Бомба для дядюшки Джо - Филатьев Эдуард Николаевич - Страница 93

Да и какие могли быть сомнения, когда 14 февраля 1946 года Спецкомитет принял проект постановления Совнаркома «О премиях для научных и инженерно-технических работников за научные достижения по использованию атомной энергии».

Но Берия прекрасно понимал, что, если ядерщиков завлекать одними только «пряниками», толку будет не очень много. Поэтому вторым пунктом повестки дня был рассмотрен вопрос о «кнутах». Было принято решение:

«Проект Постановления СНК СССР „Об уполномоченных Совнаркома Союза ССР при важнейших научно-исследовательских институтах и лабораториях“ внести на утверждение Председателя Совета Народных Комиссаров Союза ССР товарища Сталина И.В…».

В этом документе речь шла о том, что возле каждого ядерщика, ждущего от советской власти сладкого «пряничка», должен находиться чекист-соглядатай или — по новой терминологии — «уполномоченный».

Предложение Спецкомитета о чекистах-уполномоченных Сталин утвердил 8 марта (постановление Совнаркома № 523-215сс), тем самым резко повысив статус тех, кому было поручено надзирать за деятельностью атомных учреждений. Пока речь шла только о шести уполномоченных (трое назначались из наркомата госбезопасности, трое — от наркомата внутренних дел).

С Лаборатории № 2 отныне (вместо чекиста-полковника П.В. Худякова) не спускал глаз генерал НКГБ Николай Иванович Павлов. В Институт физических проблем был определён генерал А.Н. Бабкин, в ЛФТИ — В.П. Поляков и так далее. Но это было только начало. Очень скоро правительственные «уполномоченные» появятся во всех подразделениях атомной отрасли.

«Уполномоченные Совнаркома» стали «государевым оком» в каждом секретном атомном учреждении. Отныне их подробные отчёты обо всём, что происходило в коллективах физиков-ядерщиков, стали регулярно поступать на Лубянку.

2 марта 1946 года вождь подписал постановление СНК СССР об организации лаборатории № 1 «… при Харьковском физико-техническом институте Академии наук Украинской ССР <…> на базе отдела физики атомного ядра указанного института». Начальником лаборатории назначили профессора К.Д. Синельникова.

С этого момента в СССР стали действовать четыре научных атомных центра, четыре закрытых спецлаборатории!

Вскоре Совет Народных Комиссаров был переименован в Совет Министров. Одними из первых его постановлений стали документы об учреждении тех самых «пряников» для создателей атомной бомбы, о которых хлопотали члены Спецкомитета. 21 марта Сталин подписал постановление Совмина СССР № 627-258сс: «О премиях за научные открытия и технические достижения в области использования атомной энергии», а также постановление СМ СССР № 628-259сс: «О премиях за открытие новых месторождений урана и тория».

Оба правительственных решения, «… считая всемерное развитие научных и инженерных изысканий по практическому использованию атомной энергии для народнохозяйственных целей и для нужд обороны задачей первостепенного значения», устанавливали для особо отличившихся солидные денежные вознаграждения.

К примеру, физик-ядерщик, руководивший работами, которые удостаивались первой премии, мог рассчитывать:

на денежную премию в размере одного миллиона рублей, на высшую степень отличия — звание Героя Социалистического Труда,

на почётное звание Лауреата Сталинской премии первой степени. Он также получал за счёт государства:

в собственность в любом районе Советского Союза дом-особняк и дачу с обстановкой, а также легковую машину,

право на заграничные научные командировки каждые три года сроком от 3 до 6 месяцев,

право на обучение своих детей в любых учебных заведениях СССР, право (пожизненно для себя, жены или мужа и до совершеннолетия для детей) бесплатного проезда в пределах СССР железнодорожным, водным и воздушным транспортом.

Для физиков рангом пониже вознаграждение было, естественно, немного скромнее. Премии были предусмотрены пяти категорий. Причём всякий раз чётко оговаривалось, что они могут быть вручены либо «за разработку проверенного и принятого к промышленному применению метода получения» плутония и урана, либо «за создание проверенной конструкции атомной бомбы», либо «за важнейшее открытие в области физики атомного ядра и космического излучения».

Бросается в глаза пункт «е» постановления Совмина. Он обещал премию «за разработку проверенного способа защиты от атомных бомб».

Работникам геолого-разведывательных партий сулились те же блага. За исключением загранпоездок. И размеры денежного вознаграждения были поменьше: максимальная — уже не миллион рублей, а всего 600 тысяч.

Вспомним, что решение об этих невероятно щедрых посулах принималось в тот самый момент, когда советский народ был вынужден туго затягивать пояса. После войны жилось ох как несладко!

Самое любопытное заключается в том, что проект постановления о наградах учёным-ядерщикам был разработан Курчатовым, Алихановым, Первухиным, Завенягиным и Махнёвым. Физики торопились застраховаться. Они желали знать, за что именно им предстоит «вкалывать».

26 февраля 1946 года академик Александр Лейпунский направил Лаврентию Берии письмо. Тональность этого послания сильно отличается от оптимистического настроя курчатовских строк, адресованных вождю. В письме Лейпунского была та же озабоченная печаль, что и в письме академика Капицы Сталину:

«Глубокоуважаемый Лаврентий Павлович!

Меня заставляет обратиться к Вам с этим письмом глубокое убеждение в том, что работы по урану развиваются недопустимо медленно, несмотря на то, что важность и особенно срочность решения поставленных перед нами задач требуют максимального ускорения работы. При существующих темпах возникает серьёзное опасение, что практическое решение затянется очень надолго».

Лейпунский, как и Капица, недоумевал и даже высказывал недовольство по поводу того, как ведутся атомные дела:

«До сих пор мы базируем все наши расчёты, предположения и работы на значениях основных ядерных величин, измеренных не нами. Если окажется, что им нельзя доверять, что не исключено, то это может иметь самые неприятные последствия. Ясно, что мы должны побыстрее их проверить.

Для проведения этих важнейших измерений нужны циклотроны, высоковольтные установки, измерительные приборы и подготовленные люди. У нас имеется основное оборудование для части этих работ, как же оно используется?

1. Летом прошлого года были привезены из Германии 3 циклотрона. До сих пор не только ни один из них не работает, но даже не построены помещения, где их можно было бы смонтировать.

2. До войны был почти закончен циклотрон Ленинградского физико-технического института. До сих пор он ещё не пущен. Когда же он заработает, то может оказаться, что не подготовлены люди и измерительные установки…».

Лейпунский знал, о чём писал. Ситуация, сложившаяся в атомных лабораториях, была ему хорошо знакома. И он с горечью сообщал Берии, на что тратят своё драгоценное время учёные-атомщики:

«Самые квалифицированные физики заняты, главным образом, не научной работой. Это относится к Курчатову, Алиханову, в значительной мере к Кикоину и Арцимовичу Особенно странно в этом смысле моё положение…».

Письмо Лейпунского состояло из шести пунктов. И в каждом приводились убедительные примеры, показывавшие «неудовлетворительность положения». «Арсенал» аргументов и доводов академика этим не исчерпывался:

«В моём распоряжении имеется ещё ряд серьёзных фактов и выводов, которые я не считаю возможным изложить письменно, в связи с чем я прошу Вас принять меня..…».

Первым читателем письма Лейпунского стал генерал Василий Махнёв. Он же сопроводил (чуть ли не каждый абзац) своими комментариями. Главная их мысль состояла в том, что Лейпунский (так же, как и Капица) не располагал всей информацией по атомному вопросу (той, с которой был знаком Курчатов), от этого, мол, у него и появились недоумения и недовольство.