ее нет, — маленькие, обычно жесткие глаза хозяйки смотрели необычно жалостливо.

— Мобилизована?

— Нет.

— Как нет? — Григорий шагнул в сени.

— Всех бывших заключенных вызвали в милицию, — ответила хозяйка, съежившись и отступая.

Мурашки забегали по спине Григория.

— Нет, они еще не раздавлены, они… И что же? — Григорий подошел вплотную к старухе.

— Екатерина Ивановна пошла в милицию и не вернулась, больше я ничего…, — морщины кругом глаз старухи стали глубже, рот искривился.

• Предыдущая
• 19/63
• Следующая