Хмурое утро - Толстой Алексей Николаевич - Страница 2
- Предыдущая
- 2/92
- Следующая
Так они шли по степи, мимо возбужденных гражданской войной сел и станиц, почти не встречаясь с людьми и не зная, что в этих местах разворачивались кровопролитные события: семидесятипятитысячная армия Всевеликого Войска Донского, после августовских неудач, во второй раз шла на окружение Царицына.
Ковыряя в золе картошку, Кузьма Кузьмич говорил:
– Если вы очень утомлены, Дарья Дмитриевна, можно эту ночь передохнуть, над нами не каплет. Только стойбище выбрали неудачное. Ветерок из оврага нам спать не даст. Лучше поплетемтесь-ка потихоньку под звездами. До чего хорош мир! – Он поднял хитрое красное лицо, будто проверяя: все ли в порядке в небесном хозяйстве? – Разве это не чудо из чудес, душенька: вот ползут две букашки по вселенной, пытливым умом наблюдая смену явлений, одно удивительнее другого, делая выводы, ни к чему нас не обязывающие, утоляя голод и жажду, не насилуя своей совести… Нет, не торопитесь поскорее окончить путешествие.
Он достал из кармана мешочек с солью, побросал на ладони картошку, дуя на пальцы, разломил ее и подал Даше.
– Я прочел огромную массу книг, и этот груз лежал во мне безо всякой системы. Революция освободила меня из монастырской тюрьмы и не слишком ласково швырнула в жизнь. В удостоверении личности, выданном мне одним умнейшим человеком – саратовским начальником районной милиции, у которого я просидел недельки две под арестом, – проставлено им собственноручно: профессия – паразит, образование – лженаучное, убеждения – беспринципный. И вот, Дарья Дмитриевна, когда я очутился с одним мешочком соли в кармане, абсолютно свободный, я понял, что такое чудо жизни. Бесполезные знания, загромождавшие мою память, начали отсеиваться, и многие оказались полезными даже в смысле меновой стоимости… Например – изучение человеческой ладони, или хиромантия, – этой науке, исключительно, я обязан постоянным пополнением моего солевого запаса.
Даша не слушала его. Оттого ли, что ветер бездомной тоской тоненько посвистывал в стеблях пшеницы, – ей очень хотелось плакать, и она все отворачивалась, глядя на тусклый закат. Безнадежность охватывала ее от того бесконечного пространства, по которому предстояло пройти в поисках Ивана Ильича, в поисках Кати, в поисках самой себя. Наверно, в прежнее время Даша нашла бы даже усладу, пронзительно жалея себя, такую беспомощную, маленькую, заброшенную в холодной степи… Нет, нет!.. Взяв у Кузьмы Кузьмича картошку, она жевала ее, глотая вместе со слезами… Вспоминала слова из Катиного письма, полученного еще тогда, в Петрограде: «Прошлое погибло, погибло навсегда, Даша».
– Помимо полнейшей оторванности от жизни, – бесцельная торопливость, ерничество – один из пороков нашей интеллигенции, Дарья Дмитриевна… Вы когда-нибудь наблюдали, как ходят люди свободной профессии, – какой-нибудь либерал топочет козьими ножками в нетерпении, точно его жжет… Куда, зачем?..
Этот несносный человек все говорил, говорил, бахвалился.
– Нет, надо идти, конечно, пойдемте, – сказала Даша, изо всей силы затягивая вязаный платок на шее. Кузьма Кузьмич пытливо взглянул на нее. В это время в непроглядной тени оврага блеснуло несколько вспышек и раскатились выстрелы…
Едва только раздались первые выстрелы, – ожила безлюдная степь, над которой уже смыкалась в далеких тучах щель заката. Даша, держась за концы платка, даже не успела вскочить. Кузьма Кузьмич с торопливостью начал затаптывать костер, но ветер сильнее подхватил и погнал искры. Они озарили мчавшихся всадников. Нагибаясь к гривам, они хлестали коней, уходя от выстрелов из оврага.
Все пронеслось, и все стихло. Только отчаянно билось Дашино сердце. Из оврага что-то начали кричать – и тотчас повалили оттуда вооруженные люди. Они двигались настороженно, растянувшись по степи. Ближайший свернул к костру, крикнул ломающимся молодым голосом: «Эй, кто такие?» Кузьма Кузьмич поднял руки над головой, с готовностью растопырив пальцы. Подошел юноша в солдатской шинели. «Вы что тут делаете?» Темнобровое лицо его, готовое на любое мгновенное решение, поворачивалось к этим людям у костра. «Разведчики? Белые?» И, не дожидаясь, он ткнул Кузьму Кузьмича прикладом: «Давай, давай, расскажешь по дороге…»
– Да мы, собственно…
– Что, собственно! Не видишь, что мы в бою!..
