Император для легиона - Тертлдав Гарри Норман - Страница 78

• Предыдущая
• 78/94
• Следующая

— Живи, будь ты проклят, живи! О боги… — снова и снова повторял он на своем родном языке.

Но этот легионер уже никогда не смог бы встать. Стрела с зеленым оперением торчала между пальцами врача. Марк не знал, сумел ли Горгидас в конце концов овладеть искусством исцеления, но сейчас и оно оказалось бы бессильным — жрецы Видессоса не могли возвращать к жизни умерших.

Наконец грек заметил присутствие Скауруса. Он поднял голову, и при виде печали, боли и бессильной ярости, проступившей на его лице, трибун попятился.

— Все бесполезно, — произнес Горгидас, обращаясь больше к самому себе, чем к Скаурусу. — Ничто не может здесь помочь.

Он сгорбился, словно ощутил на своих плечах непомерный груз. Его руки, покрытые засохшей кровью, медленно сползли с лица мертвого легионера.

Марк внезапно забыл о своей ране.

— Юпитер Великий и Всемогущий… — тихо произнес он слова молитвы, которые не вспоминал со дней своей юности, когда еще верил в богов.

Перед ним лежал мертвый Квинт Глабрио. Лицо его уже начало застывать. Стрела вонзилась прямо над правым глазом и убила его мгновенно. Муха села на перо, качнувшееся под ее тяжестью, и испуганно поднялась в воздух.

— Давай посмотрю твою рану, — тупым, равнодушным голосом сказал Горгидас.

Почти машинально трибун протянул ему руку. Врач промыл рану губкой, вымоченной в уксусе. Несмотря на то что он все еще был ошеломлен увиденным, Скаурусу пришлось приложить немало усилий, чтобы не закричать от боли. Горгидас закрыл рану бронзовыми фибулами. Рука так болела от уксусной губки, что Марк почти не чувствовал боли от скрепок, вонзившихся в края раны.

По лицу грека текли слезы, и он трижды неудачно закреплял какую-то особенно сложную фибулу.

— Есть еще раненые? — спросил он Марка.

— Наверняка, — ответил тот убежденно.

Врач повернулся, чтобы уйти. Марк остановил его, коснувшись здоровой рукой плеча грека.

— Я хочу сказать.. Мне очень жаль… И еще… Мне не хватает слов, — начал он неловко. — Для меня он был хорошим офицером, славным другом и… — трибун остановился на середине фразы, не зная, как продолжать.

— Я знаю, что ты чувствуешь, несмотря на всю твою скрытность, Скаурус, — устало кивнул Горгидас. — Но ведь это уже не имеет значения, верно? А теперь позволь мне вернуться к моим обязанностям.

— Могу ли я чем-нибудь помочь тебе? — Марк все еще колебался.

— Чтоб тебя Боги прокляли, римлянин; ты неплохой парень, но все-таки толстокожий. Смотри, вот передо мной лежит мой друг, который был так близок мне в этом пустом, холодном и глупом мире, а я со всеми своими знаниями и опытом ничегоне могу сделать. На что нужны мои знания, черт бы их побрал? Только на то, чтобы коснуться его рукой и почувствовать, как он холодеет с каждой минутой…

Он скинул руку трибуна со своего плеча.

— Пусти меня. Поглядим, какие еще «чудеса» сумеет сотворить моя медицина, чтобы помочь другим несчастным парням.

Горгидас прошел в открытую дверь императорской резиденции — худой, одинокий человек, закутанный в несчастье, как в плащ.

— Что случилось с твоим врачевателем? — спросила Алипия Гавра.

Скаурус едва не подскочил от неожиданности — он был так погружен в свои мысли, что не слышал, как она подошла.

— Это был его самый близкий друг, — сказал он коротко, кивнув на Глабрио. — И мой тоже.

Услышав столь сухой ответ, принцесса смущенно отошла. Марку было уже все равно: вкус победы был слишком горек.

— Красиво, не правда ли? — спросил Туризин у Марка вечером того же дня. В его голосе прозвучала ирония: маленькая приемная его личных апартаментов тоже пострадала во время боя. На диване зияла оставленная мечом дыра, кровавое пятно расплылось на мраморе пола…

— Я надеялся, что, занимаясь налогами, ты присмотришь за чернильными душами, а вместо этого тебе, похоже, удалось вывести на чистую воду знатного дворянина, — продолжал Император.

