Продается недостроенный индивидуальный дом... - Гросс Виллем Иоханнович - Страница 30

• Предыдущая
• 30/66
• Следующая

— Не плескайся так громко, послушай, что пишет Юта.

— Юта?

— Ну да, я получила сегодня от нее письмо. Она блестяще сдала экзамены, остался только марксизм, и тогда она на третьем курсе.

— Ну, а по поводу того, что в Эстонии все друг друга знают? — вытирая руки, спокойно спросил муж.

— Нет, ты слушай. Погоди, тут про их последний вечер. Ага, нашла.

И она стала читать:

«...Итак — один танец за другим. В конце концов я спросила у парня, не покажется ли ему вечер чересчур однообразным — ведь он все время танцует только со мной. Он ответил, что характер его слишком слаб, чтобы отказаться от очаровательного однообразия, и что я... Нет смысла повторять, что он говорил. Общее веселье захватило и меня, и я решила не закалять больше характер этому филологу. Весь этот шутливый разговор еще не давал повода для знакомства. Но терпеливый филолог проводил меня в общежитие — оно напротив университета, — и так как провожание длилось два часа восемнадцать минут, то мы, конечно, познакомились. Я назвала ему свое имя, он свое: «Эро Лейзик».

Рейна это известие поразило. Брат, младший братишка, который был еще совсем ребенком, когда Рейн уходил на фронт, теперь ухаживал за девушкой на одном конце Эстонии, и родственники на другом знали об этом.

— Так, значит, Юта? Странно, ведь Юта... Впрочем, дело вкуса.

Урве думала, что муж будет приятно удивлен, обрадован. Все последнее время он ходит как в воду опущенный, а сама она живет полною жизнью, горит, все ей интересно, все внове. Нет, дальше так продолжаться не может. Надо встряхнуть его, проветрить, повернуть лицом к солнцу, чтобы он понял, что жить только домом, только постройкой нельзя.

— Скажи, Рейн, что с тобой происходит в послед нее время?

— Со мной? А что может происходить со мной?

Урве присела на стул и посмотрела на мужа, который без аппетита жевал что-то.

— Я пришла вот к какому выводу, — сказала она взволнованно. — На новом месте я могу заработать больше. Значит, нам будет легче, чем раньше. И знаешь что, Рейн? Начнем-ка мы строить. Теперь нам это под силу, согласен?

Порой роковые слова звучат именно так — просто, сердечно и заманчиво.

Совершить роковой поступок бывает порой невероятно просто, так же просто, как, скажем, повернуть ключ в замочной скважине. Да-да. Не открой Катюша Маслова в тот вечер двери своей комнаты, Нехлюдов не вошел бы к ней... Не было бы этой отвратительной сторублевки... Непройденной осталась бы дорога позора, и не сидела бы Катюша на скамье подсудимых... И Толстой не написал бы одного из своих лучших романов — добавила бы к размышлениям юной читательницы ее старшая подруга, но ее не было здесь, и она не имела возможности подслушать эти мысли.

А юная читательница лежала на траве, подстелив под себя старое шерстяное одеяло, одна со своей книгой, на которую падали яркие лучи летнего солнца и по которой полз перепуганный муравей.

Приход матери вернул Лехте Мармель к действительности. Мать, наверное, проголодалась. В сарае на горячей плите ее ждала овсяная каша с кусочками поджаренного сала, а на столе, покрытом клеенкой, стояло остуженное молоко обеденной дойки.

— Иди! — по-хозяйски распорядилась Лехте. — Вымой руки и... Ну, зачем ты куришь! Мы же сейчас будем обедать.

Мать с усталой усмешкой махнула рукой. После того, как муж выгнал ее, она редко расставалась с папиросой, — Лехте права, не стоило бы курить до обеда, но за спиной длинная дорога домой, а здесь множество дел, волновавших ее.

— Хорошо бы выложить стену до уровня окон, — сказала мать.

Лехте ничего не ответила. Она накладывала в тарелку дымящуюся кашу. Ох уж эти стены. Хоть бы ряды получались ровнее. К тому же серые кирпичи были уложены вперемежку с красными, цельные с половинками. Кирпич брали отовсюду, там, где можно было купить подешевле. Щебенка с площадок, на которых шли восстановительные работы, и та становилась достоянием бедного индивидуального застройщика. Лехте страдала молча и скрывала, что страдает. Что же, они с матерью не могли строить иначе. Кое-кто мог ставить стены из лучшего материала. Мужчины укладывали кирпич ровнее и красивее. Все это она понимала... но таков уж этот сорняк неполноценности, — стоит ему попасть на неровную почву сравнений, как он сразу же пускает ростки.

