Игра в марблс - Ахерн Сесилия - Страница 28

• Предыдущая
• 28/52
• Следующая

– «Мраморный кот», – произнесла она наконец.

– Эйдан, – заговорила я, включив телефон и выезжая с парковки.

– Как дела? – отозвался он.

– Только что встречалась с Региной, – сообщила я, почувствовав, как возвращается ко мне уверенность.

– С Вагиной? Не думал, что ты сможешь через это пройти. Она же тебе в страшных снах снилась.

– С этим покончено, – отвечала я уверенно. – Покончено.

– Куда же теперь? – спросил он.

– В паб на Капел-стрит. Паб «Мраморный кот». Мне кажется, вот-вот что-то прояснится.

Он ответил не сразу:

– Ладно, милая, хорошо. Если ты думаешь, что тебе это поможет.

И таким тоном он это произнес – вовсе не уверен, что поможет, но и обнаружить свои сомнения боится, – что мы оба не выдержали и расхохотались.

Я лежу на специальном одеяле для пикника, но сквозь него все равно чувствуются неровности почвы и осколки камней. Потею в костюме. Галстук снял, закатал рукава, ноги словно горят в черных штанинах под жарким летним солнцем. Под рукой бутылка белого вина, уже наполовину пустая, возможно, мы и не станем возвращаться в офис – пятница, босс, как обычно, после обеденного перерыва скроется, якобы на встречу пойдет, а на самом деле в «Голову оленя», будет там глотать «гиннесс» в уверенности, что никто об этом не подозревает.

А я с новой девушкой. Это первая наша совместная коммивояжерская поездка, мы в Лимерике, я помогаю ей освоиться – не прямо сейчас, прямо сейчас она сидит на мне верхом и медленно расстегивает пуговки шелковой блузы.

Нас никто не увидит, твердит она, и хотя я не очень уверен, но думаю, она уже проделывала такое, если не здесь, то где-то еще. Блузу она целиком не снимает, персиковую, лососевого почти оттенка, но расстегивает лифчик без лямок, и тот падает на одеяло, а с одеяла скатывается в грязь. Штанишки она уже сняла – это я знаю, потому что мои руки сейчас как раз там, где полагается быть белью.

Такой кожи, как у нее, я никогда прежде не видел: молочно-белая, такая белая, что светится, такая бледная, что я дивлюсь, как это она до сих пор не обгорела. Волосы светлые, в рыжину – клубничные, сказал бы я, но, если бы она назвала их персиковыми, я бы не стал спорить. Губы тоже персиковые, и щеки – два персика. Словно куколка, одна из фарфоровых кукол Сабрины. Очень нежная на вид, но не хрупкая, отнюдь не ангелок, уверенная в себе, темные глаза сверкают озорством, и губы она облизывает не без лукавства: девушка знает, чего хочет, девушка берет то, что захотела.

Смешно, мы лежим на капустном поле в пятницу, в тот самый день, когда матушка неизменно кормила нас капустным супом. Назвать это варево супом – комплимент, кипяток со склизкими, гадостными, переваренными листьями капусты, которые вечно приставали ко дну. Соленый кипяток. К пятнице деньги заканчивались, а мама старалась сберечь хоть немного на праздничный воскресный обед. В субботу мы были предоставлены самим себе, добывали пищу как могли. Шли в сад, залезали на дерево и кормились яблоками, сколько влезет, или досаждали нашей соседке миссис Линч, или пытались своровать что-нибудь на Мур-стрит, но там нас быстро вычислили, так что туда уже нельзя было больше захаживать.

А еще забавно, что мы проделываем это на капустном поле, потому что запрещенный прием в игре в марблс, когда игрок пытается подвинуть свой биток ближе к чужому шарику, называется «шарить в капусте». И это не совсем совпадение, потому что, когда мы ехали полями, я ей об этом рассказал – не про то, что сам играю, нет, про это знают лишь мужчины, с которыми я вместе играю, зато они не знают обо мне ничего другого. Но я рассказал ей про это присловье, когда мы проезжали через одно капустное поле за другим, я на пассажирском сиденье, она вела, сама настояла, а я не стал спорить, поскольку зато я могу пить вволю вина из бутылки, а она лишь изредка берет ее у меня и делает глоток. Дикая девица, опасная, того гляди до беды меня доведет. Может быть, того-то я и хочу. Хочу, чтобы меня разоблачили. Мне надоело притворяться, я устал. Может быть, с этого упоминания игрового термина и начнется моя погибель. Она внимательно посмотрела на меня, когда я это сказал, потом вдруг ударила по тормозам, так что у меня вино выплеснулось, развернулась и поехала обратно тем же путем. Остановилась у капустного поля, выключила двигатель, вылезла из машины, прихватив с заднего сиденья подстилку, и пошла в поле. До самых своих бледных бедер задрала юбку, перелезая через ограду, и была такова.

