Бомба для дядюшки Джо - Филатьев Эдуард Николаевич - Страница 64

«… сейчас ещё нельзя с полной достоверностью утверждать, что масса чистого металлического урана не пригодна для осуществления котла, как мы думали раньше и как, по-видимому, допускается сейчас в Англии и Америке».

Затем эта мысль развивалась:

«Проф. Харитон занят сейчас по поручению Лаборатории № 2 анализом этого вопроса и формулировкой технических требований на пригодный для наших целей металлический уран».

В работе Харитона новых промахов замечено не было. Но Курчатов, видимо, считал, что, являясь начальником Лаборатории, он просто обязан ловить своих сотрудников на «проколах». Вот и в июльском отчёте Первухину докладывалось о тех, кто был «пойман» на ошибке.

На этот раз ошиблись К.А. Петржак и М.А. Орбели. Им был поручен некий расчёт, результат которого начальнику Лаборатории № 2 был известен заранее — из разведданных. Величина, полученная расчётчиками, оказалась в 30 раз меньше той, которую определили англичане. Курчатов вызвал Флёрова и поручил ему найти ошибку Петржака и Орбели. И она была найдена! И послужила, вне сомнений, очередным поводом для того, чтобы и без того высокий авторитет непогрешимого начлаба подскочил ещё выше.

Но зачем Курчатов сообщал об этом Первухину?

16 июля 1943 года Первухин получил очередное послание, подписанное наркомом Всеволодом Меркуловым. В письме сообщалось об эпохальном достижении американских ядерщиков:

«Настоящим сообщаем, что в начале текущего года в США пущен в ход первый урановый котёл, одновременно с ним сооружаются ещё несколько аналогичных аппаратов».

Семь месяцев понадобилось советской разведке, чтобы, узнав о пуске в Чикаго атомного реактора, передать в Москву «… данные о конструкции этого аппарата, а также о материалах, необходимых для его работы». К ним была приложена «… разная информация по отдельным вопросам проблемы урана на трёх листах».

Всем, кто был причастен к урановым делам, стало ясно, что пора и советским физикам засучивать рукава.

Постепенно от скрупулёзной теоретической проверки достоверности данных, полученных по каналам разведки, сотрудники Лаборатории № 2 стали приступать к делам практическим. И сразу им понадобился ускоритель. Вспомнили о недостроенном циклотроне ЛФТИ.

Леонид Неменов впоследствии рассказывал:

«Его высокочастотный генератор, законсервированный в Ленинграде, Курчатов предложил срочно доставить в Москву. Иного выхода не было: заказ на столь сложное устройство разместить в Москве тогда не оказалось возможным.

Начинали готовиться к вылету в Ленинград…

Задание Игоря Васильевича было выполнено: всё оборудование, подлежащее отправке в Москву, было погружено в два товарных вагона и отправлено по железнодорожной ветке из Лесного на Тихвин».

Леонид Неменов имел ещё одно персональное задание. Точнее, личную просьбу:

«Курчатов просил меня зайти к нему на ленинградскую квартиру и посмотреть, что там делается. Просьбу Игоря Васильевича я вскоре выполнил. Квартира его находилась на Лесном проспекте в доме специалистов. Зайдя во двор, я увидел, что авиационной бомбой разрушена наружная стена дома, в котором проживал Курчатов. Казалось, что видишь какую-то фантастическую театральную декорацию.

Сообщать какие-либо сведения о разрушениях в Ленинграде не разрешалось, поэтому в разговоре с Курчатовым я сказал, что был у него дома, но наверх не поднимался, так как со двора видел цвет обоев в его комнатах».

Итак, в Москву доставили оборудование, необходимое для циклотрона. По словам Венедикта Джелепова, из Ленинграда привезли…

«… два вагона с металлом, высокочастотный генератор, изоляторы, насосы и другую аппаратуру».

Свидетельство Михаила Первухина:

«Летом 1943 года детали циклотрона прибыли в Москву, где начался монтаж самого мощного тогда в Европе циклотрона, магнит которого весил 75 тонн».

