Бомба для дядюшки Джо - Филатьев Эдуард Николаевич - Страница 66

Когда же руководство НКГБ (через всё того же Первухина) испросило разъяснений, Курчатов ответил, что к потоку разведданных, превращающемуся во всё новые и новые секретные тетради, следует относиться с большой осторожностью. Каждая страница, каждый абзац зарубежных материалов нуждаются в самой тщательной проверке. Чем в его Лаборатории и занимаются. Процедура эта непростая и довольно долгая. К тому же исследователям не хватает приборов, материалов и ещё очень и очень многого.

На вопрос, можно ли ускорить процесс проверки, Курчатов ответил утвердительно. Но сказал, что для этого лаборатории нужен циклотрон. А его ещё только сооружают.

Венедикт Джелепов рассказывал:

«В августе 1943 года по срочному вызову я прямо с вокзала явился к Игорю Васильевичу в его первую резиденцию на Пыжевском переулке в здании, где размещался тогда Институт кристаллографии АН СССР. Он встретил меня своей обаятельной улыбкой и, поздоровавшись, с места в карьер объявил, что я с Л.М. Неменовым должен буду заниматься сооружением циклотрона, который предполагается разместить в заканчивающемся строительством лабораторном корпусе на улице с показавшимся мне тогда странным названием Бодрой».

Теперь эта улица называется улицей академика Курчатова. Её мостовая и тротуар покрыты асфальтом, из которого ввысь поднимаются многоэтажные дома. А в 1943-ем она напоминала улочку обычного дачного посёлка, каких в Подмосковье — сотни. Вот на эту Бодрую улицу и свозили детали будущего циклотрона. Его сооружением командовал Леонид Неменов.

Впоследствии он рассказывал:

«Тут следует учесть, в каких тяжёлых условиях приходилось проводить монтаж и наладку ускорителя. Любая мелочь превращалась в проблему…

Несмотря на чрезвычайную занятость, Курчатов либо заходил к нам, либо звонил по телефону, спрашивая, «есть ли достижения?». Он очень торопил, но мы и сами знали, как важно уложиться в установленный срок. Ведь пуск циклотрона был первым «векселем», который Курчатову следовало «оплатить» по ходу решения всей гигантской проблемы».

Наступила осень. Позади была Курская битва, впереди — более полутора лет войны. Жизнь на фронтах Великой Отечественной шла своим чередом, в тылу — своим.

Академия наук давно приспособилась к специфическим требованиям военного времени и даже проводила отдельные мероприятия, учреждённые в мирную пору. Например, избрание новых членов.

Сегодня трудно сказать, так ли был в тот момент необходим академикам этот процесс пополнения их рядов. Скорее всего, руководству страны необходимо было укрепить состав Академии своими (преданными режиму) людьми, вот и дали ей команду провести выборы.

С пропагандистской точки зрения это был достаточно сильный ход: идёт война, а жизнь учёных страны Советов протекает, как и раньше, без изменений. Значит, советский народ не сломлен, и, значит, он победит!

Как бы там ни было, но в научных кругах стали активно готовиться к этому традиционно важному для Академии мероприятию. Выдвижение кандидатов началось ещё зимой. К весне академический Президиум подготовил список претендентов на вхождение в когорту избранных. Каждый кандидат был самым тщательнейшим образом проверен по всем статьям, и было объявлено, что все кандидатуры «заслуживают внимания».

По отделению физико-математических наук в бюллетени предлагалось внести две фамилии. Первым шёл начальник Лаборатории № 2:

«§ 1. Курчатов Игорь Васильевич — профессор, доктор. Беспартийный. Русский. Год рождения 1903. Работает заведующим лабораторией атомного ядра Ленинградского физико-технического института Академии наук СССР. Специалист по атомному ядру».

Далее следовало краткое перечисление научных заслуг кандидата в члены Академии, завершавшееся фразой:

«В настоящее время постановлением СНК СССР ему поручено руководство очень ответственной научной работой».

Вслед за Курчатовым представлялся его постоянный соперник:

«2. Алиханов Абрам Исаакович — член-корреспондент Академии наук. Беспартийный. Армянин. Год рождения 1904. Работает в Ленинградском физико-техническом институте Академии наук. Специалист по атомному ядру».

