Продается недостроенный индивидуальный дом... - Гросс Виллем Иоханнович - Страница 16

• Предыдущая
• 16/66
• Следующая

— Сейчас, сейчас поищем чего-нибудь, — сказала она ему, словно ребенку. — Повернись к стенке и не смотри, хорошо?

Рейн безоговорочно подчинился этому распоряжению. Рядом с ним шелестела одежда, щелкали кнопки.

— Теперь можно.

Остатки вчерашнего свадебного угощения — селедка, паштет, хрустящая коричневая корочка свиного жаркого, полмиски винегрета, подсохшие ломти сыра и другая снедь, — все это снова оказалось на столе, который ради этого торжественного дня был поставлен на середине комнаты и накрыт белой скатертью.

Рейн в каком-то лениво-блаженном состоянии следил за быстрыми, изящными движениями жены. Впервые они обедают вдвоем. Да, по такому поводу и за таким богатым столом неплохо бы выпить — кстати, водка тоже осталась. Если сейчас на столе появятся еще рюмка и бутылка, то Урве — настоящая женщина.

Урве присела на край кушетки и, обняв Рейна, сказала:

— Вставай, Rene, скоро будем кушать. Я пойду разогрею капусту, а ты тем временем оденешься, ладно? Но знаешь, — ее губы сложились в трубочку, — водки мы пить не будем. Не стоит.

— Ну конечно, зачем нам водка.

Рейн натянул на себя солдатские брюки и сапоги.

У него еще не было домашнего костюма, не было и комнатных туфель.

Но у него была жена! И дом!

Из зеркала на него глянуло продолговатое, с волевым подбородком загорелое лицо: лицо улыбнулось и весело, по-дружески подмигнуло. Неужели это он полз когда-то по заснеженным, сулящим смерть холмам Великих Лук и выбрался вместе с раненым товарищем из «рощи смерти»? Неужели это тот самый парень, который еще позапрошлой осенью бежал по шаткому деревянному мосту через Эмайыги и над его головой рвались вражеские шрапнели? Да, это был он, счастливчик. Вот этой рукой, на острове Муху, он пилил мачтовый лес для блиндажа. Если б в тот раз он стоял там, где стоял Альфред Пыйклик? Его бы не было сейчас здесь.

У него не было бы тогда ни дома, ни этой просторной комнаты с уютной кухней, где сейчас хлопочет его жена. И его самого не было бы. Сколько раз жизнь складывалась так, что его могло не быть. Но кто был бы здесь вместо него? Кто стал бы мужем этой удивительной Урве?

— О чем ты думаешь?

Рейн повернулся. Господи, до чего же у нее красивые глаза! Он обнял ее обеими руками за плечи и вздохнул:

— За что мне такое счастье?

— А мне за что?

Капуста на электрической плитке зашипела. Молодожены могли садиться за стол.

Они сели за маленький столик в нише. Он был словно специально поставлен сюда для них двоих.

Низенький плешивый официант протянул им меню и исчез. Его собратья уже поужинали, надо было перекусить и старому официанту, хотя в желудке у него еще ощущалась тяжесть от съеденной за обедом солянки и бараньего антрекота. А тут еще эта робкая парочка заняла столик, который обычно приносил такой доход. Девчонка, сразу видать, пришла сюда только ножками подрыгать. И парень совсем неотесанный. Февраль, а он лезет в каком-то зеленоватом костюме — не иначе как по ордеру получил — в перворазрядный ресторан. Впрочем, какие могут быть перворазрядные рестораны сейчас в этом обнищавшем захолустье! Редко промелькнет знакомое лицо, оставшееся в памяти с тех давних пор, когда здесь устраивались пресс-балы и банкеты, поражавшие богатством и изысканностью туалетов. А теперь какая-то девчонка надевает юбку, прикалывает к блестящей шелковой блузке дешевую брошку и является сюда, будто это ее право. Провинциальное захолустье! А ведь официант не забыл еще тихие предвечерние часы в ресторане первоклассного отеля: прохладные интимные сумерки, сверкающая белизна скатертей, тихий гул голосов, изредка позвякивает великолепная посуда. В эти часы ему часто приходилось обслуживать солидных господ из Англии, Швеции. А теперь за столиками ресторана «Глория» сидят заводские парни с грязными ногтями, в пиджаках с хлястиками, приобретенных по ордеру.

