Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь - Инош Алана - Страница 120
- Предыдущая
- 120/305
- Следующая
Пол ощутимо вздрагивал под их ногами, будто под землёй билось, рвалось на свободу огромное чудовище с каменными кулаками, и Милева заметалась в ужасе, рыдая:
– Да где же они?! Первушенька, Стоянушка! Родненькие мои, только вернитесь домой…
Ещё утром жизнь в городе текла своим чередом, невзирая на причудливо-пугающие тучи, а теперь улицы бурлили взволнованной толпой побросавших все свои дела людей. Драгаш, по крови – братец, а по жизненным обстоятельствам – сын, в испуге прильнул к Берёзке:
– Матушка, что это так грохочет?
Что она могла ему ответить? Безымянная беда стучалась в каждый дом, и не было от неё спасения ни на земле, ни в небе, ни в лесу, ни в воде. Вдруг дверь распахнулась, и ввалились Первуша со Стояном, а следом за ними – ясноглазый гость с молодецкими усами и в богато расшитом кафтане. Вместе с ним в память Берёзки ворвалась ночь, пропитанная дымом яснень-травы и запахом погребальных костров, а к горлу подступил горький, как зола, ком.
– Соколко я, – напомнил своё имя сей пригожий удалец. И, отвечая на ещё не озвученный, но дрожащий у всех на устах вопрос, снял шапку и молвил: – Горе пришло на нашу родину: понабежала рать чужеземная, иномирная, и стоит на подступах к Гудку. От собратьев-купцов слыхал я, что из Нави то воинство прибыло, а прочие города по-разному держатся: кто-то сдаётся без боя, кто-то пытается дать отпор… Да только без толку: не устоять никакому войску против вражьего оружия, превращает оно человека в глыбу льда с одного удара. Бают люди, что якобы сам князь Вранокрыл допустил супостата в свои владения, а градоправители получили приказы за его подписью и печатью, кои предписывают нам не противиться сим воинам, а размещать их у себя и содействовать им во всём. Да только что-то сомнения меня одолевают: не поддельные ли они, приказы-то? Вот такие дела, друзья мои.
Свекровь тихо всхлипывала на плече тестя, а тот похлопывал её по лопатке:
– Ну, ну, мать… Живые мы, покуда на своих ногах стоим. – А у самого в растерянных глазах зияла страшная, тревожная пустота.
– Драгаш, Боско, – шепнула Берёзка, – сбегайте-ка в подпол за квасом для гостя.
Мальчики живо исполнили поручение, и Соколко жадно приник к ковшику, роняя янтарные капли с усов. Крякнув и утерев рот, он поблагодарил ребят и устало присел на лавку. Тяжкая дума бороздила ему лоб, а блестящие, живые глаза сверлили то стену, то пол, то скитались взором по потолку…
– Островид, посадник ваш, повелел дружине без боя город сдать, – проговорил Соколко, нервным движением потирая себе ладонями колени. – Да только не пальцем эти ребята деланы, чтобы перед врагом дрожать и пятиться, пусть тот и числом превосходит, и с оружием непобедимым пришёл. Вышла из повиновения дружина, а самого Островида повязали и в темницу бросили. А я по старой памяти к бабке Чернаве завернул, да вспомнил, что нет её уж в живых. Сказали мне, что вместо неё теперь – ты, Берёзонька.
– Я, – кивнула Берёзка, стискивая свои вмиг похолодевшие руки. – И помогу, чем смогу.
Решимость охватывала её с неотвратимостью надвигающейся зимы, подёргивая нутро леденящей сединой инея. Милева умоляюще замотала головой: «Не ввязывайся!» – но Берёзка поднялась с лавки.
– Есть у меня пряжа зачарованная, – сказала она. – Ежели обнести ею город, то, быть может, враг через неё переступить не сумеет. Пряжи много, не на один раз хватит.
Соколко светло улыбнулся, складки на его лбу расправились.
