Аэропорт - Лойко Сергей Леонидович - Страница 4

• Предыдущая
• 4/71
• Следующая

Все остальные уже на полу. Оружие в руках на взводе. Неужели сепары снова полезут?

Когда пыль, поднятая в КСП близкими разрывами, перестает клубиться и застилать глаза, становится понятно, что артподготовка закончена. Бойцы подхватывают цинки с дополнительным БК, рассовывают по карманам разгрузки гранаты Ф-1[7], РГД[8], ВОГи[9] для подствольников. Взваливая за спину «мухи»[10] и другие РПГ, бросаются за посеченную осколками массивную железную дверь — занимать позиции. Алексей, забыв о боли в груди, следует за ними, поднимая к глазам камеру и на ходу выставляя режимы.

— Бетмен, доповicи по втратах! Потiм на позицiю! — орет Бандер в спину убегающим и, остановив Юрку рукой притягивая к себе, рычит ему в самое ухо: — Дивись за кацапом! Головою вiдповiдаэш![11]

— За пиндосом? — переспрашивает Юрка, подхватывая одной рукой свой ПКМ, другой — два цинка с БК.

— Ну, ти мене зрозумiв[12], — Бандер шарит рукой в разгрузке, достает мобильник. Сигнал никакой. Проверяет сообщения. Новых нет. Последнее, вчерашнее, было от жены Ники: «Благаю, вiдправ його звiдти. Кохаю тебе. Твоя Нiка»[13].

Алексей прилетел в Киев на перекладных из Далласа 30 ноября, днем. Рассчитывал пробыть недельку, заменить прихворнувшего коллегу-фотографа, попробовать галушек, сала, горилки и что там еще причитается гурманам в этой части суши, которая уже больше года не светилась в новостях, как будто ее вообще не существовало.

Не захватил с собой ничего серьезного. Ни броника, ни каски. После недавних крутых командировок в Ливию и Сирию мог ли он, опытный военный журналист, представить себе, что не улетит назад ни через неделю, ни через месяц, ни через полгода? Что его обычный авиабилет на самом деле был не в Киев, а на одну из самых удивительных, самых трагических, самых необязательных войн в его жизни? И по существу — билет в один конец.

Он прекрасно знал Украину, Киев, дружил со многими украинскими фотографами, и не только. Мог ли он тогда представить, что приехал на самую настоящую войну? Войну между Россией и Украиной.

Алексею шел пятьдесят первый год. Сам себя он считал, что называется, в расцвете сил, как считал и десять лет назад, и двадцать. Иными словами, расцвет сил у него явно затянулся. Постоянная работа на свежем военном воздухе держала его в форме, и он выглядел лет на сорок, не больше. Среднего роста, поджарый, хорошо сложенный. С правильными чертами лица, глубокими серо-голубыми глазами, прямым, почти римским, носом и ртом, окаймленным недельной седеющей щетиной. Алексей мог гордиться своей волнистой, местами седеющей густой шевелюрой, которой многие знакомые девушки и женщины даже завидовали.

Он иногда сам себе напоминал персонажа с плаката американской морской пехоты из старого анекдота: «Вступай в наши ряды! Путешествуй по свету! Встречай интересных людей! Убивай их!».

Алексей собирался наспех, без особого волнения. Ксюша помогала ему укладывать чемодан, аккуратно пакуя рубашки и брюки. Она недавно снова подкрасила волосы и была почти такой же огненно-рыжей, как двадцать шесть лет назад, когда они однажды случайно встретились, чтобы потом уже не расставаться, веря, что, как в сказке, счастливо доживут вместе до глубокой старости и умрут в один день.

Они вообще мало думали о смерти или болезнях, хотя сердце Алексея уже начинало давать сбои. Врачи утверждали, что особых поводов для беспокойства нет, если вовремя принимать правильные лекарства от аритмии. Он и принимал — и наслаждался жизнью. С ней. А она — с ним.