— Значит, это были люди Ономагулоса? — удивился Скаурус.

Убийцы сражались в мраморном молчании и, насколько понимал трибун, могли быть посланы кем угодно… не исключая Ортайяса Сфранцеза.

Гаврас посмотрел на трибуна с сожалением, как на полного болвана.

— Разумеется, это были люди Баанеса! Мне даже не нужно было спрашивать их об этом.

— Не понимаю, — признался Скаурус.

— Зачем же еще этот грязный, зачумленный сын двухгрошовой шлюхи, Элизайос Бурафос, привел сюда свои вонючие корабли с Питиоса? Для воскресной прогулки? Во имя Фоса, человек, он ведь даже не пытался спрятаться. Ты должен был видеть эти галеры, когда шел сюда утром.

— Я думал, что это транспортные суда с зерном, — сказал Марк, чувствуя, как пылает его лицо.

— Сухопутные швабры, — пробормотал Гаврас, закатывая глаза. — Черт подери, это не транспортные корабли, каждый, у кого есть глаза, видит это. План у них был предельно простой: убить меня и вызвать с той стороны пролива Ономагулоса, чтобы он мог завладеть короной. — Туризин с отвращением сплюнул. — Как будто он смог бы управлять государством! У этого лысого дурня мозгов недостаточно, чтобы навонять и сходить по малой нужде одновременно. И пока он пытается прикончить меня, а я разбираюсь с ним, кто выигрывает? Разумеется, Казд. Я не удивлюсь, узнав, что он находится у каздов на содержании.

У Императора, подумал Скаурус, опасная привычка недооценивать своих врагов. Так вышло у него со Сфранцезами, а теперь и с Ономагулосом, который был, без сомнения, очень опытным солдатом. Следовало, вероятно, предостеречь Гавраса, но вспомнив, как начался разговор, Марк вместо этого спросил совсем о другом:

— Почему вы считаете, что это я вывел Баанеса на чистую воду?

— Потому что ты так упорно преследовал его с этим налоговым документом из Кибистры. Там было кое-что, чего ему лучше было бы не писать.

— Что? — полюбопытствовал Марк.

— О, перестань, перестань притворяться. Твой друг Нейпос напичкал убийц каким-то своим зельем, так что они выплюнули все, что знали. А командир их — чтоб его забрал Скотос — знал немало. Ты никогда не задумывался над тем, почему наш приятель Баанес так тщательно перерезал горло напавшим на нас убийцам — на песчаном пляже, год назад?

— Что? — переспросил Марк, и рука его легла на рукоять меча. Несколько человек в тяжелых сапогах протопали по залу, но это были всего лишь ремесленники, пришедшие, чтобы исправить повреждения во дворце. Поживешь в Видессосе подольше, подумал он, и начнешь видеть убийц под каждым ковром. А как только ты перестанешь их искать, тут-то они и явятся, чтобы воткнуть тебе нож в спину.

Охваченный гневом, Туризин не заметил резкого движения трибуна и продолжал:

— Пес с навозной харей, рожденный по ошибке, сам нанял убийц и заплатил чистым золотом за монеты Ортайяса, так что никому бы в голову не пришло указать на него даже в том случае, если бы дело сорвалось. Но он все записал на пергаменте, чтобы можно было договориться со Сфранцезами, если бы все-таки удалось меня убить. И запись эта была сделана на документе из Кибистры. А почему бы и нет? В конце концов, документ был у него, ведь он сам собирал там налоги, когда прибежал туда после Марагхи. Естественно, он не мог позволить тебе увидеть этот пергамент, не мог он также прислать тебе фальшивку — верно?

Император хмыкнул, представив себе неудобное положение, в котором оказался его противник. Скаурус тоже засмеялся. Видессианские документы считались недействительными, если на них было зачеркнуто хоть одно слово или имелись подчистки — в столицу шли только идеальные копии. И когда они приходили сюда, на всех документах ставилась восковая печать, затем они запечатывались свинцовой пломбой, после чего добавлялся еще секретный штамп, к которому, разумеется, у Ономагулоса не было доступа, поскольку он находился уже у себя дома, в провинции.

— Он, должно быть, выкрал документ, как только узнал, что я собираюсь искать его, — решил трибун.

— Великолепно, — с иронией произнес Гаврас и похлопал в ладоши.

• Предыдущая
• 78/94
• Следующая