Импотент, или секретный эксперимент профессора Шваца - Бегемотов Нестор Онуфриевич - Страница 8
- Предыдущая
- 8/96
- Следующая
А у дверей уже снова толпились. Двое мужичков чего-то не поделили и, проорав друг другу несколько раз «Пойдем выйдем!», так и не заходя в автобус, отошли в кусты, и оттуда послышались сочные удары.
«Галошу потерял!» – заорал седенький дедок, только что чудом пропихнувшийся в автобус, и полез против течения. Его затоптали, потом подняли, вытерли сопли, дали в руки галошу и уступили место.
Последним удалось втиснуться мне. Двери повторили свой немузыкальный скрип и закрылись. Слава КПСС! Поехали!
Кто-то завизжал, что ему отдавили ногу, кто-то посочувствовал, что, мол, так тебе и надо.
«Молодой человек! Уступите место!» – по-прежнему была чем-то недовольна старушка. Молодой человек мастерски изображал, что спит.
«Передавайте за проезд!» – надрывался в микрофон водитель.
Народ толкался, давился, возмущался. И ехал. Кто на работу, кто в Москву.
А я стоял, прислонившись к дверям, полуобняв прижатую ко мне незнакомую девушку, и делал вид, что это так случайно получилось. Впрочем, девушка не возражала. И мне было на все наплевать.
Однажды большая щука поймала маленького карася. Приплыла домой и приготовилась поужинать.
– Эй, щука! – пропищал вдруг карась. – Что же это, на ужине только мы вдвоем будем присутствовать? Это нехорошо! Что соседи-то подумают? Да и скучновато нам будет без веселой компании! Сходила, пригласила бы кого-нибудь…
– Кого? – заинтересовалась щука.
– Да хоть рыбака. Я видел, он на берегу сидит, скучный такой. Наверняка, не откажется от ужина!
– Хорошая мысль! – одобрила щука и уплыла за рыбаком. Больше она не вернулась.
Никто не возвращается…
Броневик валялся на свалке. Весь ржавый, без колес, он лежал на боку, загаженный нахальными голубями. В некогда грозные амбразуры давно уже не глядели дула пулеметов, внутри давно уже никто не сидел, да и сидений не осталось. Даже мотор уперли еще году в тридцать седьмом…
А когда-то с этого броневика выступал сам Ленин! Обидно было броневику. Попользовались, попользовались и забыли!
За соседней горой мусора, в которой активно ковырялся рыжий с проплешинами кобель без хвоста, валялся памятник Ленину с отбитой рукой, которая так любила указывать путь в светлое будущее. Обидно было памятнику великого Ленина.
Странно. Ему-то на кого обижаться?
К старости граф Толстой Лев Николаевич, тот самый, что написал знаменитый на весь мир роман «Война и мир», полюбил ходить «в народ». Соберет, бывало, в воскресенье крестьян, человек этак десять, и идет в лес.
В костре печется картошечка, украденная крестьянами на полях помещика Зюзюкина, а граф Толстой толкует с мужиками о том, о сем. Душевно так толкует. Потолкует, потолкует, а потом использует мужицкие словечки в своих произведениях, дабы на настоящую жизнь было похоже.
Хитромудрые мужики охотно делятся со Львом Николаевичем своими насущными проблемами, зная слабость графа, частенько вставляют в разговор трехэтажные выраженьица, что приводит Толстого в восторг, а сами все ждут, когда барин достанет из-за пазухи большую бутыль самогона.
Наконец, картошечка поспевает. Длинной палкой граф Толстой выкатывает из костра пахнущие дымом румяные картофелины и раздает своим собеседникам. Не забывая благодарить доброго барина, крестьяне перекидывают горячие картофелины из ладони в ладонь, чтоб остыли, и смотрят, как Лев Николаевич достает долгожданную бутыль и граненый стакан.
Налив до краев, граф Толстой выкушивает ясной, как слеза, жидкости, крякает и передает стакан и бутыль крестьянам. Те пускают их по кругу, по очереди опорожняют стакан, крякают, как господин граф, и утирают рот рукавом. К графу бутыль возвращается уже пустая. А он кушает вкусную рассыпчатую картошку и с гордостью думает:
«Нет, чтобы не говорили разные там господа из Санкт-Петербурга, а все-таки русский народ – великий народ! И я – часть его!»
