Либертарианство: История, принципы, политика - Боуз Дэвид - Страница 15

Конечно, мы не должны сбрасывать со счетов старую как мир человеческую страсть к власти над людьми. Кто-то забыл об источниках экономического прогресса, кто-то оплакивал распад семьи и общества, к чему привели свобода и изобилие, а кто-то искренне верил, что марксизм мог сделать богатыми и свободными всех, без необходимости работать в беспросветном фабричном аду. Однако было немало таких, кто использовал эти идеи как средство для захвата власти. Поскольку божественное право монархов больше не убеждало людей расставаться со свободой и собственностью, искатели власти взяли на вооружение национализм, эгалитаризм, расовые предрассудки, классовую борьбу и неопределенные обещания, что государство разрешит все проблемы.

К концу столетия оставшиеся либералы потеряли надежду на будущее. Журнал Nation в редакционной статье писал, что “материальный комфорт ослепил нынешнее поколение, заставив забыть о том, откуда он появился”, и выражал беспокойство, что, “дабы от [этатизма] вновь отказались, должны произойти катастрофические международные войны”. Герберт Спенсер опубликовал работу “Грядущее рабство” и перед смертью в 1903 году скорбел о том, что мир возвращается к войне и варварству.

И действительно, как того опасались либералы, век европейского мира, начавшийся в 1815 году, оборвался в 1914 году с началом Первой мировой войны. В значительной мере война была следствием того, что на смену либерализму пришли этатизм и национализм, но сама война для либерализма сыграла роль контрольного выстрела. В США и Европе в ответ на войну правительства расширили сферу деятельности и полномочия. Непомерное налогообложение, воинская повинность, цензура, национализация и централизованное планирование — не говоря уже о 10 миллионах павших во Фландрии, в Вердене и на других полях сражений — ясно говорили, что вслед за эпохой либерализма, которая только недавно сменила старый порядок, пришла эпоха мегагосударства.

На протяжении Прогрессивной эры, Первой мировой войны, Нового курса и Второй мировой войны американские интеллектуалы пылко верили в большое правительство. Герберт Кроули, первый редактор журнала New Republic, писал в книге “Обетование американской жизни”, что оно будет исполнено “не посредством… экономической свободы, а с помощью определенной степени дисциплины; не благодаря широкому удовлетворению желаний отдельных людей, а путем высокой степени их подчинения и самоотречения”. Даже устрашающий коллективизм, поднимавший голову в Европе, не вызывал отвращения у многих прогрессистских журналистов и интеллектуалов в Америке. Энн О’Хеар Маккормик писала в газете New York Times в первые месяцы Нового курса Франклина Рузвельта:

Хотя небольшое число либералов, среди которых особенно выделялся журналист Г. Л. Менкен, открыто протестовали, интеллектуалы и народ молчаливо согласились на переход к большому правительству. Кажущийся успех правительства в преодолении Великой депрессии и победа во Второй мировой войне породили веру, что правительство способно решить любые проблемы. Но уже спустя 25 лет после окончания войны общественные настроения начали поворачиваться против мегагосударства.

Экономисты австрийской школы

Между тем даже в самое трудное для либертарианства время продолжали появляться замечательные мыслители, которые развивали либеральные идеи. Одним из них был Людвиг фон Мизес, австрийский экономист, бежавший от нацистов вначале в Швейцарию в 1934 году, а затем в 1940 году в США. В своей поразительной книге “Социализм” Мизес показал, что социализм не может работать, поскольку без частной собственности и системы цен невозможно определить, что и как следует производить. Его ученик Фридрих Хайек говорил о влиянии, которое “Социализм” оказал на некоторых подающих наибольшие надежды молодых интеллектуалов того времени:

Еще одним молодым интеллектуалом, вера в социализм которого была разбита Мизесом, был Вильгельм Рёпке, ставший главным советником Людвига Эрхарда, министра экономики Германии после Второй мировой войны и главного архитектора “немецкого экономического чуда” 1950–1960-х годов. Другим потребовалось больше времени, чтобы во всем разобраться. Американский экономист и автор многих бестселлеров Роберт Хейлбронер писал, что в 1930-х годах, когда он изучал экономическую теорию, довод Мизеса о невозможности планирования “не казался достаточно убедительной причиной, чтобы отвергнуть социализм”. Пятьдесят лет спустя Хейлбронер признал в журнале New Yorker: “Оказалось, что Мизес был прав”. Лучше поздно, чем никогда.

Главное произведение Мизеса — всеобъемлющий трактат по экономической теории “Человеческая деятельность”. Эта книга представляет собой полное изложение экономической теории, которую Мизес считал наукой о всей целенаправленной деятельности человека. Мизес был бескомпромиссным сторонником свободного рынка; он убедительно показал, что всякое вмешательство правительства в функционирование рынка приводит к уменьшению богатства и снижению общего уровня жизни.

Ученик Мизеса Хайек стал не только блестящим экономистом — в 1974 году он получил Нобелевскую премию, — но, возможно, величайшим социальным мыслителем столетия. В книгах The Sensory Order, “Контрреволюция науки”, “Конституция свободы” и “Закон, законодательство и свобода” он исследует самые разнообразные темы, начиная с психологии и неправильного применения методов физики в социальных науках и заканчивая правом и политологией. В своем наиболее известном произведении “Дорога к рабству”, увидевшем свет в 1944 году, Хайек предупреждал страны, которые в то время были вовлечены в войну с тоталитаризмом, что плановая экономика ведет не к равенству, а к новой сословно-классовой системе, не к процветанию, а к бедности, не к свободе, а к рабству. Книга подверглась яростным нападкам со стороны социалистов и склонных к левизне интеллектуалов Англии и США, однако продавалась она очень хорошо (возможно, это одна из причин, почему авторы академических трудов ее так невзлюбили), вдохновив новое поколение молодых людей на изучение либертарианских идей. В своей последней книге “Пагубная самонадеянность”, опубликованной в 1988 году, Хайек, которому тогда было почти девяносто, вернулся к проблеме, стоявшей в центре его научных интересов: спонтанному порядку — “результату человеческой деятельности, но не замысла”. Пагубная самонадеянность интеллектуалов, говорит он, заключается в допущении, что умные люди могут спроектировать экономику или общество лучше, чем с виду хаотичные взаимодействия миллионов людей. Эти умники не в состоянии осознать глубины своего невежества и того, каким образом рынок использует все локализованное знание, которым обладает каждый из нас.