— А разве тетя Линде не захотела сегодня взять нашу Кирьяк на свое попечение? — спросила Ану, наливая молоко. По дороге сюда она видела корову на незанятом участке и собиралась сразу же спросить, почему та на цепи, но позабыла.

Кирьяк — небольшой дополнительный источник доходов семьи Мармель — проживала за перегородкой, в том же самом сарае, где жили хозяева, молоко Кирьяк покупали семьи, живущие по соседству в старых деревянных домах, а навоз относили в дальний конец участка, где был посажен картофель. Сено и подстилку приходилось покупать, но Ану подсчитала, что чистая прибыль от коровы составляет около пяти тысяч рублей в год. Не будь у них Кирьяк, едва ли они смогли бы строить дом.

— У тети Линде сегодня стирка, — деловито сообщила дочь.

Матери не сиделось на месте. Не выпуская изо рта послеобеденной сигареты, она сняла с гвоздя перепачканный известью комбинезон, вытащила из-под плиты стоптанные мужские ботинки и приготовилась к сражению.

Подсобница тем временем вытряхивала из ящика остатки засохшего раствора.

Недокуренный «Парашютист» приземлился у края известковой ямы. За работу! Зазвенели лопаты. Прекрасный получился раствор.

Лехте стала ведром таскать его на леса. А мастер, держа в руках кельму и ватерпас, принялся за работу, которую вчера вечером не успел закончить. Кирпичу хватало. Маленькая подсобница позаботилась и об этом.

Лехте носила раствор. Прохожие не интересовали ее. Пусть думают что хотят. Разве придет кому-нибудь из них в голову, что заставило мать и дочь взяться за постройку дома, тем более что жилплощадь у них была, и совсем недалеко отсюда — улица Лууги, 8, квартира 6. Поинтересуйся кто-нибудь из прохожих, почему они покинули свой дом, строители промолчали бы. Возможно, тот, кто остался жить на улице Лууги (ордер был на его имя), и сказал бы что-нибудь о невыносимом характере своей жены. У матери с дочерью не было ни времени, ни желания опровергать клеветнические вымыслы, которые, очевидно, распространял некий бухгалтер по имени Мармель и его друг Линкман. Люди любят посудачить. Что ж, время — лучший и справедливейший судья.

Лехте стала готовить новый ящик раствора. Они с матерью не приготовляли сразу большого количества, потому что размешивать его долго и нелегко.

Двое людей свернули с улицы в сторону. Перепрыгнули канаву и остановились совсем близко от Кирьяк.

Ану глянула на них сверху, Лехте — снизу. Обе почти одновременно подумали: пастбище Кирьяк в опасности.

Лехте взобралась наверх.

— Мама, кто это?

— Откуда мне знать. Может, новые соседи.

— Значит, наша Кирьяк на их участке.

— Ну и что, нашла из-за чего волноваться, — беспечно ответила мать, но ее темное от загара, широкое, в морщинах лицо нахмурилось.

Лехте спустилась вниз и стремглав помчалась на лужайку, где прогуливалась незнакомая пара. Ану волей-неволей оторвалась от работы, чтобы взглянуть, куда и зачем убежала дочь. Уже вечер, и переводить Кирьяк на другое место нет никакого смысла.

Однако дочь и не вспомнила о Кирьяк. Она остановилась возле женщины в пестром платье, та протянула ей обе руки, и они пошли к дому, оставив высокого мужчину размышлять в одиночестве.

— Мама! — крикнула Лехте снизу. — Опускайся, увидишь, какая у нас будет соседка. Она училась в нашей школе. Урве, ты ведь будешь нашей соседкой, да?

Урве весело рассмеялась. Она еще не знает, как все сложится, но, во всяком случае, она очень рада встретить свою младшую подружку по литературному кружку.

— Тебя и не узнать, погоди, в котором же ты теперь классе? Когда я училась в школе, ты была...

• Предыдущая
• 30/66
• Следующая