Если в их семье кто?то чем?то и болел, так это всегда выпадало Алексею (а еще было два легких ранения, контузии и два отрезанных пальца — пустяки). Ксюша была сделана словно из стали. Высокая, стройная, спортивная, она бегала на лыжах (когда они еще жили на даче в Москве) и трусцой (в Техасе) всегда быстрее Алексея, благосклонно и терпеливо дожидаясь его на лесных подъемах, поворотах и спусках.

В шестнадцать лет Ксюша уже была мастером спорта по спортивной гимнастике (в СССР это было серьезным спортивным достижением в одном из самых престижных тогда видов спорта).

Потом она ушла в легкую атлетику, бегала и прыгала, потом поступила в химический институт, потом встретила Алексея и посвятила себя ему без остатка...

Однажды, возвращаясь среди ночи с вечеринки, они спускались в длинный подземный переход под Ленинградским проспектом у Ажурного магазина в Москве. Алексей, который сам был сильно подшофе, вдруг сказал Ксюше, что больше не может тащить на себе ее «красивое безжизненное тело».

— Я? П-п-п-пьяная? С-с-смотри!

Ксюша отстранилась от него и пустилась колесом от начала до конца перехода, не обращая внимания на развевающуюся широкую юбку и на туфли на каблуке, ни разу не споткнувшись и не потеряв темпа. Завершая последний пируэт, словно прыгая через коня, она твердо приземлилась на обе ноги и по-балетному развела руки, даже не запыхавшись.

Стояла в конце тоннеля чуть видимая, таким тонким, почти исчезающим силуэтом с рыжим облаком на голове. Они едва добежали до дому, точнее говоря, до постели. Или даже не совсем добежали. Он уже не помнил детали. Помнил, что любил ее без памяти.

Помнил, как они читали друг другу книги вслух, как умирали со смеху, просто катались по полу, когда Алексей театрально, в лицах, пытался читать сцену допроса капитана Миляги в «Приключениях Чонкина» («Их бин арбайтен ин руссиш гестапо»).

Помнил, как ездили за грибами по выходным в Тверскую область, за 250 км от Москвы, четыре часа туда, четыре обратно. Чтобы просто посидеть на берегу реки, поглядеть на низкую приземистую церковь с проржавевшей крышей на другой стороне. Чтобы есть вкусные Ксюшины пироги с капустой и закатанные ею же в особом сладком маринаде хрустящие огурчики, запивая этот завтрак на траве горячим кофе из Ксюшиного термоса и чаем «Лапсанг сушонг» из термоса Алексея. Ксюша, смеясь, отодвигалась от него, говорила, что его чай пахнет портянками. Что она вообще понимала... в портянках?

Это были незабываемые поездки на его «тихую родину», как говорил Алексей, цитируя любимого Николая Рубцова. Они сидели расслабленные, тихо и спокойно счастливые на берегу, в том самом месте, где Алексей еще десятилетним пацаненком переплывал речку, гребя одной рукой. Как Чапаев. В другой, высоко поднятой над головой руке он держал корзинку с одеждой и кедами, связанными между собой шнурками. Переплыв стометровую речку, он быстро одевался и уходил на целый день в бескрайний сосновый лес, где собирал грибы, ел ягоды и пил ледяную воду из лесного ручья.

На исходе дня, когда солнце отбрасывало от корабельных сосен длиннющие тени, он с полной корзинкой садился на горячий от солнца сухой белый мох, вываливал из нее свои сокровища, сортировал грибы по ранжиру и аккуратно укладывал их назад, один к одному. Сначала, на самое донышко, большие, кривые и невзрачные, с отломанными шляпками, а потом самые крепенькие, самые маленькие и красивые — сверху горкой. И уже на готовый натюрморт подкладывал для красоты веточку малины с сиреневыми, набухшими соком ягодами. Каждая такая корзинка была произведением искусства.

Он знал в лесу каждую тропинку, каждый ручеек и пригорок, знал наперечет все грибные места, где растут подосиновики, где белые, где лисички, где хрустящие рыжики с зеленоватой шляпкой и рыжей каплей на срезе. Знал, где он наестся черники, где встретит змею, где — лося, где почувствует резкий, как в страшной сказке, запах настоящего зверя — медведя.

• Предыдущая
• 4/71
• Следующая