Сильнее бога - Беляев Александр Романович - Страница 1

Свирепый северный ветер не утихал ни на минуту. Он словно решил уничтожить все на своем пути. Ледяная пустыня была гладка как стол, безжизненна. «Ни деревца, ни былинки, ни мышки. Не пробегает олень, и не гонится за ним волк», — как говорится в чукотской сказке. Только кое-где из-под снега, оледенелого до твердости камня, поднимались невысокие осколки ледяных глыб.

На небе лихорадочно трепетали призрачные бледно-зеленые огни, словно и до них добрался ветер.

Он — царь и бог этой мертвой ледяной пустыни. И горе тому, кто осмелится задержать его неистовый полет. Он нападает на дерзновенного смельчака, и обжигает, и душит его, и валит с ног.

— Чтоб ты подавился! — проворчал Вайдаков, задыхаясь от ветра и усталости.

А Нуват — хоть бы что. Бежит да покрикивает на Кровоеда — вожака упряжки.

Кровоед пригнул голову, чтоб ветер в ухо не дул, и бежит так же неутомимо, как Нуват, натянув ременные постромки. У Нувата длинные нарты, большая кладь и большая упряжка. У Вайдакова — провизия, котелки, хозяйство маленькой экспедиции.

Только в этом тяжелом полярном путешествии Вайдаков по-настоящему оценил Нувата. Высокий, плечистый, с несколько тяжелой фигурой, настойчивый, неутомимый, Нуват был создан для тяжелой борьбы с природой. Чукча по происхождению, Нуват напоминал скорее североамериканских индейцев, чем азиатских монголов. Глаза его имели не косой, а горизонтальный разрез, скулы меньше, чем у тунгусов и якутов. Высокий лоб, большие глаза, прямой нос, волнистые волосы и в особенности бронзоватый оттенок кожи лица придавали ему вид типичного индейца. Недаром товарищи в вузе в щутку прозвали Нувата «Ястребиный коготь». И Вайдаков находил теперь, что это прозвище как нельзя больше подходит к Нувату.

В техническом вузе Вайдаков познакомился с Нуватом и скоро подружился с бронзолицым свободолюбивым, настойчивым человеком. Нуват увлек Вайдакова в полярное путешествие.

— Как дела, Вася? — крикнул Нуват, оборачиваясь к другу.

— Ветер проклятый, чтоб он подавился!

— Ветер — хорошо! — ответил Нуват. Наконец Вайдаков увидел на западе приземистый горный кряж, постепенно возвышающийся. Туда и направлял Нуват своих собак.

Между выступами кряжа приютились две юрты. Сизый дымок поднимался над той, которая была больше.

Собаки, почуяв жилье и близость отдыха, побежали быстрее. Но ветер словно озлился на то, что путники добрались до цели: он задул с такою силой, что собаки поджали хвосты и даже Нуват принужден был нагнуться.

Эти последние пять километров показались Байдакову особенно тяжелыми. Он задыхался и падал от усталости. К счастью, нарты наконец въехали в зону, защищенную от ветра скалой. Стало сразу тише и как будто теплее.

Послышался разноголосый собачий лай. Домашние олени, сбившиеся в кучу возле юрт, поворачивали ветвистые головы и смотрели на неожиданных гостей.

— Приехали! — весело сказал Нуват.

Байдаков подошел к большому кожаному шатру. Оленьи и тюленьи кожи, во многих местах заплатанные, были покрыты толстым слоем копоти и сажи. Полы шатра укреплены камнями и завалены снегом.

— Входи! — сказал Нуват, приподнимая полу у входной двери.

В то же время из-за полы показалась взлохмаченная, грязная голова старухи со скуластым лицом и подслеповатыми, гноящимися глазами.

Увидав ее, Вайдаков почти испугался: до чего человек может быть страшнее и некрасивее зверя!

— Входи, входи! — понукал Нуват, не обращая внимания на голову, которая скрылась так же внезапно, как и появилась.

Вайдаков прошел сквозь небольшие «сени» из такой же мозаичной кожаной оболочки, как и вся юрта, и с интересом осмотрел внутренность юрты. Он ожидал увидеть ее обитателей, о которых Нуват рассказывал так часто и так подробно, что Вайдаков надеялся узнать каждого из них с первого взгляда.