Кузьма Кузьмич, не протестуя далее, зашагал вместе с Дашей под конвоем. Пришлось почти бежать, так быстро двигался отряд. Совсем уже в темноте подошли к соломенным крышам, где у прудочка фыркали кони среди распряженных телег. Какой-то человек остановил отряд окриком. Бойцы окружили его, заговорили:
– Отступили. Невозможно ничего сделать. Жмут, гады, с флангов… Вот тут совсем неподалеку в балочке – напоролись на разъезд.
– Драпнули, хороши, – насмешливо сказал тот, кого окружили бойцы. – Где ваш командир?
– Где командир? Эй, командир, Иван!.. Иди скорей, командующий полком зовет, – раздались голоса.
Из темноты появился высокий сутуловатый человек:
– Все в порядке, товарищ командир полка, пoтерь нет.
– Размести посты, выставь охранение, бойцов накормить, огня не зажигать, после придешь в хату.
Люди разошлись. Хутор как будто опустел, только слышалась негромкая команда и окрики часовых в темноте. Потом и эти голоса затихли. Ветер шелестел соломой на крыше, подвывал в голых ветвях ивы на берегу прудка. К Даше и Кузьме Кузьмичу подошел тот же молодой красноармеец. При свете звезд, разгоревшихся над хутором, его лицо было худощавое, бледное, с темными бровями. Вглядываясь, Даша подумала, что это – девушка… «Идите за мной, – сурово сказал он и повел их в хату. – Обождите в сенях, сядьте тут на что-нибудь».
Он отворил и затворил за собой дверь. За ней слышался грубовато-низкий бубнящий голос командира отряда. Это длилось так долго и однообразно, что Даша привалилась головой к плечу Кузьмы Кузьмича. «Ничего, выпутаемся», – шепнул он. Дверь опять отворилась, и красноармеец, нащупав рукою обоих сидящих, повторил: «Идите за мной». Он вывел их на двор и, оглядываясь, куда бы запереть пленников, указал на низенький амбарчик, придавленный соломенной крышей. На нем была сорвана дверь. Даша и Кузьма Кузьмич зашли внутрь, красноармеец уселся на высоком пороге, не выпуская винтовки. В амбарчике пахло мукой и мышами. Даша сказала с тихим отчаянием:
– Можно сесть рядом с вами, я боюсь мышей.
Он неохотно подвинулся, и она села рядом на пороге. Красноармеец вдруг зевнул сладко, по-ребячьи, покосился на Дашу:
– Значит – разведчики?
– Слушайте, товарищ, – Кузьма Кузьмич из темноты придвинулся к нему, – позвольте вам объяснить…
– После расскажешь.
– Мы же мирные обыватели, бежавшие…
– Эге, мирные… Это как же так – мирные? Где это вы мир нашли?
Даша, прислонившись затылком к дверной обочине, глядя на темнобровое, красивое лицо этого человека, с тонким очертанием приподнятого носа, маленького припухлого рта, нежного подбородка, – неожиданно спросила:
– Как вас зовут?
– Это к делу не относится.
– Вы – женщина?
– Вам от этого легче не станет.
На том разговор бы и кончился, но Даша не могла оторвать глаз от этого чудного лица.
– Почему вы разговариваете со мной, как с врагом? – тихо спросила она. – Вы же меня не знаете. Зачем заранее предполагать, что я – враг? Я такая же русская женщина, как и вы… Наверно, только больше вашего страдала…
– Как это – русская?.. Откуда это – русское?.. Буржуи, – с запинкой и от этого нахмурясь, проговорил красноармеец.
У Даши раздвинулись губы. Порывисто, как все было в ней, она придвинулась и поцеловала его в шершаво-горячую щеку. Этого красноармеец не ждал и заморгал ресницами на Дашу… Поднялся, подхватил винтовку, отошел, перекинул ружейный ремень через плечо.
– Это вы оставьте, – сказал угрожающе. – Это вам, гражданка, не поможет…
– Что, что мне поможет? – страстно ответила Даша. – Вы вот нашли, что делать, а я не нашла… Я без памяти убежала от той жизни. Убежала за своим счастьем… И мне завидно… Я бы тоже так – перетянула ремнем шинель!
- Предыдущая
- 2/92
- Следующая
