Загадка Ватикана - Тристан Фредерик - Страница 27

• Предыдущая
• 27/63
• Следующая

Итак, Басофон и его гид прибыли в обитель богов. Она была залита божественным светом и вся покрыта садами с цветами вечности и плодами бессмертия. Белые храмы образовывали совершеннейшую гармонию. Виднелись кентавры и фавны, резвившиеся с нимфами.

— Где мы? — крайне изумленный, спросил Басофон.

— Я уже говорил тебе. Мы на Олимпе, в царстве богов.

— Да что ты? — не поверил Басофон. — Я сплю и вижу сон на корабле, который везет нас в Селевкию.

— Дурачок! Ты бился об заклад, не так ли?

Сын Сабинеллы пожал плечами. Возможно ли такое, чтобы избитые легенды оказались реальностью? И тем не менее туг были кентавры и фавны. А нимфы… Никогда он не видел таких красивых женщин. Он содрогнулся. Неужели несколько небес мирно уживались на Небе? И все-таки он был не из тех, кто легко признает свое поражение.

— Ты волшебник. Все здесь одна видимость.

— Ладно, — не стал спорить Аполлон, — пойдем во дворец Зевса. Или ты все еще будешь упрямиться?

Они двинулись к храму, сиявшему, как солнце. Ба-софон почти ослеп. Но, крепко прижимая к себе посох, смело вошел. Встретили его нежные звуки арфы. Тут к нему вернулось зрение и до него дошло, что гид привел его в очень просторный вестибюль, в глубине которого возвышалась высокая бронзовая — а может быть, золотая — двустворчатая дверь.

— Нет! — закричал он. — Все это ложь! Вы не существуете! Вы не можете существовать!

Аполлон улыбался, а тяжелые створки двери медленно раскрывались, и вскоре они очутились у подножия трона в форме орла, на котором величественно восседал гигантский старец. Лицо его, поросшее густой седой бородой, было окружено светящимся нимбом.

— Так что же? — послышался величественный голос. — Кажется, кто-то не верит в мое существование?

Ошеломленному Басофону потребовалось время, чтобы прийти в себя. Он выпрямился, подняв над головой свой посох.

— Во имя Христа и Святого Духа исчезните, порождения кошмаров!

Зевса позабавило такое заклинание, смахивающее на поношение.

— Слушай, ты, названный Сильвестром в твоей непонятной религии, перестань браниться. Что мы тебе сделали?

— Вы так заморочили голову моему отцу, что он заставил пытать мою мать, прежде чем предать ее смерти. Этого недостаточно?

— Религия Иеговы принадлежит иудеям. И что необычного в том, что, будучи греком, твой отец был наш? А вот почему твоя мать предала нас и вступила в секту Израиля, возглавляемую безумцем, называющим себя Мессией или еще Христом? Ну а какова твоя роль во всем этом жалком заговоре?

Басофон вытянулся во весь свой рост и выкрикнул:

— Зачем я буду отвечать вам, раз вы не существуете? Или я объелся пирожками на корабле?

— Ты держал пари, — сказал Аполлон, — и ты проиграл. Дай мне твой посох.

— Мой посох? Я ни за что не расстанусь с подарком плотника Иосифа.

— Ты поставил на него!

Юноша почувствовал себя в ловушке. Не иначе как на него навели порчу. Он попятился и, размахивая посохом, попытался ударить Аполлона. Но правда была не на его стороне, поэтому посох вдруг показался ему таким тяжелым, что он едва не выронил его. Тогда он завопил:

— Святой Дух, ко мне, прошу тебя!

Но как Олимп мог сообщаться с Раем? Ведь это совершенно различные сферы… Призыв Басофона затерялся в пространстве между ними.

— Не стоит тревожить духов, — отеческим тоном проговорил Зевс. — Пусть они себе отдыхают в преисподней под убаюкивающее журчание Ахерона.

— И отдай мне этот посох, — добавил Аполлон.

Полный решимости не расставаться со своим драгоценным посохом, сын Сабинеллы развернулся и попытался убежать, но его остановили два стражника. Посох отказался помогать ему, и его отобрали.

