Одинокие в толпе - Томсинов Антон - Страница 57
- Предыдущая
- 57/100
- Следующая
Два главных противоречия раздирают плоть ничтожных обывателей. Во-первых, чтобы остальные были такими же, как данный индивид: раздражает разнообразие человеческих красок! Никаких других точек зрения, кроме своей – единственно, как они полагают, правильной.
Вторая тайная доминанта – серость всегда стремится выделиться из толпы, стать чем-то исключительным, из ряда ВОН ВЫХОДЯЩИМ.
Эти два стремления – всех сделать одинаковыми, а самому обрести статус особенного – направляют, обусловливают низменную природу среднестатистического гражданина. И это обязательно следует иметь в виду, когда имеешь с ним дело.
Я жесток. Моя философия – философия сильных. Не терплю слабости и считаю, что каждый должен винить только себя во всех своих неудачах. Слабовольный человек склонен случайности считать ответственными за то, что свалилось на его голову, забывая о собственных непредусмотрительности, нерасторопности, недостатке ума или решимости и т.д. При удаче он забывает благодарить тех, кто ему помогал, зато в несчастье весь мир виноват перед ним.
Любой человек может достичь того, чего хочет, если воспитал в себе внутреннюю силу. Я убеждён в этом!
Поэтому не жалею обитателей трущоб, бедняков и нищих – они могут работать, им есть где работать! Вопрос в другом: хотят ли они работать? Никогда не поверю, что им хватает ума только на прозябание...
Да, мне неприятны эти организмы, которые могут запросто всадить тебе нож в спину, если им понравились твои часы; которые с радостью продают органы своих детей ради денег, предлагаемых в трансплантационных клиниках...
Как их жалеть? К ним можно испытывать только отвращение, потому что это уже не люди, а живое мясо, второсортный материал, наличие которого мы вынуждены терпеть...
Иногда полиция устраивает облавы и вычищает целые районы трущоб, отправляя всех их обитателей в подземные фабрики и заводы, в лаборатории и на другие опасные виды производств. Полиция делает то, что требуют работодатели, одновременно подчищая авгиевы конюшни общества.
А некоторые мыслители лелеют мысль о «всенародном бунте»... Наивные чудаки! Дно полиса никогда не восстанет против элиты, хотя бы уже потому, что за деньги можно нанять половину люмпенов, и она с удовольствием будет убивать другую половину. И полис станет только чище от такой операции. Даже ничью вину не надо доказывать – каждый представитель дна, по определению, либо наркоман, либо вор, либо убийца, либо каннибал. У них нет даже права сгореть в крематории – ведь каждую часть тела можно использовать и получить прибыль.
Нет, право на жизнь имеет лишь тот, кто приносит пользу людям – материальную или духовную – всё равно. Жизнь для собственного удовольствия доступна только элите...
Мне смешны поступки людей, но это горький смех. Я в каждом вижу нечто необъяснимое с точки зрения здравого смысла.
Например, ты, Митер.
Я всегда считал, что знаю тебя даже лучше, чем самого себя, но ты разуверил меня в этом. Сейчас ты бешено ищешь способ перевести сознание Наты из ноута на плату. Если найдёшь, это будет величайшим открытием со времени изобретения способа копирования отпечатка сознания в компьютер.
Но ведь ты ищешь решение не ради науки? Ты проявляешь одно из встречающихся у людей свойств, которому я ещё не придумал названия. Ты сконцентрировался на Нате, всё остальное для тебя потеряло краски, даже голоса друзей теперь для тебя звучат, как голоса призраков сна, о которых забываешь на утро. Вместо здорового, живительного эгоизма ты ударился в нечто иное. Будь это хотя бы альтруизм – я бы ещё смог понять тебя. Но альтруизм направлен на всех окружающих. То чувство, которое ты испытываешь, безраздельно принадлежит... одной Нате. Ты бы отдал жизнь за то, чтобы оживить её, ведь так? Это мне и непонятно.
Риен писал, что опасается за твоё психическое здоровье. Он говорит, что ты стал рассеянным, плохо следишь за своей внешностью... Очнись, Митер! Стань прежним, развей туман в своём разуме. Вспомни, что ты должен всегда выглядеть прилично! Не для других должен – для себя! Если ты ещё помнишь, конечно, что такое самоуважение. Никогда не позволяй себе опускаться!