Затем — краткий послужной список (в два раза короче, чем у Курчатова), и — завершающая фраза:

«В настоящее время постановлением СНК СССР ему поручено руководство очень ответственной научной работой».

Учёный совет Ленинградского физико-технического института, обсудив кандидатуры обоих претендентов, постановил:

«… рекомендовать т. Курчатова И.В. в члены-корреспонденты АН СССР».

Правда, особого единодушия в этом вопросе учёные-физтехов-цы не проявили: «за» было подано одиннадцать голосов, «против» — два. Но даже при таком, вроде бы, вполне благоприятном для Курчатова исходе голосования всё равно возникал весьма щекотливый негативный аспект: уж очень несолидно выглядел бы человек, которому правительство поручило «руководить очень ответственной научной работой», и который был бы при этом всего лишь «членом-корреспондентом».

С точно такой же проблемой столкнулись и в Америке. Осенью 1942 года. Когда искали кандидата на пост руководителя секретного уранового проекта. Уже был, наконец, найден человек, подходивший по всем статьям и уже давший принципиальное согласие, от него вдруг последовало категорическое требование.

Это произошло 17 сентября 1942-го. Именно в этот день офицеру армии Соединённых Штатов Лесли Ричарду Гровсу предложили возглавить «Манхэттенский проект». Офицер согласился, но сразу заявил, что такую должность должен занимать генерал, а он всего лишь полковник. И добавил, что с урановым делом под силу справиться лишь генералу, потому что «символы власти и ранги действуют на учёных сильнее, чем на военных».

К доводам Гровса отнеслись с пониманием, и он стал генералом!

Событие, вроде, рядовое, малозначительное. И вряд ли мы бы вообще заговорили о нём, если бы мелкий инцидент, случившийся в США осенью 1942-го, в следующем году с поразительной точностью не повторился в СССР.

Выяснилось, что и в стране Советов символы власти тоже ценятся достаточно высоко. Это подтверждает хотя бы письмо Абрама Фёдоровича Иоффе, направленное им 21 мая 1943 года в Президиум Академии наук:

«Предлагаю в действительные члены Академии наук СССР профессора Физтехн. инст. АН СССР доктора физико-математических наук лауреата Сталинской премии Игоря Васильевича Курчатова».

Иными словами, Иоффе предлагал «рядовому» доктору присвоить сразу «генеральское» звание. Минуя «член-корреспондентскую» стадию.

Это удивительно странное предложение (по тем временам, во всяком случае) было, однако, с энтузиазмом встречено Комитетом по делам высшей школы и поддержано им. А его глава С.В. Кафтанов сопроводил комитетский вердикт собственной репликой: «… в настоящее время т. Курчатов продолжает успешную работу, связанную с его специальностью». И добавил, что Комитет «… считает его одним из наиболее достойных кандидатов в академики».

Но когда наступил сентябрь, и пришла пора выбрать из предложенных кандидатур самого достойного, академики заколебались. А для сомнений основания были. Тем более, что по уставу от отделения физико-математических наук можно было избрать только одного академика. А претендентов — двое!

Один из них (Алиханов) уже четыре года являлся членом-корреспондентом, и в том, что он настоящий учёный, сомнений ни у кого не было.

Что же касается кандидатуры Курчатова, то здесь ясность отсутствовала. Даже А.Ф. Иоффе, лично ходатайствовавший за Игоря Васильевича, к разряду учёных относил его, как известно, с большой натяжкой. Вспомним хотя бы слова Абрама Фёдоровича о том, кому следует поручить руководство всеми урановыми делами: «… во главе проекта должен стоять не столько учёный, сколько хороший администратор, относительно молодой и энергичный». И тут же назвал фамилию Курчатова.

Не только Иоффе не относил Игоря Курчатова к разряду настоящих учёных. Такого же мнения, судя по всему, придерживались и другие академики. Этому в немалой степени способствовал тот факт, что Алиханов, работавший под началом П.Л. Капицы в физической комиссии при ГКО, установил хорошие контакты с целым рядом видных академиков. Ему симпатизировали.