Зацветали яблони - Дорошенко Валентина Алексеевна - Страница 14
- Предыдущая
- 14/37
- Следующая
Звонок! Наверно, Валерка снизу звонит.
— Алло! — кричу в трубку. — Ах, это ты, отец. А я только что о тебе думала… Нет, я часто о тебе думаю, почти всегда. Когда не думаю о Валерке, думаю о тебе… Все хорошо. А у тебя?.. Что гремит? Ах, «музыка боевая»… Ну-ну, ты у меня всю жизнь был молодцом. «Бравый майор Греков»!.. Нет, убираю, скоро Валерка придет. Я так счастлива, папа, так счастлива!.. Что? Плохо слышно! И ты тоже?..
«Нет, все же хороший у меня отец, очень, очень хороший». «Я рад за тебя, дочка», — сказал на прощанье. Может, и одиноко ему там, а ни словом не обмолвился. Не стал портить мне настроение. Господи! Как все в этой жизни сложно! Но что это я закупоренная сижу? Распахнула окна, и в комнату ворвался аромат черемухи. Прямо под окном растет. За второй этаж перемахнула. В этом году она какая-то особенно буйная.
По «Маяку» музыка грянула. Самые современные ритмы. Я даже потанцевала немного перед зеркалом. Ничего, получается. Отцу, правда, это никогда не нравилось: «Крутят тазом — что тут красивого? Вот раньше умели танцевать!» — «Ну, разумеется, раньше! Раньше и дождь, и снег был другой, правда?» — «Правда, — соглашался отец. — Без радиоактивных примесей…»
— А теперь послушайте марши советских композиторов, — потребовала дикторша «Маяка».
Что ж, можно и марши. Они тоже соответствуют.
— «Марш нахимовцев». Исполняет хор мальчиков Дворца культуры «Электролит».
«Хор мальчиков…» У отца при этих словах неизменно наворачивались на глазах слезы. «Ты чего это, па?» — спрашивала я. Но он только отмахивался. А потом как-то сказал: «Хор мальчиков! Подумать только: целый хор! Как представлю этих маленьких мальчиков в белых рубашечках с короткими рукавами, в белых колготках и в шортиках… Много-много тоненьких детских ножек в одинаково белых колготках, подпирающих одинаково темные шортики… И эти тоненькие детские голоски…» — И отец, как ребенок, заливался слезами.
Но я-то знаю, что он вспоминал в эти минуты. Тех мальчиков, которые выползали из-под руин детского дома. И особенно того, которого отец не успел донести до медпункта… Этого он мне никогда почему-то не рассказывал. Я прочла в его воспоминаниях. Почему не рассказывал? Странный все же был у меня отец. Но почему был? Он и сейчас есть, и не так уж далеко, меньше часа электричкой. В любой момент можно махнуть навестить…
— «Солнышко светит ясное! — пели мальчики тоненькими голосками. — Здравствуй, страна прекрасная!»
…И ему там хорошо — он среди своих, таких же, как и он, любителей поговорить, вспомнить, покритиковать настоящее, воздать хвалу прошлому. Вот уж наговорится всласть! Валерку он бы укачал своими рассказами. Я и то с трудом их выдерживала последнее время. «Наша эскадрилья в составе…» — «Папа, мне некогда, я сейчас об отчете думаю». Отец минут 10–15 мужественно молчал, а потом как ни в чем не бывало начинал снова: «Значит, так. Наша эскадрилья получила боевое задание…»
Трудно, трудно всем вместе. Все разные, ужасно разные. А что такое фанерная перегородка?
Опять телефон. На сей раз Валерка.
— Где ты?.. Когда будешь?.. Я что делаю? Жду тебя, что же еще? Завтрак вкусный приготовила. Как, задерживаешься?! Почему?.. Обидно. Постарайся побыстрее…
Впрочем, это даже хорошо, что задерживается. Я ему приготовлю обед. Сделаю борщ и мясо с острым соусом. Валерий, наверно, любит такой — все мужчины любят острое. А в общем-то, у меня даже не было возможности узнать, что он любит, а что — нет. Да и он про меня этого не знает. «Неважно, — говорит Валерий, — поживем — узнаем. Когда много знаешь, это добром не кончается…»
Куда же девалась белая скатерть? Сегодня непременно должна быть белая. И я буду в белом… К счастью, и салфетки есть. Как раз две. Тоже белые, льняные. Бумажные сегодня нельзя, сегодня все должно быть натуральным, настоящим. Впрочем, у нас с Валеркой все должно быть настоящим. Всегда. А иначе — зачем?
Неплохо бы цветы на стол поставить, но на рынок уже не успею. Не беда, Валерка принесет. В такой день не может не принести.
Опять телефон. Валерий? Неужели опять задерживается?
— Алло! — Никакого ответа. — Я слушаю! — Молчание. Только где-то там, на другом конце, чувствовалось чье-то дыхание. Похоже, кому-то просто хотелось слышать мой голос. — Ну говорите же!