...Больница, в которую отправили Эванса, не самая престижная, но довольно чистая, в палатах светло и приятно пахнет свежестью. Если бы ещё не люди...
Пока двигалась очередь, пока вежливая и улыбчивая девушка в регистрационном окошке искала для меня номер палаты Эванса, я стал свидетелем неприятнейшего события, которое в очередной раз заставило моё сердце заныть от глухой тоски и безысходности.
В вестибюле сидела старушка – неплохо одетая, маленькая, сухонькая. Казалось, она старалась занимать как можно меньше места и быть незаметной. Она плакала. Её слёзы были из тех, что прожигают в душе глубокие раны, которые долго кровоточат и не заживают.
Из разговоров врачей, холивших туда-сюда, я понял причину её слёз. Дочь и зять привезли эту женщину и просто бросили здесь, исчезнув без указания адреса. И теперь ей, больной и старой, оставалось только рыдать. Она понимала, что в тягость семье своей дочери, она простила дочь по-матерински. Всё, что она могла – оплакивать предательство самого близкого в мире человека, ради которого сама раньше терпела лишения...
Больно, когда дети оказываются жестокими. Больно, что так, по-воровски, исподтишка её покинули на произвол судьбы. Сказали: «Мы скоро вернёмся...» И ушли навсегда...
Как ты понимаешь, моё сердце наполнилось прямо-таки вселенской любовью к людям. Беспомощность ранит сильнее обиды. Сознание, что ничем не можешь помочь... Ведь не вернёшь ей семью, в которой её когда-то любили, оберегали, заботились о ней...
...В такие моменты я мечтаю растоптать Венец Творения, сжечь его на полях нового Армагеддона....
Длинные переходы, заполненные выздоравливающими больными, которые неуверенно делают первые шаги после долгой отлёжки. Спешащие доктора... Я иду, уступая дорогу санитарам, везущим пациентов на каталках... Интересно, есть ли здесь врачи, работающие во имя помощи людям, а не ради денег?..
Эванс бледен, подержится молодцом. Скулы чуть заострились, резче обозначился застарелый шрам через щёку. Обычно он двигался очень плавно, а мог быть и абсолютно неподвижным. Всегда серьёзный, собранный, сосредоточенный... Я уважал его за это. Вот только... Он не умел снимать напряжение – это был его единственный, пожалуй, недостаток. Мне он представлялся человеком вдумчивым, склонным к уничтожающей всякую радость рефлексии, ищущим тёмные стороны даже в счастье, человеком, у которого моменты увлечения жизнью сменяются часами горького презрения к ней... Я не люблю таких людей – с тяжёлой, неуклюжей душой, которая спотыкается обо всё. Они не способны наслаждаться жизнью и не хотят, чтобы наслаждались другие.
...Эванс ждёт, пока доктор, впустивший меня, оставит нас наедине.
– Присаживайся, – он указал на белый металлический стул.
Я сажусь и смотрю в его глаза. Один из самых интересных объектов для наблюдения – люди, которым скоро предстоит умереть и которые это знают. Каждый встречает смерть по-разному. Чтобы правильно оценить чью-то жизнь, надо знать о том, как этот человек принял смерть.
– Что с тобой случилось? – спросил я.
– Хранители. Меня чуть не убили на месте, но рана смертельна. Благодаря панцирю клинок прошёл мимо сердца. Врачи говорят – и я сам чувствую – мне не дожить до следующего дня.
– Неужели такие опытные воины не поняли, что лезвие прошло мимо сердца?
– Я успел достать оружие. Второй укол просто некому было нанести.
Киваю. Его рефлексы всегда были на высоте.
– Почему Хранители нападают на нас? Это ведь уже третий случай!
– Четвёртый. Анну убили этой ночью... Как будто ты не знаешь, почему нас убивают!
– Хранители никогда не были агрессивны... С чего бы это вдруг... Лично я стараюсь избегать прямых столкновений, поэтому и не знаю о том, что творится в полисе. У вас своё задание – у меня своё.
Эванс прикусил губу – он никогда не одобрял моей отстранённости.
- Предыдущая
- 57/100
- Следующая