Агент Византии - Тертлдав Гарри Норман - Страница 42

• Предыдущая
• 42/72
• Следующая

– Нельзя допустить, чтобы такой храбрый и сильный человек попал в беду, когда он того не заслуживает, – сказала она.

Ее греческий отличался слегка гортанным акцентом. По нему и по одежде Аргирос понял, что она персиянка. Граница двух империй колебалась в обе стороны так часто, что в этом не было ничего необычного.

– Еще раз спасибо, – сказал Аргирос; затем, не желая резко прерывать беседу, он спросил: – Вы случайно не знаете приличной гостиницы?

Она разразилась смехом.

– Случайно я – танцовщица в гостинице сына Шахина Бахрама. Она весьма чистая, и еда там хороша, если вы не против персидской кухни.

Аргирос покачал головой, и она добавила:

– Тогда идемте, я вас провожу. Если я приведу вас, за это мне тоже заплатят. Кстати, мое имя Мирран.

Магистр сообщил свое имя, но сказал, что он инспектор и приехал из Константинополя для проверки водоснабжения Дараса. Знаменитая система водохранилищ, каналов и дамб на соседней реке Кордес[47] служила существенным добавлением к укреплениям города.

– Важный человек, – промурлыкала красавица и приблизилась. – Ваша лошадь сможет везти двоих?

– Если недалеко – конечно.

Взяв Мирран за хрупкую талию, он помог ей сесть на лошадь впереди себя. Когда они двинулись с места, красавица прижалась спиной к Аргиросу и потом не попыталась отстраниться, так что короткая поездка оказалась весьма приятной.

Таверна Шахина располагалась в западной части Дараса, недалеко от церкви Апостола Варфоломея, которую построил Юстиниан при обновлении городских укреплений. Шахин принял Аргироса буквально с медвежьими объятиями и называл его не иначе как «мой государь», «мой владыка» и «мой хозяин», что отнюдь не освобождало от бойкого торга, когда речь зашла о цене комнаты.

Наконец Мирран сказала по-персидски:

– Не отпугни его.

Аргиросу стоило большого труда сохранить невозмутимое выражение лица: он не хотел, чтобы девушка знала, что он свободно владеет ее языком. Вмешательство Мирран в торги объяснялось, скорее всего, желанием получить вознаграждение за приведенного постояльца. Шахин стал благоразумнее, и сделка состоялась.

Как обычно в начале расследования, магистр зашел в пивную, чтобы за чаркой вина выудить местные сплетни. Заведение Шахина оказалось для этого подходящим. Здесь собралась смешанная публика, и оживленно-жаркая беседа велась на трех языках востока империи, а также на персидском. Здесь больше говорили о делах в Ктесифоне, персидской столице, чем о событиях в Константинополе.

Естественно, листки тоже занимали важное место в разговоре, но Аргиросу это ничего не дало. Население города, казалось, не слишком переживало из-за них, в отличие от Лаканодракона или Леонтия. Один из посетителей, бывший уже навеселе, пожал плечами и изрек:

– Они играют на наших нервах. Но меня заденет, когда я увижу персидскую армию у стен, не раньше.

Магистр решил подтолкнуть его к новым откровениям:

– Вы не думаете, что несториане могут пригласить…

Несколько человек разом перебили Василия, и он был вынужден умолкнуть, поскольку из задней комнаты появились четверо музыкантов и заняли свои места на низких сиденьях возле камина. Один был с двумя барабанами в форме ваз и привязанным к ноге тамбурином; другой – с двумя флейтами; третий – с длинной трубой; а последний держал лютню с коротким неком и смычком, такой Аргирос не видел в Константинополе.

После кивка лютниста музыканты начали играть. Барабанный ритм был замысловатее того, к какому привык Аргирос; мотив – живой, но томный. Еще одно напоминание о том, что восточные традиции куда древнее самой Римской империи.

Затем в зал пивной проскользнула Мирран, и магистр тут же забыл о традициях. На ней была только вуаль и несколько ювелирных украшений, сверкавших в огнях факелов; ее гладкая, умащенная маслом кожа блестела. Персиянка танцевала меж столов и, казалось, знала, как вызвать желание у любого мужчины. Гибкая, точно змея, она уворачивалась от жадно протянутых рук, стремившихся к ней прикоснуться.