Я выскочил из машины и побежал следом с бутылкой в руках. Застал ее уже на земле, навзничь. Она с довольной усмешкой поглядела на меня.

– Я бы охотно пошарила в капусте. Что скажешь, Фергюс?

Я посмотрел вниз, на нее, отхлебнул глоток из бутылки, глянул в поле – никого вокруг, а из машин нас не будет видно.

– Ты знаешь, что это выражение значит?

– Ты же мне только что объяснил: смошенничать.

– Нет, я имею в виду конкретно: это значит закатить шарик не по правилам.

Она изогнула спину, раскинула ноги и засмеялась:

– Закатывай шарик!

Я рухнул рядом с ней на одеяло. Джина дома, в Дублине, сидит на родительском собрании, но, хотя мысль о жене и промелькнула на минуту, насчет морали я особо не страдал. Эта персиковая, эта электрическая девушка – не первая, кого я отведаю после свадьбы.

За исключением того дня, когда малышка Виктория родилась и сразу умерла, а я обжулил Энгюса в «Завоеватель», прямо у крыльца нашего дома, чтобы присвоить его завиток, я никогда в жизни больше не жулил в марблс. И когда я вошел в нее и она вскрикнула, я отнюдь не нуждался в напоминании о том, что в мире марблс я – человек слова, я в точности соблюдаю все правила, но тот, другой я, который без шариков? Всю свою жизнь я только и делаю, что шарю в капусте.

– Привет, – внезапно обращается ко мне женщина, сидящая в соседнем кресле. До той минуты я не замечал ни ее, ни этого кресла, но вдруг – вот она.

Солнце возвратилось, затмение кончилось, все сняли очки, и я тоже, хотя не помню, когда это сделал. Словно мама в последние годы жизни, когда она стала рассеянной и вечно теряла очки, а раньше-то какая была собранная. Эта особенность старения меня не радует, я всегда гордился своей памятью, не путал ни имена, ни лица, всегда мог сказать, где и как познакомился с тем или иным человеком, в какой связи и о чем говорили, а про женщин я даже помнил, как они были одеты. Иногда и сейчас моя память все это мне подсказывает, но отнюдь не всегда. Я понимаю, что так оно происходит с возрастом, и удар, конечно, тут тоже виноват, но по крайней мере здесь за мной ухаживают, я не на работе, где все время нужно припоминать то и се, а не получается. Со многими такое случается, но мне бы это пришлось не по душе.

– Привет, – вежливо отвечаю я.

– Все в порядке? – спрашивает она. – Мне показалось, вы немного расстроены. Надеюсь, по телефону вам не сообщили плохие новости.

Я глянул на свою руку и убедился, что все еще сжимаю в ней мобильник.

– Нет, вовсе нет.

Но что это был за разговор? С кем? Соображай, Фергюс!

– Я говорил с дочерью. Беспокоился за нее, но она в порядке.

Не могу в точности припомнить, о чем была речь, после этого я ненадолго отключился, но что-то мне подсказывает: все в порядке, она в порядке.

– Почему я показался вам грустным? – спрашиваю я.

– У вас на щеках слезы, – мягко отвечает она. – Я села рядом с вами, потому что хотела помочь. Если хотите, я уйду.

– Нет-нет, – поспешно отвечаю я, совсем не хочется, чтобы она уходила. Я пытаюсь припомнить, что могло меня так расстроить в разговоре с Сабриной. Оглядываюсь на Ли, которая смотрит на меня с тревогой, перевожу взгляд на небо и вспоминаю про луну, потом про миниатюрные марблс, которые поместились бы в ее ямочках, потом про то, как луник застрял в ноздре у маленькой Сабрины, и рассказываю эту историю женщине в соседнем кресле. Посмеиваясь, я вспоминаю упрямое личико двухлетней Сабрины, ее красные щеки, ее невероятное упорство: что ни скажи ей, на все «нет». Ей бы сейчас пригодилось это слово, когда она пытается укомандовать троих мальчишек.

• Предыдущая
• 28/52
• Следующая