СМЕРШ. Без легенд и мифов - Лузан Николай - Страница 7

«Сколько же в этом чертовом ящике несчастных человеческих душ томится?» – невольно подумал Петр и скосил глаза вправо.

Рядом с сейфом, на вешалке висели автомат, полевая сумка и плащ-палатка. От нее и до двери выстроился ряд разнокалиберных табуреток и стульев. Напротив, между двух окон, густо забранных решетками, стоял массивный, изготовленный из дерева, двухтумбовый стол.

«А как драпать будешь, если фрицы нагрянут? Зубами решетки грызть станешь?» – позлорадствовал Петр над хозяином кабинета и возвратился к нему взглядом.

Чистая, как с иголочки, форма, словно влитая, сидела на ладной фигуре Рязанцева. Свежий подворотничок отливал легкой синевой. Наглаженная на рукавах гимнастерка, казалось, рубцами резала воздух.

«Хлыщ кабинетный! Посмотрел бы я на тебя на передовой. Не утюжком, а своим брюхом землицу бы утюжил! Чистюля хренов! Д-а-а, не чета горлохвату Макееву – этот все нервы вымотает!» – пришел к неутешительному для себя выводу Петр и, вглядываясь в лицо Рязанцева, пытался понять, к чему готовиться.

Высокий лоб, русые слегка вьющиеся волосы и необыкновенной синевы глаза выдавали в нем выходца из северных областей России. Жесткие складки у рта и волевой подбородок свидетельствовали о твердом характере капитана. Ранняя седина на висках говорила о том, что, несмотря на свои тридцать с небольшим, ему пришлось повидать в этой жизни всякого.

Они встретились взглядами. В выражении глаз Рязанцева не было того леденяще обжигающего и беспощадно-обвинительного блеска, который Петр наблюдал у Макеева и ему подобных. В них читалось обыкновенное любопытство, а сама поза Рязанцева не таила скрытой угрозы. Особист с нескрываемым интересом разглядывал Прядко. Тот смутился и не сразу понял, что к нему обращаются.

– Здравствуй, Петр Иванович, чего стоишь? Проходи, присаживайся, – с характерным оканьем заговорил Рязанцев.

– Э-э-э… Здравия желаю, товарищ капитан! – нашелся Петр и присел на крайний стул.

– Подсаживайся ближе.

– Уже насиделся.

– Все на Макеева злишься, – догадался Рязанцев и добродушно заметил: – Не держи на него зла, что поделаешь – война.

– Значит, людей по одному слову можно в расход пускать?

– Так уж по одному слову?

– А что, разве не так? Сорок шесть говорят одно, а какой-то гад лепит другое, и ему верят! Если так дальше пойдет, то скоро воевать некому будет! – не сдержался Петр… и пожалел о том, что сказал.

Синева в глазах Рязанцева сгустилась, губы сошлись в тугую складку, а пальцы сжались в кулаки. Петр поник и приготовился к потоку брани и угроз. Прошло мгновение, другое, и ставшую вдруг вязкой тишину нарушил голос особиста, в нем зазвучал металл:

– Говоришь, по одному слову и в расход? Если хочешь знать, то на тебя их – вагон и маленькая тележка, но ты-то живой!

– Пока.

– Брось, нечего раньше времени себя в покойники записывать! Там, – Рязанцев ткнул пальцем вверх, – тебя не ждут.

– Я-я-я?! Это Макеев…

– Дался тебе Макеев! Вот что, Петр, давай-ка виноватых искать не будем – неблагодарное это занятие. Но врага проморгать, на то ни Макеев, ни я не имеем права, такая наша служба.

– Понимаю, но когда сорок шесть говорят одно, а Макеев их херит какой-то вшивой бумажкой, как быть? – твердил свое Петр.

– Да что ты заладил: сорок шесть, да сорок шесть?!

– Другого ничего не остается, вы же не верите ни одному моему слову!

– Слово, конечно, к делу не пришьешь, но…

– Вот-вот! Выходит, у меня один выход: бежать к фрицам за справкой? И словечко же Макеев придумал – пособник! Тоже мне нашел…

– Стоп, Петр Иванович, не лезь в бутылку! – оборвал его Рязанцев и потребовал: – Давай договоримся: если хочешь, чтобы разговор получился, то запомни: первое – оценки своим подчиненным я как-нибудь сам дам, и второе – в контрразведке вшивых бумажек не бывает!

