Теперь или никогда - Горшкова Яна Александровна "Sidha" - Страница 8

– Ну? – нетерпеливо спросила она. – Ты все-таки поможешь мне вылезти или будешь стоять там и ждать, пока я совсем окоченею?

– Морская волчица, – ухмыльнулся бывший рилиндар и протянул ей руку. – Поймал!

– Сам же говорил, что в рыбной ловле вам, лукавому змеиному племени, нет равных, – хмыкнула Грэйн, выбираясь на камень. – А как насчет промысла морского зверя? – И прошептала в самое ухо, прижимаясь крепче: – Думается мне, что нынче боги послали тебе удачу, охотник. Не упустишь?

Боги, боги… вы же видите это, правда, видите? Какой он теплый, невероятно, невозможно теплый, живой, какой же он – настоящий! Мир пусть качается и трещит, луны могут пасть на землю, а земля – уйти в море, а море – истаять, выкипеть, иссохнуть… Пусть! Стоять так, накрепко вцепившись, и, задыхаясь, слушать, как шепчет: «Мокрая ролфи…» И дерзко и беспечно ответить, тряхнув головой: «И очень, очень холодная ролфи. Замерзшая ролфи, до костей продрогшая ролфи – так и знай!..»

И не надо больше ничего говорить, и думать ни о чем больше не надо. Все правильно, все по-настоящему, так, как должно быть… и так будет впредь. Год, боги, целый год! Много, мало – неважно! А ночь… с нею можно договориться, ведь правда же, можно? Она отступит, она не посмеет…

Слышите, боги? Не сметь! Не отдам.

Скалясь на светлеющее небо, как настоящая волчица, Грэйн сторожила чутко и зло. До утра.

Давным-давно, когда Империи Синтаф еще не существовало и никто не называл землю Джезим странным именем Сэдрэнси, в семействе Элир народился мальчик-шуриа, которого мать назвала Джэйфф. Она была женщиной веселой и потому без колебаний дала младшему из детей имя – Прекраснейший. Он вырос и возмужал, он стал воином и стражем границ Джезима, много странствовал, многое видел, любил женщин, и они платили ему взаимностью. Хорошая жизнь, долгая жизнь, настоящая жизнь.

А потом из-за моря Беригель пришли дети Хелы – Серебряной Волчьей луны, ролфи, и залили Джезим кровью – своей и чужой. Много крови – хороший урожай. Хёлаэнайи[4] посеяли зерно ненависти, и оно взошло ростками жестокости и заколосилось беспощадной войной. А потом шуриа убили их Священного Князя и были прокляты на Внезапную Смерть Девой Сигрейн. А потом… Не удалась попытка поделить Джезим по Лиридоне, не успокоились шуриа. Они сказали: «Никогда! Никогда не смиримся ни с потерей земли, ни с Проклятьем. Умрите, захватчики, каждый в своем доме, вместе с женами и детьми, и пусть земля горит под вашими ногами». И подняли восстание. Отчаявшимся, как известно, терять нечего. Джэйфф встал под знамена Рилинды[5] и резал ролфи там, где видел. К тому времени у него не осталось ни дома, ни семьи, ни родни. Сгинули в бесконечной войне отец и мать, братья и сестры, погибла жена, умерли дети, а потому Джэйфф Элир не знал пощады. Убивал, убивал, убивал и не мог остановиться. А потом… потом случилось то, что всегда бывает в таких случаях. На такую землю, как Джезим, всегда найдутся завидущие глаза и загребущие руки. Дети Дилах – одержимые диллайн были сильнее бешеных ролфи, и поначалу шуриа обрадовались и стали им помогать. Пока те не потребовали платы – принять их Предвечного, отречься от духов. Как можно отречься от рук своих или ног, от легких или сердца? И тогда большинство шуриа ушли на Шанту – в свою Последнюю Гавань, и Джэйфф Элир тоже ушел…

И вот спустя много-много лет, ранним сентябрьским утром он жарил свежепойманную камбалу на углях, оставшихся от костра. Того самого, который половину ночи согревал бывшего рилиндара и ролфийскую лейтенантшу, любивших друг друга прямо на берегу, на теплом покрывале. Конечно, потом она убежала обратно в форт. Но это ничего, это просто издержки образа жизни, так сказать. Они еще наверстают упущенное. Целый год вместе. Целый год!