Вот тут-то от Курчатова и потребовали представить в Государственный комитет обороны исчерпывающий ответ на главный вопрос: стоит ли урановая «овчинка» выделки или не стоит?

Физики засели за сочинение докладной записки. Исписали гору бумаги, составили одни вариант, затем второй. Третий (датированный 30-м июля и подписанный Курчатовым) отправили Молотову.

Документ начинался со ставшего уже традиционным оправдания. Курчатов вновь объяснял руководителям страны, почему советская ядерная физика отстаёт от западной:

«До войны над проблемой урана у нас работала небольшая группа физиков (в Ленинграде и Харькове) — специалистов по атомному ядру… С началом войны работа над проблемой урана у нас вовсе остановилась.

Иначе обстояло дело за границей. Там за годы войны, наоборот, к проблеме урана было привлечено громадное число научных работников, причём исследования велись не только всеми теми учёными, которые всегда работали в области физики и химии атомного ядра, но и большим числом учёных других специальностей».

Такова, по утверждению автора записки, предыстория. Но с некоторых пор положение стало выправляться: создание Лаборатории № 2 позволило справиться с теми задачами, что стояли перед физиками на первом этапе:

«В первом приближении эти задачи решены Лабораторией.

Над проблемой урана сейчас работают не только те кадры специалистов, которые занимались ураном и до войны (проф. Курчатов, проф. Зельдович, проф. Харитон, н.с. т. Флёров, н.с. т. Петржак), но и ряд крупных работников, занятых ранее другими вопросами (чл-кор Алиханов и его группа, чл-кор Христианович, проф. Кикоин, проф. Корнфельд, проф. Померанчук, проф. Давыдов, доцент Курчатов)».

Обратим внимание, как Курчатов вновь (словно невзначай) «прикладывал» своего постоянного соперника. Ведь Алиханов назван не среди тех, кто «занимался ураном и до войны», а отнесён к разряду «крупных работников, занятых ранее другими вопросами».

А теперь посмотрим, как в курчатовской записке отражены разведданные, опираясь на которые, строили всю работу в Лаборатории № 2. Они упомянуты в снисходительно-пренебрежительном тоне. Всё представлено так, будто советские физики трудились совершенно самостоятельно. Вот лишь несколько примеров:

«До организации Лаборатории в СССР серьёзно не занимались проблемой разделения изотопов, да и за границей этими вопросами стали интересоваться лишь последние 3–4 года, и то с точки зрения получения небольших лабораторных количеств сравнительно лёгких изотопов.

Потребовала, сь значительная работа по анализу отрывочных материалов, полученных из-за границы, и большая теоретическая вычислительная работа сотрудников Лаборатории, для того чтобы выяснить возможность решения этой проблемы…

В результате этого мы, так же как и английские и американские физики, пришли к заключению…».

Вот так! Сначала «мы», а затем уже все остальные — «английские и американские»!

И уж совсем без всякого пиетета Курчатов отозвался об открытой зарубежными учёными возможности создания плутониевой бомбы (из эка-осмия). В его записке-отчёте утверждалось:

«Очень важным результатом, который был получен Лабораторией на основе разработки некоторых замечаний английского материала, является возможность создания бомбы из эка-осмия, который будет образовываться в котлах, работающих на обычном уране…

Полученные в последнее время из Америки материалы показали правильность сделанных Лабораторий предположений».

Иными словами, без тени смущения утверждалось, что Лаборатория № 2 уверенно шла «впереди планеты всей»! А материалы, с таким трудом добытые разведкой в Англии и Америке, лишь подтверждали провидческую гениальность советских физиков.

Впрочем, Курчатов, видимо, и сам почувствовал, что несколько перегнул палку. Ведь гарантий, что зарубежные опыты, повторенные в СССР, дадут такие же положительные результаты, у него по-прежнему не было. Поэтому, заявив, что советский уран-графитовый котёл «будет работать», он добавил: «весьма вероятно». И тут же вновь сослался на заокеанский опыт: