Волшебная шапка - Тухтабаев Худайберды Тухтабаевич - Страница 17

• Предыдущая
• 17/42
• Следующая

Я был до того ошарашен, что не знал даже, как оправдаться. Ну чем я могу доказать, что ни в какую чайхану никогда не ходил, ни с какой компанией не водился? Кто поверит мне?!

Директор пригрозил, что выгонит в три шеи, если не одумаюсь, не исправлю своё поведение, и отпустил меня.

Злорадно ухмыляясь, следом за мной вышел Цапля.

– Что вас заставило так поступить? – спросил я, дрожа от негодования. – Ведь всё это чистая ложь!

– Что заставило, говоришь? – засмеялся Цапля. – Ложь, говоришь? Конечно, ложь! А сделал я это просто так. Гляжу, чересчур уж ты выдвигаться стал. Дай, думаю, остановлю парня, пока не поздно.

– Позавидовали, значит? Хотите, чтобы только вам было хорошо?

– А как же, кхе-кхе! Хорошо ли, плохо ли другим – мне наплевать. Важно, чтобы самому было хорошо. А что, если тебя вдруг назначат на моё место?! Вот я и постарался тебе навредить.

– Вы негодяй! – сказал я, сжимая кулаки. – И вы ещё поплатитесь за свой поступок!

Вечером должна была состояться премьера пьесы, в которой я играл главную роль – собаку, конечно. Этот спектакль мы готовили давно и тщательно, потому что Акыл Тургунов почему-то считал его своей лебединой песней.

Действие происходит на широком зелёном пастбище. Мирно пасутся овцы. Я неотступно следую за молодым чабаном, трусь о его ноги, иногда гоняюсь за разноцветными бабочками. В полдень овцы укрываются в тени. Молодой пастух, оставив меня стеречь отару, уходит в аул. Он учится в вечерней школе, решил сходить за учебниками, чтобы приготовить уроки во время работы. Это ведь полезнее, чем играть на свирели.

Беззаботно светит весеннее солнце. Высоко в небе заливается жаворонок. Всё кругом мирно и спокойно. И вдруг появляется волк – Карим-ака, то есть Цапля. Стуча зубами, он подползает к маленькому ягнёночку и раскрывает страшную пасть:

– Я тебя съем!

– Капла-ан, помоги-и! – кричит ягнёнок.

Я бросаюсь на помощь. Между мной и волком начинается борьба. Я бьюсь, не жалея сил, но волк постепенно одолевает меня.

– Каплан, держись, друг! – раздаётся тогда голос ягнёнка. – В твоих руках моя жизнь!

Эти слова возвращают мне потерянные силы, и я перегрызаю врагу горло.

…Зрительный зал набит битком. Играет тревожная музыка. Все чувствуют, что сейчас случится нечто страшное. Не чувствует этого только молодой пастух. Беззаботно потрепав меня по шее, он вприпрыжку убегает в аул, и на сцену выползает голодный волк.

Не дожидаясь, пока ягнёнок крикнет о помощи, я надел шапку и кинулся на врага. Цапля не видел, кто кусал ему руки и ноги, кто угощал здоровенными пинками и тумаками.

– Помогите! – завопил он, прикрывая лицо руками. На сцену выбежали несколько артистов. Но я вскочил на плечи Цапли и продолжал тузить его сверху и кричал:

– Будешь ещё клеветать на честных людей?

– Клянусь честью, никогда не буду! Помогите, помогите!

Зрители вначале с интересом смотрели, как воет и мечется серый волк, а потом, почуяв неладное, стали пробираться к выходу. Опасались, наверно, что волк сошёл с ума. А тут ещё я соскочил с плеч Цапли, и он с дикими воплями кинулся прочь со сцены. Через секунду зрительный зал опустел…

Пустым он был и на первый, и на второй, и на третий день. Автор пьесы, который присутствовал на премьере и теперь видел пустующий зал, вычеркнул из произведения образы Каплана и серого волка. Я остался без роли.

– Ничего не могу поделать, брат мой, – разводил руками Мирагзамов. – Драматург сам сократил вашу роль.

– Тогда дайте мне другую роль, не собачью…

– А справитесь ли? – усомнился директор, но попытаться разрешил.

Три дня бились мы с главным режиссёром, перепробовали роли коров, птиц, лошадей, бегемотов, крокодилов, мартышек – ничего не вышло. На четвёртый день Мирагзамов пригласил меня к себе.