Петр потупился и невнятно пробормотал:

– Понял, товарищ капитан, но без вины виноватого во враги народа записать, это…

– Ну, хватит одно и то же! Сколько ты знал Струка?

– Струка-а-а?!

– Его.

– У-у-у, сволота, своими бы руками задушил! – и Петр яростно сверкнул глазами.

– Так сколько?

– Месяц, может, больше. Точно не скажу, не до того было. К отряду он прибился где-то под Житомиром.

– Ладно, это уже не столь важно. Что про него знаешь, только без эмоций, честно?

– Э-э-э… – замялся Петр – ненависть к предателю путала мысли – и, пожав плечами, ответил: – Боец как боец, ничем особенным не выделялся – обыкновенный!

– Вот-вот, обыкновенный. Но ты с ним месяц воевал и не раскусил, а от нас требуешь, чтобы мы в один миг с тобой разобрались, да еще, когда против тебя имеются прямые показания фашистского агента.

– Так он же, сволочь, набрехал!

– Но это еще надо доказать.

– И-и-и… доказали?! – голос Петра дрогнул.

– Проверяем, – свернул разговор Рязанцев и предложил: – Давай чайком побалуемся.

Петр не нашелся что ответить и, подозревая подвох, ловил каждое движение и каждый жест Рязанцева. Тот, лукаво улыбнувшись, спросил:

– Может, чего покрепче?

Тон, каким это было произнесено, а еще больше веселые зайчики, заскакавшие в глазах Рязанцева, сказали Петру больше всяких слов. С души словно свалился камень, теплая волна поднялась в груди, и из него вырвалось:

– С вами, товарищ капитан, выпью хоть уксус!

– Чего-чего? – переспросил Рязанцев и расхохотался.

Смеялся он искренне от души. В уголках глаз лучились морщинки, на щеках появились забавные ямочки, а лицо приобрело озорное ребячье выражение. Оно окончательно растопило лед настороженности, которую все еще испытывал Петр, и робкая улыбка появилась на его губах. Справившись со смехом, Рязанцев теплым взглядом прошелся по нему и многозначительно заметил:

– Не знаю, как там с уксусом, но крови фрицам мы, похоже, попьем. А пока предлагаю побаловаться чайком.

Встав из-за стола, он прошел к столику, потрогал рукой чайник – вода успела остыть, и, выглянув в коридор, окликнул:

– Володя?

– Я, Павел Андреевич! – отозвался дежурный.

– Куда комендант запропастился?

– Где-то здесь.

– Сказал ему про сахар и сухари?

– Да!

– Если сейчас не принесет, то потом себе сушить будет! И пусть прихватит чайник с кипятком, мой давно остыл.

– Сделаем, Павел Андреевич! – заверил дежурный.

Возвратившись к столу, Рязанцев пошутил:

– С моим комендантом, как бы твоим предложением, Петр Иванович, не пришлось воспользоваться – пить уксус, – и затем поинтересовался: – Небось голодный, а я тебя одним чаем потчевать собрался.

Петр пожал плечами.

– По глазам вижу, голодный. Разносолов у меня не водится, но сало найдется. Ты как к нему относишься, только не говори, что со мной за компанию хрюкать станешь.

– Какие могут быть возражения, товарищ капитан, я ж на Украине родился.

– Ах да, что за хохол без сала и горилки. Ладно, соловья баснями не кормят. Подсаживайся ближе к столу! – распорядился Рязанцев, а сам открыл шкаф и принялся выкладывать на стол свои припасы. Петр взялся ему помогать.

За этим занятием их застал комендант. В одной его руке сердито попыхивал чайник, в другой – громоздились кульки. Из-за них проглядывала встревоженная физиономия, она говорила о том, что угроза – сушить для себя сухари, была не пустым звуком. Торопливо сложив все на стол, комендант поспешил оправдаться:

– Извините, товарищ капитан, пришлось к Гончаренко сбегать. У него разжился сгущенкой.

– А наша, чем хуже? – удивился Рязанцев.

– Вчера закончилась.

– А ты тогда на что, если к Гончаренко за каждой мелочевкой бегаешь?

– Закрутился, забыл.

– Михаил Алексеевич, я тебе уже не раз говорил: нельзя жить одним днем, наперед думай! Намотай себе на ус: у нас не богадельня, а Особый отдел. Понял?

– Так точно! Исправлюсь, Павел Андреевич!

– Сейчас проверим, хорошее сало сможешь достать?

– Считайте, что оно на столе! – заверил комендант и ринулся к двери.