Послышались короткие гудки. Валерка? Нет, он не станет в такие игры играть. Отец? С чего бы это?
И тут же — звонок в дверь.
— Валерка! Наконец-то!
— Прости, опоздал, ты же знаешь, как трудно мне вырваться. Знаешь? Ну вот, умница, — похвалил и поцеловал меня в щеку. — Но я очень торопился. Очень! Даже за цветами не заехал. Ты не сердишься? Нет? Молодчина! Дарю тебе целый букет моих достоинств. И любовь, конечно! — стиснул меня в объятиях.
Потом я засуетилась, забегала из комнаты в кухню, из кухни в комнату. Стала доставать из холодильника салаты, приготовленные собственноручно, минералку, шампанское, из духовки — мясо, ставила на стол, опять убегала, а Валерка ждал, терпеливо, великодушно, уткнувшись в какой-то старый номер «Крокодила».
И вдруг, в один из забегов, не обнаружила Валерки в кресле. Растерянно оглядела комнату и…
— О господи! Что с тобой! Что случилось? — На полу, у раскрытой балконной двери — распростертое тело. Руки безжизненно раскинуты ладонями вверх. Глаза закрыты. — Валера! Валер! Ты жив? Что с тобой?
— Ничего, — открыл глаза. — Испугалась, глупышка? Решил расслабиться — по системе йогов. Дома не успел…
— A-а. Ну если по системе… — с трудом разогнула спину, поднялась с пола. Валерий вскочил, подхватил меня на руки.
— Испугалась! Значит, я тебе не безразличен? Значит, любишь? Любишь?
— Ты еще спрашиваешь? Пусти, стол опрокинем! Слышишь?
Шампанское было жгуче холодным. Валерий сказал:
— За нас! За сегодняшний день!
Немного погодя, когда на столе еще было полно и еды и питья, Валерий затушил сигарету, скомандовал: «Хватит жевать!»
Встал, сгреб меня в объятья и повлек куда-то. И целовал, целовал — лицо, волосы, шею…
— Валера! Ну подожди… Валер…
Потом, когда мы лежали рядом, обессиленные, отдавшие друг другу, казалось, все, что было отпущено на целую жизнь, я спросила:
— Кого ты хочешь, девочек или мальчиков? Я хочу, чтоб у нас было много детей!
В ответ услышала храп. Вначале неявный, только прощупывающий путь из глубоких глубин, он все нарастал, набирал силу.
— Валер, ты спишь? Неужели спишь?
Но потом, потом, глядя, как мерно, как успокоенно поднимается и опускается его грудь, решила: это хорошо, что он уснул. Просто замечательно! Значит, на душе у него спокойно, бестревожно. Ничто не давит, ничто не висит. Я с благодарностью ощущала тяжесть его головы на своем плече. Как безоглядно, как трогательно доверился он мне. И я буду стараться, изо всех сил стараться оправдать это доверие. Осторожно, еле касаясь, гладила влажные волосы. Какая большая, какая умная голова. Его докторская, несомненно, станет событием в математическом мире. Уже сейчас о его публикациях говорят, о них спорят. И я буду сидеть на его защите на правах законной супруги. В тридцать лет — доктор наук. Сила! Но главная его сила, конечно, не в этом. А в том, что он — смелый, решительный. Не дает обстоятельствам оседлать себя, диктует им собственные условия. Вот взял и порвал с прошлым перед самой защитой. Это не каждый может, тут нужен характер. Словом, настоящий мужчина. Именно таким должен быть мой муж.
В окно вплывает густой, настоянный на черемухе, воздух. Беззвучно покачивается занавеска. По потолку ползут, перекрещиваясь, тени. Чудится, что и потолок, и стены, и комната плывут, уплывают, мерно покачиваясь на волнах, куда-то далеко-далеко. «Господи, как я счастлива! И это не за счет чужого счастья, потому что его там не было». Валерка повернулся на другой бок, и деревянные ножки старой кровати пискнули от этого могучего движения. И вот тут, на бывшем родительском ложе, я впервые подумала о них, о своих родителях, как о женщине и мужчине. Как они жили? Были ли счастливы? Сурово подтянутый, с безупречной военной выправкой, отец, казалось, и спать ложился в застегнутом на все пуговицы кителе и стянутых ремнем «галифе». Он и к матери обращался не иначе как «дорогой друг, соратник, жена!». Я читала его письма. Может, потому и сбежала от него с его же товарищем? На самый край света, в Заполярье. И мужа бросила, и годовалую дочь. А он мне ничего не говорил — пока соседка Шурка, напившись, как-то не рассказала. Шурка, как я потом поняла, строила далеко идущие планы и мечтала помочь отцу-одиночке в воспитании маленькой девочки, то есть меня. Но отец не желал помощи — ни Шуркиной, ни чьей другой. Сам меня воспитывал.
- Предыдущая
- 14/37
- Следующая