– Вы юны, друг мой, – начал он издалека. – Не лишены способностей. Много ещё ролей сыграете. И баранов, и коров, и соловьёв – будьте уверены. Но пока вам придётся оставить сцену. Мы пошлём вас учиться.

– Учиться? – вскричал я в ужасе.

– Да, получите образование, тогда приходите… Откуда чего взялось, я разом простонал шакалом, завыл псом, зарычал львом и кинулся в дверь…

Вот так бесславно и позорно пришлось бежать из театра. Пусть бы Мирагзамов назначил меня контролёром, рабочим сцены – я бы и не пикнул. Но он, видите ли, придумал: «Пошлём вас учиться!» Чего придумал! Почему это я должен учиться, если твой театр не имеет пьесы с обыкновенной собачьей ролью? И вообще, если ты директор, люби своих подчинённых, сам воспитывай их, закажи для них пьесу с необходимой ролью, а не гони людей учиться. Господи, есть ли на свете человек, который бы любил меня и жалел?!

Правда, мама меня любила. И сестрёнки тоже. Я это знаю. Наверное, именно потому очень скучаю по ним. Да и с рыжим Артыком, и с соней Шакиром, и с Головастиком Арифом повидался бы с удовольствием. Я ушёл от них, чтобы стать знаменитым человеком. Бился и боролся, всячески страдал желая доказать своё. И у меня ничего не вышло. Хоть ты скажи, моя дорогая шапочка, почему мне ни разу не повезло за всё время моих скитаний?

– Знаний тебе не хватает, Хашимджан, во всём, за что бы ты ни брался…

– Что ты сказала, дорогая?

– Да, да, Хашимджан, лучше бы тебе послушаться мудрых наставлений Кабулова и уважаемого директора Атаджана Азизовича.

– И ты это всегда знала, шапочка-волшебница? Выходит, дорогая, ты, попросту говоря, водила меня за нос?

– Нет, Хашимджан, я не водила тебя за нос. Я верой и правдой служила тебе. Скажи, разве я не помогала тебе в трудные минуты? Разве не спасала от опасностей? А что я ещё могла сделать? Волшебства моего хватало только на это. Я и сама, наивная душа, верила, что ты кое-чего добьёшься с моей помощью. Во времена, когда я помогла бедному пастуху, у которого падишах отобрал невесту, это было ещё возможно. А нынче, оказывается, не обойтись одним волшебством, нельзя и шагу сделать без знаний, Хашимджан. Это я теперь очень хорошо поняла. Думаю, и тебе пора усвоить эту истину, дорогой мой мальчик.

Ошибся, значит, ошибся. Понять это можно. Но с каким лицом пойдёшь к Кабулову или Атаджану Азизовичу и признаешься в своей ошибке? Легче в трескучие морозы в прорубь нырять, в июльский зной целую неделю жить без воды или пешком до самой Москвы дойти. Но этого никто не требует. И признания своих ошибок никто не требует. Живи как хочешь, броди по белому свету, но тогда и не жалуйся, что нет тебе удачи, что на твою бедную голову сыплются одни несчастья.

Я решительно поднялся, тщательно вымыл уши и шею, надел чёрный костюм, подаренный дядей Саидом, и поехал в Центральный универмаг. Голова моя работала, как хорошо смазанная машина.

Домой с пустыми руками не приедешь. А денежки у меня есть, поднакопил за время работы в детском театре.

Первым долгом купил подарок маме: шёлковый платок. Потолкался в очереди и достал папе неплохую вещицу – мотоциклетные рукавицы на меху. Кудрявой Донохон раздобыл белую капроновую ленту, а Айшахон – синтетическую папку для тетрадок.

Не забыл я и уважаемых учителей. Атаджану Азизовичу купил на память шариковую ручку, а Кабулову, как математику, – счётные палочки.

Потом я вспомнил, что скоро сентябрь и нужны учебники за седьмой класс. Кроме книг, я купил штук тридцать общих тетрадей. Пригодятся. Может, когда-нибудь напишу книгу о своих странствиях. А пока прощай, родной город. И вы прощайте, поэты в фетровых шляпах, и вы, остроумные, беззаботные артисты, прощайте! Счастливо оставаться, дорогой Саид-ака! Я перед вами виноват. Очень виноват. Но когда-нибудь оправдаю ваше доверие, Саид-ака. Вот увидите…

Поезд будто чувствует, как я спешу домой, летит вперёд, словно птица. Мимо проносятся хлопковые поля, яблоневые сады, селения… Телеграфные столбы не отстают от поезда, бегут рядом, словно решили провести меня до самого дома.

• Предыдущая
• 17/42
• Следующая