Великий обман. Выдуманная история Европы - Топпер Уве - Страница 9

• Предыдущая
• 9/82
• Следующая

Изучив деятельность и взаимосвязи гуманистов того времени (их переписка напечатана в приложении ко второму изданию критического анализа творчества Розвиты в качестве улики), Ашбах доказал, что идея «воплощения» Розвиты родилась у Цельтиса около 1492 года, когда он начал собирать материалы и привлекать коллег, друзей и единомышленников к сотворчеству. К 1501 году великолепная работа была завершена и «первая немецкая поэтесса» представлена публике.

Не желая утруждать читателя полным перечнем убедительных доказательств подделки, которые Ашбах с поразительной тонкостью проанализировал в своем труде, я остановлюсь лишь на одном: если бы пьесы Розвиты были подлинными, «то развитие драматического искусства в Германии началось бы на полтысячелетия раньше». Кстати, один из литературных критиков XIX века, Вакернагель, авторитетно замечает в 1848 году, что творчество Розвиты никак не повлияло на ход развития немецкой или латинской средневековой литературы.

Ашбах находит, откуда заимствовано содержание комедии «Авраам»: из книги «Сказания предков», выпущенной в 1478 году на латыни в Нюрнберге и изданной в немецком переводе в Аугсбурге в 1488 году. Автором книги был Розвайд (вот вам и разгадка имени поэтессы).

Легенда о Пелагии, поведанная якобы Розвите кордовским христианином-очевидцем, полна вопиющих нелепиц: так, мусульмане в ней молятся золотой статуе и т. д. Впрочем, достаточно упомянуть явное несоответствие духу времени содержащихся в легенде гомосексуальных мотивов. Ашбах нашел и испанский оригинал этой истории, который в более позднее время использовал священник Флорес в своем собрании легенд о святых (Espana sagrada).

Источник еще одной легенды – сказание о докторе Фаусте, типичный продукт Ренессанса.

Образцами стиля и латинского языка Розвите служат Овидий, Теренций и Плавт – авторы, абсолютно неизвестные в Центральной Европе X века. Стихотворная форма и техника рифмовки также являются анахронизмом, не говоря уже о том, что блестящее знание древнегреческого языка немыслимо для монахини того времени.

Ашбах не устает повторять базисную мысль о том, что только лишь исследование и анализ самого текста, его характерных черт и особенностей поможет отличить подлинник от фальшивки (с. 75). Ни манера написания, ни материал, ни авторитетные мнения специалистов не способны превратить подделку в оригинал. Никакие утверждения экспертов, убежденных в истинности документа и всей силой своего авторитета отстаивающие эту позицию, не могут превратить подделку в оригинальный документ.

Однако, как Ашбах и предсказывал, предрассудки и извечная человеческая боязнь нового одержали верх над истиной. Исследователь умер, и труды его забыли. О нем нет сведений в литературных энциклопедиях, и ученые мужи отложили его книгу за ненадобностью.

Хочу заметить, что Ашбах вовсе не был дилетантом или научным аутсайдером, – напротив, в 1870 году (через два года после выхода второго издания его разоблачительной книги) уважаемый венский профессор был возведен в рыцарское звание. Его научные взгляды были в высшем смысле передовыми, а система доказательств отличалась безупречной логикой. И все-таки ученые коллеги оказались не готовы к восприятию его идей.

Я хотел бы привести еще одну цитату. По поводу стихов, прославляющих императора Оттона I, как и о прочих «исторических источниках», Ашбах пишет: «По характеру и стилю создание всех трех стихотворений можно отнести только к эпохе начала расцвета гуманизма в Германии: у них один и тот же характерный стиль, они многословны, и в них мало фактов. Так, хотя образцы для заимствования и подражания искусно скрываются, очевидно, что Панегирик заимствован у Видукинда, Гюнтер Лигурийский – у Отто фон Фрайзингена, а эпос о Саксонской войне – у Ламберта фон Херсфельда. Таким образом, знатоки и ученые мужи оказались введены в заблуждение».

