Муссон. Индийский океан и будущее американской политики - Каплан Роберт Д. - Страница 16

Да Гама искал «христиан и пряности». Он успел наполнить корабельный трюм перцем, а по дороге домой потопил у индийских берегов судно, везшее из Мекки 700 мусульманских паломников [26]. В 1507 г. д’Албукерки разграбил и сжег Маскат. Португальские флибустьеры обосновались на Цейлоне и в Бирме, после чего продали в рабство десятки тысяч туземцев. Подобные действия наравне с завоеваниями размаха, какого сумели достичь португальцы, говорят о крайней узости религиозных взглядов и фанатизме, не ведающем сомнений. Если «сомнение, – как пишет Т. Э. Лоуренс в книге “Семь столпов мудрости”, – это наш современный терновый венец», то португальцам до наших современников было далеко [27]. Британский ученый Ч. Р. Боксер отмечает: невзирая на мимолетные колебания и опасения, «уверенность в том, что с ними Бог и что Божий Промысел прямо поощряет и направляет их поступки», служила решающим фактором. И не только, как пишет Боксер, при захвате марокканского города Сеуты в 1415 г., но и на всем протяжении XV и XVI вв., пока португальцы нащупывали путь мимо западноафриканского побережья на юг и далее – в Индийский океан[26].

Полагавшие себя избранным народом, которому сама судьба назначила быть мечом истинной веры, португальцы являют пример такого неустрашимого и часто экстремистского религиозного национализма, какой в истории встречается не часто [28]. Впечатляющие и безудержные португальские завоевания на берегах Индийского океана мало чем отличаются от арабских завоеваний в Северной Африке, происходивших девятью веками ранее. Нам, на Западе, где теперь стираются межнациональные границы и стихла межнациональная рознь, стоило бы вспомнить: боевой дух по-прежнему остается ключом к военной победе. В особенности боевой дух, укрепляемый ограниченными и незыблемыми убеждениями, зачастую возникающими на почве религиозной либо националистической. Воинствующее начало, которое воплощали собой средневековые арабы и позднесредневековые португальцы, преследует нас и поныне. Дальнейшее могущество американской державы в значительной степени зависит от того, насколько решительным образом Америка противостанет врагам – фанатикам, верящим в свою правоту крепче, чем Америка – в свою.

Португальская империя была одновременно рабовладельческой и военной. Если у испанцев, завоевавших Новый Свет, покоривших Мексику и Перу, новыми землями правили гражданские чиновники (во всяком случае, поначалу), то подавляющее большинство мужчин-португальцев, отплывавших из Лиссабона к берегам Западной Индии, были солдатами. «Сия земля есть неспокойная область наших завоеваний», – писал францисканский проповедник, следивший за событиями из Гоа, в конце XVI в. [29].

«Неспокойной областью» было все пространство за мысом Доброй Надежды – от Берега Суахили в Восточной Африке до Тимора в Индонезийском архипелаге. Все это пространство звалось у португальцев «Эштаду да Индиа» (Государство Индийское). Собственно, о целом бескрайнем Востоке говорилось «Индия» или «Индийские края», ибо, как мы уже видели, арабы, персы, индусы и другие торговцы превратили земли и воды Востока в своеобразную культурную систему – единую и благодаря предсказуемым ветрам-муссонам легко досягаемую в любой своей точке.

Чтобы яснее понять, каким образом сумели португальцы столь быстро утвердиться во всей этой части света, нужно помнить: если климатическая, культурная и торговая система объединяла берега Индийского океана, то с точки зрения политической этот обширный регион пребывал в разладе – можно сказать, в практически полной неразберихе. Целые скопища маленьких и слабых государств могли быть легко завоеваны решительным пришельцем или подпасть под его влияние. На примере Омана мы убедились: море объединяет людей, а из материковой глубины часто приходит хаос.