Джэйфф отковырнул ихинцей[6] кусочек от рыбьего бока, используя национальное оружие как вилку. Хорош-ш-шая рыбка, просто тает во рту. Грэйн бы сейчас угостить…

Хорошо, что она вернулась, плохо, что вернулась надломленной еще сильнее, чем была три года назад. Шалым, неспокойным, измученным был дух женщины, и вся она оказалась в полном разладе с собой. Трещина в зеркале, надколотая чашка. А ведь ролфи цельные, они сами не подозревают, насколько они едины душой и телом. И уж если не считать последнего рилиндара специалистом по ролфи, то кто же тогда знает их лучше?

Она сказала: «Ты меня ждал», а потом добавила: «Вот я. Бери!» – и Джэйфф все понял. И взял бережно, предельно осторожно, как новорожденного младенца, как только что вылупившегося птенца, как душу умершего соратника. Когда в сладкой мякоти этих дерзких губ притаилась мелкая предательская дрожь обиды, когда в стоне страсти эхом слышится горестный плач, а в крепких объятиях она ищет забвения и утешения, только так и нужно.

Он-то ведь думал, что дело в Яльдане Нимрэйде, в мелком пакостнике, в этом скоморохе в уродливой маске. Хела не приняла ползучего гада, выплюнула на берег с омерзением и гадливостью. А следовательно, отдала в руки Джэйффа Элира, на его суд.

Мужчина сладко хрустнул рыбьим хребтом, облизываясь и урча от удовольствия. Вкусная камбала, вкусные воспоминания.

Ох, какая это была охота! Всем ловам лов! Воин против разбойника, мужчина против насильника, шаман против масочника. Воин убьет врага, мужчина завоюет сердце женщины, шаман… С разбойником, насильником и предателем Джэйфф поступил именно как шаман. Он не стал долго пытать выродка, не стал медленно сводить его с ума от нечеловеческих мук. О, нет и нет! Бывший рилиндар убил бывшего капитана «Ускользающего» быстро и чисто. Потому что нет в этом мире такой казни, которая бы воскресила жертву или повернула время вспять, отыграв все назад. Иное дело – дух Яльдана Нимрэйда. Его Элир приговорил к участи страшной, связав своей волей, обратив в бессильный призрак, лишенный к тому же дара речи. Наказанному духу пришлось смотреть, как бывший воин Рилинды с полнейшим знанием дела снимает скальп с Яльдана Нимрэйда, отрезает голову, вываривает ее и делает из черепа светильник в своей холостяцкой берлоге. А еще ему предстоит неоднократно наблюдать, как Джэйфф Элир будет любить Грэйн эрн-Кэдвен – нежно, до изнеможения, раз за разом даря женщине наслаждение. Да, шуриа мстительны, а месть их неотвратима, точно закат или рассвет. Ну и что?

Рилиндар допил черничный отвар и засыпал костер песком. Пора было собираться. Самое время зайти к Ройану Лореа за обещанной лошадкой, на которую они с Грэйн погрузят подарки для Джоны и детишек. Там ведь целый сундук гостинцев: игрушек, книжек, одежек.

И все же дело не в Яльдане. Так, так… А в чем же? Или в ком? И что, если Элир расправился только с орудием, в то время как рука, направившая его, осталась невредима?

Целый год – это много или мало? И хватит ли года, чтобы вылечить любовью дух женщины?

Ты вернулась, Грэйн эрн-Кэдвен. Но вернулась несвободной и не пришла к нему, к Элиру, а сбежала от кого-то. А значит, снова уйдешь, чтобы потом вернуться. Просто так, без условий, без причины, без повода шагнешь навстречу и останешься. Так будет!

Шэррар родился в конце февраля, и вместе с ним, наверное, родилась новая Джойана Алэйя Янамари. Сделала первый вдох вместе с сыном: только он закричал и заплакал – а Джона улыбнулась. За стенами дома выла вьюга, где-то вдалеке ревело обезумевшее море – это Шанту трепал зимний жестокий шторм. Самое время родиться третьему и последнему сыну князя диллайн и беглой шуриа. Ночью, в бурю, в крошечной горной долине, на затерянном в ледяном северном море острове, ставшем последним пристанищем для народа про́клятых.

– Здравствуй, Шэррар! – сказала Эндрита, обтирая от крови и слизи крошечное тельце новорожденного, и спросила у матери: – С именем ты давно решила, а как насчет рода?