– Это хорошо, Берёзонька, – сказал он. – А ещё народ следует созвать – может, у кого запасы яснень-травы остались… Запалить надобно костры с нею, от хмари воздух городской почистить. Довелось мне с Марушиными псами рядом побыть, и повадки ихние я маленько разузнал; так вот, хмарь они умеют использовать вместо лестниц и мостов – отталкиваются от неё, будто от тверди земной. Войско это, ежели захочет, через любую крепостную стену перемахнёт, и никто ему воспрепятствовать не сможет. А коли мы травушкой подымим, авось и не сумеют они к нам подступиться.
– Для общего сбора в вечевой колокол ударь, гость, – подал голос Стоян. – На восточной башне он висит. Может, народ хоть малость одумается да успокоится.
– А первый костёр очистительный можно прямо на той башне под колоколом и разложить, – оживился Соколко, сжимая жаждущие действия руки в кулаки. – Берёзка, у тебя-то травка чудесная есть?
– Найдётся, а как же, – отозвалась юная колдунья, направляясь в кладовку, где у неё был припасён большой мешок с сушёной яснень-травой.
– Ну, а мы с Первушей берём на себя нить, – сказал Стоян. – Пряжи у Берёзки – полные закрома.
Ветер сразу враждебно толкнул Берёзку в грудь, едва она вышла на улицу охваченного страхом города. Кутаясь в наспех наброшенный летник, она проводила взглядом отряды дружинников; гулко чеканя шаг, они с каменной решимостью на лицах прогремели мимо Берёзки по деревянной мостовой.
– Скорее, милая, – поторапливал её Соколко.
Подъём по винтовой лестнице на самый верх башни дался ей неожиданно тяжко. В животе что-то набухло ноющей болью, но Берёзка одолевала ступеньку за ступенькой, сцепив зубы. Боско с Драгашем тащили следом вязанки хвороста и дров, Соколко тоже был нагружен топливом для костра, как вьючная лошадь, а Берёзка прижимала к себе драгоценную траву.
– Давай, давай, родная, совсем чуть-чуть осталось, – подбадривал её торговый гость.
Колокол навис над ними огромной глубокой чашей. Берёзка зябко съёжилась, окидывая сквозь тревожный прищур родной город, подёрнутый дымкой безумного ужаса. Ветер норовил выжать из её глаз слёзы, текучие тучи корчились в леденящих душу судорогах, а где-то в сумрачной дали раскинулась несметная тёмная сила, вздыбившая щетину копий. Страшное «бух, бух, бух» то затихало, то принималось греметь опять. Дрожь земли докатывалась даже сюда и отдавалась у Берёзки внутри тягучим, студенисто-холодным сотрясением…
– Запугивают, – процедил Соколко, сбрасывая на каменный пол вязанку дров и мешок земли вперемешку с сырой травой и тряпками. – Ну ничего, мы тоже не лыком шиты. Гудок так просто не сдастся.
Дымовую кучу они сложили не под колоколом, а поближе к стене, чтоб не мешала звонить. Берёзка клала яснень-траву щедро, смешивая её с землёй и ботвой, а мальчики подбрасывали дрова слоями.
– Ветерок хороший, это нам как раз и надо. – Соколко взялся за верёвку, примеряясь для удара в колокол. – Поджигай!
Куча занялась весёлыми язычками пламени, а вскоре повалил густой, горький грязно-желтоватый дым – и весь прямо на Соколко. Тот, чихая и кашляя, раскачал огромный язык колокола, и по округе разнёсся протяжный, надрывно-призывный гул. «Бом-м, бом-м», – гудело нутро Берёзки, болезненно сжимаясь от каждого удара, и череп тоже полнился литой болью и гуканьем. Ветроструя на помощь звать не требовалось: дымовая пелена сама понеслась на сизых крыльях над улицами, а набатный зов обгонял её, заставляя народ настораживаться и поворачивать головы в сторону башни. «Все сюда, все сюда!» – звал колокол, и люди понемногу начали подтягиваться к площади перед башней. Всем сейчас нужен был этот звук, чистый, властный и холодно-волевой; порвав удавку страха, он упорядочил слепую, бесцельную беготню. Берёзке сверху было хорошо видно, как по улицам-сосудам текла тёмная кровь – толпа.
- Предыдущая
- 120/305
- Следующая