Граф Толстой любил русский народ. И русский народ любил графа Толстого. Особенно по воскресеньям!
– Товарищи! – объявил Генеральный Секретарь ЦК КПСС товарищ Горбухин. – В связи с перестройкой и новым мышлением я хочу сообщить вам новость: ЦК КПСС в полном составе едет на картошку в подмосковный колхоз «Заветы Ильича». Вопросы есть?
– Есть, как не быть! – приподнялся член Политбюро ЦК КПСС товарищ Плюньков. – И Политбюро едет?
– Я же сказал: в полном составе! Политбюро – в первую очередь!
– А у меня грыжа, – протянул Плюньков, хватаясь за бок, как будто его прихватило.
– И у меня! – вскочил еще один член Политбюро товарищ Ширинкин, размахивая длинными руками. – А также дистрофия в острой форме!
– И у меня! И у меня! – закричали другие товарищи.
– Товарищи! – проникновенно сказал Генеральный Секретарь. – У меня тоже печень больная и еще импотенция. Ну, и что? Никаких отговорок не принимается! Завтра к Кремлю подгонят «Икарус» и нас отвезут на поля. Всем одеться по-походному, не забыть резиновые перчатки, чтобы собирать картофелины…
– Товарищ Зайчиков, вы опять заснули на заседании Политбюро Центрального Комитета?! Товарищ Зайчиков, что с вами?
Вы думаете, Зайчиков спал? Нет, он умер.
Мы вышли из метро. Мой спутник огляделся по сторонам и устремился к тихо стоящему в уголке бритому под бобрик типу в кремовой рубашке с красным галстуком.
– О! Вот он.
Я последовал за ним. Рядом с типом, делая вид, что просто так гуляют, прохаживались разнообразно одетые юноши и девушки.
– Привет!
– Привет, – буркнул бобрик, пожимая руку моему приятелю и сверля меня взглядом серых внимательных глаз. – Это еще кто?
– О! Это свой чувак.
– Не стукач?
– Не! Журналист. Хочет о нас написать!
– А, – успокоился бобрик. – Ну, ну. Очередная толпа вывалилась с эскалатора и подкатила к нам.
– Привет! Привет! – все пожимали друг другу руки. – Куда идем?
– Тс-с! – бобрик осмотрелся по сторонам. – Сейчас должен прийти проводник.
– А сегодня точно ОН будет выступать?
– Говорят…
– А я слышал, ЕГО недавно в Питере менты свинтили?
– Не, это был не ОН…
Такие разговоры велись и слева и справа. Дабы не выделяться, я спросил у стоящей рядом девушки с ярко накрашенными губами:
– ОН – это правда тот самый ОН?
– А кто же еще?! – девушка смерила меня презрительным взглядом. – Ну, конечно же, ОН!
– А вы ЕГО уже видели?
– Только на фотографии. И записи слышала. А живьем – первый раз. Но я от НЕГО тащусь!
На лице девушки был прямо-таки религиозный восторг.
– Проводник! – пронеслось по уже достаточно внушительной толпе.
– Наконец-то! – воскликнул бобрик. – Сколько можно ждать? Нас тут уже такая толпа, что того и смотри менты заинтересуются!
Проводником оказался долговязый очкарик, обмотанный шарфом. Он поздоровался с бобриком, кивнул еще нескольким знакомым.
– Собрались? Все проверенные? Ментов переодетых нет?
– Все свои, – заверил бобрик.
– Пошли!
Вслед за проводником мы долго блуждали по глухим закоулкам и подворотням, прятались при виде милицейских машин, проходили несколько раз по одним и тем же улицам. «Конспирация», – уважительно подумал я. Наконец, все залезли в какой-то подвал.
Подвал был полностью забит народом. Лишь в углу под замшелыми канализационными трубами имелось некое подобие сцены, или, вернее, помоста. Толпа взволнованно дышала и ждала.
Вдруг открылась незаметная дверь и под радостный гул на сцену вышел ОН – тот, чей портрет я видел в старой газете – объявленный вне закона, преследуемый милицией, руководитель ушедшей в подполье партии – Михаил Сергеевич Горбачев.
– Товарищи! – ОН поднял руку в приветственном жесте. – Предлагаю тридцатый съезд Коммунистической Партии Советского Союза считать открытым!
- Предыдущая
- 8/96
- Следующая