Юноша пришел в отчаяние. Что происходит? Что за Комедию с ним играют? И почему покинул его дар Иосифа? Он начал понимать, что не должен был биться об , да еще на посох, но ведь он был уверен, что не существует ни Зевса, ни Олимпа. Пришлось признать очевидное: все это было не во сне. Он и в самом деле лишился посоха. А Зевс сказал:

— Молодой человек, за свою самоуверенность ты наказан потерей этой деревянной палки, которой, как кажется, ты очень дорожишь. Мое высочество считает, что можно отослать тебя на Землю. Знай только, что мы не спустим с тебя глаз. Не вздумай разбивать наши изображения и всех уверять в существовании твоего Иеговы или твоего Христа. Они живут лишь в искаженном воображении иудеев, а о стремлении к умерщвлению плоти нам известно. Найди себе красивую девушку или мальчика, если пожелаешь, и пусть любовь к жизни освободит твои мозги от сотканной разными домыслами паутины.

Басофон собрался было ответить, но его подхватил вихрь. В мгновение ока юноша оказался на палубе корабля, плывущего к Селевкии.

— Что ты наделал? — спросил его Брут. — Зачем выбросил посох в море?

— Несчастный, — добавил Гермоген, — я бы его у тебя купил…

Басофон в растерянности уже занес ногу на поручни, собираясь прыгнуть за своим посохом — неужели он так ополоумел, что бросил его за борт? — но товарищи удержали его. И тут он рухнул на доски палубы, обхватил голову руками и заплакал — впервые в жизни».

Продолжение следовало. Но здесь чтец поставил точку. А вообще-то папский нунций магистр Караколли неоднократно прерывал чтение многочисленными восклицаниями с последующими отклонениями от темы, такими как: «Это уже не средневековый текст, а барочный», «Ну вот, Олимп появился!» или еще: «Как это понимать?»

Отец Мореше и Адриен Сальва были не менее изумлены неожиданным поворотом повествования. Этот экскурс в языческий мир поверг в смятение не только героя истории, но и самих ученых мужей. Безусловно одно: если документ являлся апокрифом XVI века, то появление античных богов можно было как-то объяснить; и тем не менее возникал законный вопрос: что именно хотел выразить автор текста — каково бы ни было его происхождение?

— По моему мнению, — произнес Мореше, — мы имеем дело с неприкрытой насмешкой. Не проглядывает ли здесь желание посмеяться над Раем, ставя его в один ряд с Олимпом? Ведь каждому известно, что Олимпа не существует…

— Резонно, — согласился Сальва. — Под прикрытием забавной истории подрываются сами основы воображаемого христианства.

— Христианского мира! — поправил нунций. — Признаюсь, это чтение все больше и больше портит мне настроение. Понимаю теперь, почему церковный суд поставил на манускрипте три шестерки.

— Не забывайте, — напомнил профессор, — что заклеймен был не этот текст. Этот — недавняя фальшивка.

Магистр Караколли утер лоб, потом сказал:

— Я попрошу у кардинала разрешения прекратить этот перевод. Какая от него польза?

— Здесь я с вами не согласен, — возразил Сальва. — Есть в развитии событий некоторые нюансы, за которыми может скрываться тайна. Мое пожелание — продолжить… Но, если позволите, у меня сейчас назначена встреча с главным библиотекарем, а после я нанесу визит той графине, польке…

— Мадам Кокошке, — уточнил нунций. — Довольно эксцентричная дама. Боюсь, визит окажется безрезультатным.

Сальва попросил отца Мореше сопровождать его, и тот охотно согласился. Иезуит был без ума от разных загадок. Первым делом они направились в кабинет отца Грюнвальда, доминиканца, который царствовал в мягкой тиши самой знаменитой католической библиотеки мира. Поскольку о встрече договорились заранее, он ждал их. Отец Грюнвальд был необъятен в своей белой рясе. Его лицо с синюшным оттенком, увенчанное рыжими волосами, поражало энергичным выражением. При приближении визитеров он встал и, указав им их места, опустился в кресло с высокой спинкой, над которым висело большое распятие в испанском стиле.

— Чем могу служить, господа?

— Отец мой, — начал Сальва, — хотелось бы сперва узнать, предупреждены ли вы о загадке, предложенной досье В 83276, в котором находился не только перевод «Небесной лестницы» Жана Гоби, но и любопытный манускрипт, принятый нами вначале за «Жизнеописание Сильвестра», долгое время безуспешно разыскиваемое исследователями.

• Предыдущая
• 27/63
• Следующая