К сожалению, Ашбах подверг обстоятельному критическому анализу только одну фальшивку эпохи Возрождения. Продолжи он свои изыскания, следующим в ряд разоблаченных авторов встали бы те же Видукинд Корвейский (заимствовавший стиль у Саллюстия), Отто фон Фрайзинген (в 14 лет – послушник, в 18 – аббат, а в 23 – епископ) и Ламберт фон Херсфельд (которого Ашбах в примечании только предположительно относит к фальсификации). Все три вышеназванных автора имеют перед «Розвитой» одно несомненное преимущество: к моменту «рождения» первой немецкой поэтессы они уже были вымышлены и повсеместно признаны. И то, что «Розвита», осторожно вводя в обиход новые сведения, никак не противоречила их «древним писаниям», явилось в свое время лишним доказательством их (и ее!) «подлинности».

В наши дни знаменитого, но от этого не менее загадочного писателя Апулея мы знаем по его странной апологии De magia (О колдовстве). Казалось бы, в его изысканном шедевре «Золотой осел» должны проступать черты личности автора, но это не более чем предположение. Согласно Британской энциклопедии, латынь Апулея «необычна и нарочито архаизирована». Это – попытка укоренить в латыни язык греческих софистов. За образец, вероятно, был взят небольшой греческий текст, произведение некоего Лукия из Патр, роман-пародия на типичный средневековый роман, которая возрастом никак не могла быть древнее объекта пародирования.

Сохранился единственный экземпляр рукописи (предположительно XI века), восходящий к манускрипту, переписанному в 395 году в Риме, исправленному в 397 году в Константинополе и возвращенному в Италию (Брунхёльцль, 1971, с. 116).

До сих пор шла фонетическая передача немецких имен. Тогда нужно писать Брунхёльцль.

До ее обнаружения в 1480 году эта жемчужина мировой литературы была совершенно неизвестна. Интересно, что «Анналы» и «История» Тацита также дошли до нас в этой же рукописи, тоже в одном-единственном экземпляре.

«Золотой осел» мог быть написан после завоевания Византии и изгнания из нее (1453 год) в Апулии (Южная Италия) неким греческим беженцем. Апулей утверждает, что он грек, и латинский язык выучил самостоятельно. Он извиняется, таким образом, за свое невольное словотворчество (испытанное средство обмануть критически мыслящего читателя). У Элиана с его смешными лошадьми наблюдается обратный случай: римлянин пишет на «чистейшем» греческом, который, на поверку, вовсе не так чист, а прост и архаизирован. Он, как и Апулей, ненавидит тиранов, что типично для мировоззрения гуманистов (древнейшая рукопись Элиана относится к XIII веку).

Итак, Апулей пишет на своеобразной латыни, занимается словотворчеством, изобретает собственный языковой стиль и технику письма, перерабатывает популярные народные сюжеты, широко использует фольклорные элементы (не этнологические моменты, а именно фольклор, что является совершенно новым аспектом для литературы). На центральное место в произведении он ставит африканскую сказку: прием, совершенно незнакомый античности. Демоны предстают у него благосклонными к человеку существами; в общем и целом он предпринимает благородную попытку спасти языческую античность, прежде всего, Платона. (Да, мы забыли про «Метаморфозы», которые сначала появились в Риме анонимно и позже были приписаны Апулею. Считается, что Боккаччо был знаком с их текстом и заимствовал из них некоторые сюжеты для своего «Декамерона» (если не наоборот)). Больше об этом гениальном человеке нам ничего не известно.

В 1480 году Николаус фон Виле перевел «Золотого осла» на немецкий. В 1783 году Август Роде выпустил замечательный немецкий перевод романа, переизданный в 1923 году.

Мне представляется невероятным, чтобы «Золотой осел» появился ранее XV века. Даже Боккаччо, умерший якобы в 1375 году за сто лет до «открытия» Апулея известным Поджо, не писал так иронично, насмешливо и язвительно [18]. Острое жало сатиры Апулея направлено против ведьм и колдовского искусства, что к 1450 году, к началу инквизиторских процессов, оказалось как нельзя более своевременным.

• Предыдущая
• 9/82
• Следующая