Ни одна географическая карта, когда-либо нарисованная человеком, не могла бы превзойти культурным и политическим разнообразием карту Индийского океана, какой она была в начале XVI в. Карта отображала контролируемую анархию. Давайте для начала двинемся с запада на восток. Прибрежная полоса Восточной Африки усыпана суахильскими городами-государствами; важнейшие среди них – Килва, Момбаса, Малинди. Арабский язык, пересыпанный персидскими словами и оборотами, был для них, так сказать, международным. Продвигаясь вдоль берега к северу и далее минуя Аравию, португальцы видели Оман и множество других государств и племен, ряд которых оставался независимым, но большинство находилось под властью мамелюков (чужеземных рабов, обращенных в ислам и правивших Египтом, Сирией и Хиджазом на западе Саудовской Аравии с XIII по XV в.). Еще далее к востоку, близ вод Персидского залива, новая шиитская династия Сефевидов (Иран) распространяла свое владычество на внутренние материковые области. Близилось ее столкновение с оттоманскими турками-суннитами – столкновение, быстро истощившее силы обеих держав. А Индию, которую по-прежнему делили между собой индуисты и мусульмане, вот-вот должны были завоевать и покорить Великие Моголы, шедшие из тюркской Средней Азии. На землях Северной Индии существовали мусульманские княжества Гуджарат, Дели и Бенгалия. Прочие мусульманские султанаты на южном плоскогорье Декан враждовали друг с другом и с индуистской Виджаянагарской империей – той самой, с которой д’Албукерки заключил союз, чтобы легче утвердиться в Гоа. Арабские и персидские торговцы кишели по всем индийским побережьям и на острове Цейлон, в свой черед разделенном буддистами-сингалами и тамилами-индуистами на отдельные области.

Что касается региона, известного в наши дни как Юго-Восточная Азия, то, по словам Боксера, он был «занят множеством враждовавших государств, чьи калейдоскопические взлеты и падения проследить немыслимо – даже в общих чертах». Спускаясь по Малайскому полуострову в сторону Индонезии, мы посетили бы царства Патани, Сингору (Сонгкхлу) и Лигор (Накхонситхаммарат), находившиеся под сиамским политическим влиянием, «но испытавшие также китайское воздействие – культурное и торговое». Малакка, чьи правители приняли ислам в XIV в., но приветствовали в своей гавани купцов-индуистов, была богатейшим султанатом полуострова. Главные острова Индонезийского архипелага делились между крошечными воинственными государствами. Что касается Китая, то, испытывая натиск японских пиратов и кочевников-монголов, он, в сущности, ушел из просторов Индийского океана, где в минувшие времена присутствовал полноправно и широко благодаря плаваниям флотоводца-евнуха Чжэн Хэ [30].

Если читатель уже сбился с толку, то поясняем: в этих обстоятельствах и кроется суть дела. Исламское завоевание произошло тогда, когда в VII в. Аравию и Северную Африку, где существовали полоски чахлых византийских и берберских владений, охватило безвластие. Точно так же и португальское нашествие на индийские моря случилось во времена слабых княжеств и встревоженных империй – например Китая, где правила династия Мин, Персии, где владычествовали Сефевиды, и Оттоманской Турции. Но полное политическое преобладание на Индийском океане было недостижимо в эпоху парусного флота – из-за муссонов. Муссоны делали плавание в одну сторону быстрым, но путешествия в оба конца становились невероятно медленными, поскольку направление ветра не менялось долгие месяцы [31]. Итак, португальцы не столько завоевывали Восток, сколько заполняли на нем великую прореху безвластия – приходили на смену отступавшим китайцам, подводили индийские моря к новой исторической фазе.

Сколь ни были португальцы узколобы и нетерпимы во многих вопросах, они умели являть и широту души. Именно этой стороной их национального характера объясняются самые крупные португальские успехи в имперском строительстве[27]. Со временем дипломаты, купцы, естествоиспытатели и ремесленники-умельцы влились в ряды солдатни, сновавшей между Лиссабоном, Персидским заливом и Индией. Многие путешественники были образованными, любознательными людьми, для которых странствие – отнюдь не единственный и последний способ бежать от невзгоды. «Глубина, широта и разнообразие проводимых исследований составляли приметную особенность португальского мира», – пишет историк А. Дж. Р. Рассел-Вуд, сотрудник Университета Джонса Хопкинса. Как показывает случай с ибн-Маджидом, португальцы полагались на арабских лоцманов, если пересекали ширь Индийского океана, и на арабских, гуджаратских, яванских и малайских лоцманов, если плыли от Малабарского берега Индии к востоку – на Цейлон, в Сиам (Таиланд) или к архипелагам Юго-Восточной Азии. Они брали на службу туземных воинов и выказывали уважение к местным ремеслам и промыслам. Они сделались искушенными знатоками индийских изделий, особенно мебели. «По-видимому, не было ни единого людского занятия, ускользнувшего от рысьего взора и чуткого слуха странствовавших по свету португальцев», – пишет Рассел-Вуд [32]. И хотя они могли быть неописуемо свирепы, но случалось – в Африке, например, – что португальцы применяли силу как самое последнее средство при положениях безвыходных, а обычно возводили форты и строили фактории лишь в результате долгих и терпеливых переговоров [33]. Соединенные Штаты могли бы многое позаимствовать из положительных сторон португальского имперского духа, оставившего глубокий культурный отпечаток в Муссонной Азии, где множество туземцев обратились в католичество, а на Шри-Ланке и Молуккских островах португальский язык звучит и поныне.