– С таким-то танцем зачем она оставляет вуаль? – шепотом спросил Аргирос у посетителя, сидевшего за соседним столиком.

Парень был так шокирован, что даже оторвал горящий взгляд от Мирран.

– Показать лицо публично – это страшное бесчестье для женщины!

– О.

Глаза Мирран засияли, когда она узнала магистра, он понял: она избрала в качестве жертвы именно его. Со смехом она махнула музыкантам, и назойливая мелодия ускорилась. Персиянка извивалась перед ним, и это могло тронуть даже человека из камня, каким Аргирос, конечно, не был. Сквозь мускусный запах масла он уловил ее собственный аромат.

Музыка заливалась в пламенном крещендо. С возгласом Мирран бросилась на сиденье рядом с Аргиросом, обхватила руками его шею и прижалась к нему разгоряченным телом. Он почти не слышал бурных рукоплесканий, заполнивших таверну.

А потом, когда она поднималась с ним по лестнице, он не обращал внимания на несущиеся им вслед завистливые улюлюканья.

«Истинная добродетель – знать, что для тебя важнее в каждый момент», – сказал он себе.

Наутро он проснулся весьма помятым, но в остальном чувствовал себя так хорошо, как еще никогда в жизни. Мягкий соломенный тюфяк для двоих был узковат, и Мирран закинула ногу на голень Аргироса. Он медленно и осторожно повернулся и встал, но все равно разбудил ее.

– Прости.

Она томно улыбнулась:

– Тебе не за что просить прощения.

– Я рад.

Он галантно отвернулся спиной, чтобы воспользоваться ночным горшком, затем взял стоявший у кровати кувшин, плеснул воды на лицо и прополоскал рот. Запустив пальцы в волосы и бороду, он обнаружил колтуны и встряхнул головой в притворном испуге.

– Ты, наверно, думаешь, что меня трепали собаки, судя по моему виду.

– Ты всегда так переживаешь? – спросила она, поднялась и с наслаждением потянулась.

– По правде говоря, да.

Он подошел к своим седельным сумкам, которые еще не распаковывал, чтобы поискать гребень. Несколько позвякивающих безделушек и вуаль лежали поверх кожаных сумок. Она взяла их, пока Аргирос копался.

Он вынул три-четыре небольших, прочно закупоренных горшка с кусочками ткани, торчавшими из проделанных в пробках дырочек.

– Что это такое? – спросила Мирран; ведь такое не встретишь в обычном багаже путешественников.

Аргирос быстро нашелся.

– В них глина, – сообщил он. – Через это я фильтрую воду из резервуаров и по количеству и типу осадка могу судить о чистоте воды.

– А-а, – кивнула она, не проявляя интереса к чему-либо столь низменному, как предполагаемые профессиональные приспособления Аргироса.

И все же он обрадовался, когда нашел гребень и наконец смог убрать горшки на место. Они были наполнены не глиной, а франко-саксонской смесью древесного угля, серы и селитры, которую оружейники Константинополя окрестили адским порошком. Аргирос не намеревался афишировать существование смеси без крайней необходимости.

Он расчесал спутанные бакенбарды.

– Вот так-то… ох… лучше.

Одевшись, Василий заявил:

– Я знаю, что мои занятия кажутся глупыми, но Дарасу может понадобиться вся вода, какая есть в наличии, чтобы выдержать персидскую атаку, если из-за пергаментов, о которых я слышал, вспыхнет восстание.

Мирран просто пожала плечами, на что стоило посмотреть.

– Я тоже о них слышала, но здесь, по соседству с заведением Шахина, их было мало. – Поколебавшись, она добавила: – Ты думаешь, мы можем быть предателями, потому что мы персидской крови? Дед Шахина обратился в христианство – православие, а не несторианство, – и каждую неделю он молится в церкви Варфоломея.

Аргирос поверил ей. Не было смысла лгать о вещах, которые легко проверить.

– Я ничего такого не думал, – сказал он. – Но я не хотел бы оказаться в осаде, и особенно в городе, который может остаться без воды. И, – заключил он, – было б грешно рисковать тобой.

• Предыдущая
• 42/72
• Следующая