Свет в заброшенном доме - Тухтабаев Худайберды Тухтабаевич - Страница 11
- Предыдущая
- 11/44
- Следующая
На пятачке между домом и мастерской деда собралось человек тридцать молодух и девушек, гремит дойра, в кругу – мама. Она то одну, то другую подружку тянет на танец:
– Такая молодая, а упирается! Да я бы на вашем месте…
– И правда, почему бы вам самой не сплясать?!
– Вот, вот, пусть сама спляшет!
– Не выпускайте её! – И женщины начали весело подталкивать маму в середину круга. Мама вроде согласилась, подняла руки, постояла в раздумье: руки упали вниз.
– Не получается! – рассмеялась невесело. Молодки заволновались, загалдели.
– Ладно, играй, Шахрихон, – сказала мама тихо.
– Что сыграть-то, апа?
– Что хочешь.
– «Душа тоскующая» подойдёт?
– Ладно.
Странно, я не знал, что мама моя умеет так красиво, трогательно танцевать! Все смотрели на неё как заворожённые. Только я почему-то неловко почувствовал себя вдруг, будто пощекотали, и это было неприятно. Я уже повернулся уходить – мама остановилась, тяжело и часто дыша:
– Постарела я, Мутабар…
– Ой, так хорошо танцевали, – сказала тётя Мутабар. – Пригласите тогда Саджиду!
Другие тоже затребовали Саджиду, пусть, мол, танцует и споёт ту песню, что сочинила сама. Саджида-апа не заставила долго упрашивать, вышла в середину круга, но почему-то закрыла лицо руками; ой, не надо, дескать, стесняюсь я ужасно, но тут же отняла руки.
Заиграла дойра, Саджида-апа поплыла по кругу. Она была быстрее в движениях, легче, чем мама. Пройдясь несколько раз, остановилась, запела:
– Сахар тебе на уста!
– Молодец, красавица!..
– По брату сильно тоскует… – зашептались молодухи.
Саджида-апа продолжала:
Слушая песню, я невольно вспомнил папу. Мы-то тут варим сумаляки, игры играем, танцы затеваем, а каково-то ему там, где он сейчас? Возможно, сидит в окопе в трескучий мороз? А быть может, тащит волоком пулемёт, идёт в атаку? Смог ли он прочесть наше письмо или носит с собой в надежде, что встретит земляка, который и прочтёт ему? Эх папа, папочка…
Пришли все ребята, игравшие на улице. Парпи-бобо тоже бросил работу, вышел во двор. Саджида-апа всё пела, будто кому-то жалуясь, чуть не плакала:
Песня подействовала на дедушку Парпи.
– Эх, господи боже мой… – вздохнул он тяжело.
На ресницах мамы блеснули слёзы. Тётя Мутабар, та зарыдала в голос.
– Будьте здоровы, Саджидахон!
– Вы сказали то, что у нас на душе!
– Подруженька, спиши слова! – окружили молодухи и девушки Саджидахон. И я списал эти слова.
Мама, мамочка моя
Я проснулся в полночь, как от толчка. Меня разбудил какой-то неясный шум, доносившийся со двора. Там будто ходили какие-то люди. Неужто воры забрались? А вдруг они уведут нашу корову!
Я поспешно вскочил на ноги, выбежал во двор.
– Арифджан! – окликнул меня один из воров. – Носилки у вас есть?
Приглядевшись, я узнал в «воре» Усманаату[31], бригадира.
– Какие носилки? – спросил я, приходя в себя.
– Обыкновенные носилки, какие же ещё! – отозвался другой «вор». Это был доктор, который приходит обычно к нам в школу делать уколы и всякие прививки. А ему что здесь понадобилось? Но размышлять было некогда, я показал «ворам», где носилки, потом, наскоро одевшись, вышел за ними следом на улицу. У ворот стояла арба. На ней я увидел Мукаррам-апу, мамину ученицу.
– Арифджан, братишка мой! – зарыдала она вдруг.
Люди подняли носилки на арбу, осторожно положили на них что-то завёрнутое в папину меховую шубу. По глазам моим словно молния ударила. Я всё понял…
– Мама, мамочка! – закричал я диким голосом.
– Не кричи, – сказал доктор, – соседей разбудишь.
– Что с мамой, что с ней?!
– Помоги лучше взять носилки, – тихо попросил доктор.
Мы внесли носилки в гостиную. Доктор на ощупь зажёг коптилку. Мама была без чувств, лицо, волосы – в крови. Я опять дико закричал:
– Мама! Мамочка!..
– Выведите мальчика! – приказал доктор.
Мукаррам-апа взяла меня за руку, повлекла за собой.
– Ничего страшного, вот увидишь, мама скоро поправится, – успокаивала она меня.
В очаге разожгли большой огонь, в гостиную внесли лампу. На улице послышался конский топот, через минуту в дом вошёл наш председатель Машраб-ака со своей матерью Хайри-халой[32]. Прибежали испуганные тётушки Тухта и Парпи-бобо. Я всё ещё стоял бесчувственным истуканом посреди двора. «Что ж с мамой случилось?» – всё вертелось в голове. Из гостиной поспешно вышел дедушка Парпи.
– Арифджан, сынок… – заговорил он дрожащим голосом, но продолжать не смог.
– Что с мамой, дедушка? – вскричал я нетерпеливо.
– Бог даст, ничего страшного. Поправится…
– Но что с ней случилось?
– Под трактор попала. Я опять зарыдал.
– Не надо, сынок, – погладил дедушка меня по голове.
В райцентр послали двух всадников. Председатель наказал им быстро доставить самого лучшего доктора, потом накинулся на бригадира, размахивая камчой:
– Вы виноваты во всём!
– Побойся бога, Машраб! – отвечал бригадир, чуть не плача. – Вчера я её чуть не на коленях умолял поспать, отдохнуть немного. Упёрлась: «Нет!» – и всё. Три дня ведь с трактора не слазила…
– Я вам бороду повыщиплю! – грозился председатель, топая ногой.
Мама, оказывается, уснула за рулём, трактор опрокинулся в арык, придавил маму…
Мукаррам-апа, тётушка Тухта и доктор что-то делали в комнате. Их тени то появлялись в окне, то исчезали. Я слышал, что доктор потребовал мыла, горячей воды. Во дворе один за другим появлялись соседи. Они стояли группками, такие испуганные и расстроенные, разговаривали шёпотом, украдкой поглядывали на меня. Из гостиной выглянула Тухта-хала.
– Слава аллаху, пришла в себя, – объявила она и поспешно захлопнула за собой дверь.
Проснулись братья и сёстры, заспанные, полуодетые высыпали во двор. Аман подбежал ко мне, обнял за ноги. Я взял его на руки.
– Ака, мама собралась нам братишку рожать? – спросил он шёпотом.
– Не знаю, – ответил я.
– Пойдём, ака, к маме, посмотрим братика.
– Потом, потом пойдём.
Аман разговаривает, обнимает ручонками мне шею, а глаза его сами собой закрываются. Я унёс его в дом, уложил в постель. В это время вошла Мукаррам-апа, сказала, что нас зовёт мама.
Зулейха взяла на руки Рабию, которая спала, ни о чём не ведая, я поднял Амана. Пошли.
Мама была забинтована от головы до ног. Казалось, в постели лежит не мама, а большая кукла, обёрнутая белым. Видны только глаза и часть лица.
- Предыдущая
- 11/44
- Следующая