Но он ошибся. В большой юрте у костра, пылавшего возле столба, который поддерживал крышу, сидели только три женщины — одна старуха, которую он уже видел, и две помоложе. Сильный ветер задувал в отверстие в крыше юрты и не позволял дыму выходить наружу. Этот едкий дым, видимо, и выел глаза подслеповатой старухи. Молодых ожидала та же участь.

Здесь было теплее, чем снаружи, но все же обитатели принуждены были сидеть в теплых меховых одеждах.

У Байдакова от едкого дыма и спертого воздуха першило в горле. Глаза слезились. Дым заслонял даже пламя костра, и Вайдаков с трудом различал предметы — большой меднокрасный чайник над костром, деревянные лотки с объедками снеди.

— Кителькут дома? — спросил Нуват по-чукотски страшную старуху. — Не узнаешь, старая?

Старуха присмотрелась сощуренными глазами и довольно равнодушно ответила:

— Нуват. Кителькут дома. Иди.

Нуват ступил в глубину юрты. Вайдаков только теперь заметил кожаный «ящик», не больше четырех метров длины и двух высоты, покрытый сверху сухими травами.

— Ползи за мной! — крикнул Нуват и, отвернув полог, прополз на животе внутрь «ящика». Это и было «жилое» помещение юрты.

Дохнув воздух «жилья», Вайдаков сделал невольное движение и едва удержался от того, чтобы не уползти обратно, — до такой степени был удушлив и зловонен воздух этой коробки. Здесь отвратительно пахло испорченным жиром, прокисшими шкурами, немытой посудой, испарениями грязного человеческого тела. Две тусклые коптилки из жира мигали от недостатка кислорода. Байдакову показалось, что он попал на банный полок, — так здесь было парно, жарко и душно. Все ароматы перебивал острый запах мочи и гниющей печени, употребляемой при выделке кож.

По стенам висели собачья упряжь, пузыри с жиром, куски засохшей рыбы, обглоданные кости, деревянные миски.

«Как люди могут существовать в этой зловонной выгребной яме? Ведь ни одно животное не вынесло бы такого воздуха!» — подумал Вайдаков.

Но человек — очевидно, самое приспособляющееся животное. В «ящике» находилось семь человек, и все они, по-видимому, чувствовали себя неплохо. Вайдаков осмотрел их, пытаясь отгадать их имена.

Кителькута нетрудно было узнать. Высокий седой старик с побуревшей кожей и редкими бороденкой и усами сидел на шкурах около коптилки, в центре «ящика». На нем был надет пестрый «мострикотажный» джемпер прямо на голое тело.

Кителькут был чукча, богатый оленевод, купец и перекупщик.

Вдали от него в уголке скромно поместился старик, похожий лицом на Нувата. Это, конечно, его отец, «приживал» Кителькута — Яяк. Бедным в одиночку трудно бороться с ледяной пустыней, и они обычно кочуют вместе с богатыми сородичами, которые выручают их в черные дни — конечно, не безвозмездно.

Пожилая женщина с большими глазами — глазами Нувата — сшивает куски кожи нитками из оленьих сухожилий и в то же время бросает в рот, как подсолнух, сушеные маленькие рыбки, насыпанные прямо на кожу. Кто она? Мать Нувата — Рынтина?

А рядом с ней — молодая красивая девушка, которая отдирает белыми зубами сухожилия оленя и расщепляет их на части. Конечно, Анека — дочь Кителькута! О ней Нуват говорил особенно часто.

Из угла выглядывает зловещий лохматый старик — под пару ведьме, встретившей гостей. Кто он? Не шаман ли Уквун? По левую и правую сторону Кителькута сидели двое неизвестных Байдакову чукчей или тунгусов.

Рынтина при входе Нувата вскрикнула. Она хотела броситься на грудь сыну, но считала это неприличным в присутствии Кителькута. Яяк только крякнул то ли от удовольствия, то ли от испуга. Анека бросила на пришельцев быстрый лукавый взгляд. Уквун смотрел с угрюмой подозрительностью.

— Здравствуй, Кителькут! — сказал Нуват. — Вот я и приехал, не забыл своего народа и родной пустыни!

Яяк опять крякнул, теперь уже с явным удовольствием. Несколько лет назад, когда приезжие из города «большевики» предлагали взять Нувата с собой, чтобы дать ему образование, Кителькут возражал: «Пойдет в город — испортится, пропадет, отца забудет!»

Кителькуту не хотелось отпускать здорового юношу, который работал за двоих. Яяк не осмеливался иметь свое мнение. Вопрос решил сам Нуват. Он сказал: