Преданная революция: Что такое СССР и куда он идет? - Троцкий Лев Давидович - Страница 7
- Предыдущая
- 7/62
- Следующая
«Растущему фермерству деревни – продолжала платформа – должен быть противопоставлен более быстрый рост коллективов. Необходимо систематически, из года в год, производить значительные ассигнования на помощь бедноте, организованной в коллективы»… «Задачей перевода мелкого производства в крупное, коллективистическое, должна быть проникнута вся работа кооперации». Но широкая программа коллективизации упорно считалась для ближайших лет утопией. Во время подготовки XV съезда партии, имевшего своей задачей исключение левой оппозиции, Молотов, будущий председатель Совета народных комиссаров, повторял: «скатываться (!) к бедняцким иллюзиям о коллективизации широких крестьянских масс уже в настоящих условиях нельзя». По календарю значился конец 1927 г. Так далека была в то время правящая фракция от своей собственной завтрашней политики в деревне!
Те же годы (1923-28) прошли в борьбе правящей коалиции (Сталин, Молотов, Рыков, Томский, Бухарин; Зиновьев и Каменев перешли в оппозицию в начале 1926 г.) против сторонников «сверхиндустриализации» и планового руководства. Будущий историк не без изумления восстановит те настроения злобного недоверия к смелой хозяйственной инициативе, которыми было насквозь пропитано правительство социалистического государства. Ускорение темпа индустриализации происходило эмпирически, под толчками извне, с грубой ломкой всех расчетов на ходу и с чрезвычайным повышением накладных расходов. Требование выработки пятилетнего плана, выдвинутое оппозицией с 1923 года, встречалось издевательствами, в духе мелкого буржуа, который боится «скачков в неизвестное». Еще в апреле 1927 года Сталин утверждал на пленуме Центрального Комитета, что приступать к строительству днепровской гидростанции было бы для нас то же, что для мужика покупать граммофон вместо коровы. Этот крылатый афоризм резюмировал целую программу. Не лишне напомнить, что вся мировая буржуазная печать, и вслед за ней социалдемократическая, сочувственно повторила в те годы официальные обвинения против «левой оппозиции» в индустриальном романтизме.
Под шум партийных дискуссий крестьянин на недостаток промышленных товаров отвечал все более упорной стачкой: не вывозил на рынок зерна и не увеличивал посевы. Правые (Рыков, Томский, Бухарин), задававшие в тот период тон, требовали предоставить больше простора капиталистическим тенденциям деревни, повысив цены на хлеб, хотя бы за счет снижения темпов промышленности. Единственный выход при такой политике мог бы состоять в том, чтобы в обмен на вывозимое заграницу фермерское сырье ввозить готовые изделия. Но это означало бы строить смычку не между крестьянским хозяйством и социалистической промышленностью, а между кулаком и мировым капитализмом. Не стоило для этого производить октябрьский переворот.
«Ускорение индустриализации – возражал представитель оппозиции на конференции партии в 1926 году – в частности, путем более высокого обложения кулака, даст большую товарную массу, которая понизит рыночные цены, а это выгодно, как для рабочих, так и для большинства крестьянства… Лицом к деревне – не значит спиною к промышленности; это значит промышленностью к деревне, ибо „лицо“ государства, не обладающего промышленностью, само по себе деревне не нужно».
В ответ Сталин громил «фантастические планы» оппозиции: индустрия не должна «забегать вперед, отрываясь от сельского хозяйства и отвлекаясь от темпа накопления в нашей стране». Решения партии продолжали повторять те же прописи пассивного приспособления к фермерским верхам крестьянства. XV-й съезд, собравшийся в декабре 1927 года для окончательного разгрома «сверхиндустриализаторов», предупреждал об «опасности слишком большой увязки государственных капиталов в крупное строительство». Других опасностей правящая фракция все еще не хотела видеть.
В 1927-28 хозяйственном году заканчивался так называемый восстановительный период, в течение которого промышленность работала главным образом на дореволюционном оборудовании, как сельское хозяйство – на старом инвентаре. Для дальнейшего движения вперед требовалось самостоятельное промышленное строительство широкого размаха. Руководить дальше на ощупь, без плана, не было уж никакой возможности.
Гипотетические возможности социалистической индустриализации были проанализированы оппозицией еще в течение 1923-25 годов. Общий вывод гласил, что и после исчерпания унаследованного от буржуазии оборудования, советская промышленность сможет, на основе социалистических накоплений, давать ритмы роста, совершенно недоступные капитализму. Вожди правящей фракции открыто глумились над осторожными коэффициентами типа 15-18%, как над фантастической музыкой неизвестного будущего. В этом и состояла тогда сущность борьбы против «троцкизма».
Первый официальный набросок пятилетнего плана, изготовленный, наконец, в 1927 году, был полностью проникнут духом крохоборчества. Прирост промышленной продукции намечался с убывающей из года в год скоростью, от 9 до 4%. Личное потребление должно было за 5 лет возрасти всего на 12%. Невероятная робость замысла ярче всего выступает из того факта, что государственный бюджет должен был составить к концу пятилетки всего 16% народного дохода, тогда как бюджет царской России, не собиравшейся строить социалистическое общество, поглощал до 18%. Не лишне, может быть, прибавить, что инженеры и экономисты, составлявшие этот план, были несколько лет спустя сурово наказаны по суду, как сознательные вредители, действовавшие под указку иностранной державы. Обвиняемые могли бы, если бы смели, ответить, что их плановая работа целиком соответствовала тогдашней «генеральной линии» Политбюро и совершалась под его указку.
Борьба тенденций оказалась теперь переведена на язык цифр. «Преподносить к десятилетию Октябрьской революции такого рода крохоборческий, насквозь пессимистический план, – гласила платформа оппозиции – значит на деле работать против социализма». Через год Политбюро утвердило новый проект пятилетки со средним приростом продукции в 9%. Фактический ход развития обнаруживал, однако, упорную тенденцию приближаться к коэффициентам «сверхиндустриализаторов». Еще через год, когда курс правительственной политики был уже радикально изменен, Госплан выработал третью пятилетку, динамика которой гораздо ближе, чем можно было надеяться, совпала с гипотетическим прогнозом оппозиции 1925 г.
Действительная история хозяйственной политики СССР, как видим, весьма далека от официальной легенды. К сожалению, благочестивые исследователи, типа Веббов, не отдают себе в этом ни малейшего отчета.
Резкий поворот: «пятилетка в четыре года» и «сплошная коллективизация».
Нерешительность перед индивидуальным крестьянским хозяйством, недоверие к большим планам, защита минимальных темпов, пренебрежение к международным проблемам – все это составляло в совокупности самую суть теории «социализма в отдельной стране», впервые выдвинутой Сталиным осенью 1924 г., после поражения пролетариата в Германии. Не спешить с индустриализацией, не ссориться с мужиком, не рассчитывать на мировую революцию и, прежде всего, оградить власть партийной бюрократии от критики! Дифференциация крестьянства объявлялась измышлением оппозиции. Уже упомянутый выше Яковлев разогнал Центральное статистическое управление, таблицы которого отводили кулаку больше места, чем угодно было власти. В то время, как руководители успокоительно твердили, что товарный голод изживается, что предстоят «спокойные темпы хозяйственного развития», что хлебозаготовки будут впредь протекать более «равномерно» и прочее, окрепший кулак повел за собой середняка и подверг города хлебной блокаде. В январе 1928 г. рабочий класс оказался лицом к лицу с призраком надвигающегося голода. История умеет шутить злые шутки. Именно в том самом месяце, когда кулак взял за горло революцию, представителей левой оппозиции сажали по тюрьмам или развозили по Сибири в наказание за «панику» перед призраком кулака.
Правительство попыталось представить дело так, будто хлебная забастовка вызывалась голой враждебностью кулака (откуда он взялся?) к социалистическому государству, т.е. политическими мотивами общего порядка. Но к такого рода «идеализму» кулак мало склонен. Если он скрывал свой хлеб, то потому, что торговая сделка оказывалась невыгодной. По той же причине ему удавалось подчинять своему влиянию широкие круги деревни. Одних репрессий против кулацкого саботажа было явно недостаточно: нужно было менять политику. Однако, не мало времени ушло еще на колебания.
- Предыдущая
- 7/62
- Следующая