Зал ресторана быстро заполнялся. Оркестр тихонько пиликал что-то, музыку заглушали голоса развеселившихся посетителей. Официанты со своими тяжелыми подносами ловко сновали меж столиков.

— Ушел и пропал, — заметила Урве.

— Черт знает, что здесь за порядки, — проворчал Рейн, оглядываясь кругом.

Они были здесь впервые. Рейн оценивающим взглядом окинул просторное помещение, тяжелые плюшевые гардины цвета бордо, буфет с богатым выбором блюд, оригинальную арматуру, паркетный узорчатый пол. Урве интересовали платья и прически женщин. Она чувствовала себя здесь отлично.

Оркестр, собрав все свои силы, поднатужился и сфинишировал на внезапно высокой ноте. Шум голосов стал лишь чуть-чуть потише. Тут и там слышались взрывы звонкого смеха. За одним из столиков, по другую сторону балюстрады, сидела компания солидных мужчин. Густой бас говорил: «Погоди, Карл! Послушай, Карл, что я тебе скажу». Что он сказал, расслышать не удалось, но, очевидно, что-то смешное, потому что сидящие за столиком дружно захохотали. Многие в зале обернулись. Рейн заметил, что официант, обслуживавший этот столик, работал быстро, легко, стараясь угодить посетителям.

Урве беспокойно вздохнула. Куда же запропастился их лысый? Просто зло берет.

Сидевшие за соседним столиком офицеры морского флота попросили Рейна передать им меню.

— Но мы еще не подсчитали, во что нам все это обойдется. Цены, во всяком случае, ужасные, — шепнула мужу Урве.

— Ох! — Рейн сделал широкий жест рукой. — Обойдется во что обойдется, человеку раз в жизни исполняется двадцать лет.

Смешно. Урве исполнилось двадцать лет. Было время, когда она считала двадцатилетнюю Ирену с нижнего этажа старой женщиной. Теперь ей самой столько же, и десятилетняя дочка Ирены считает ее старой.

Официант, в глазах которого Урве была жалкой девицей, падкой до танцев, наконец появился. Ему сразу же закивали с нескольких сторон. Но он подошел к столику, за которым сидели морские офицеры. А ведь они только что пришли.

— Свинство! — нашла верное определение Урве.

— М-да, безобразие, придется выяснить. — Как выяснить — Рейн и сам не знал. В таком солидном ресторане он был впервые.

Этот вечер был задуман таким чудесным, а теперь... Они не разговаривали, они лишь следили за тем, как официант переходил от одного столика к другому. Оба думали одно и то же: стоило ли вообще приходить сюда? Стоило ли досаждать матери, которая считала, что праздновать день рождения в ресторане не что иное, как святотатство?

Наконец официант, которого куриный бульон и пирожок с рисом сделали благодушным, подошел к молодым влюбленным. Двести белого и набор холодных закусок. Так, так. Сто пятьдесят красного портвейна. Это пойло, вероятно, будет пить девчонка. Пусть пьет. Ее дело. И еще — свиную отбивную и телячий шницель. Пока все. Вот оно что — пока!

И все же он провел под столбиком цифр жирную черту, — еще в кухне, прихлебывая бульон, он решил, что сделает так. Счет получился не таким уж маленьким, однако это не изменило его первоначального намерения:

— Все удовольствие обойдется вам в сто шестнадцать рублей пятьдесят восемь копеек.

Оскорбительными были не слова, оскорбительным был тон. Словно официант предостерегал: мужики, куда вы лезете. Сюда могут зайти господа.

Урве почувствовала, как стыд горячей волной прихлынул к лицу. На глазах выступили слезы. Ведь человеку один раз в жизни исполняется двадцать лет. Вдруг она услышала, как будто откуда-то издалека тихий низкий голос Рейна:

— Позовите сюда директора.

— Что, что? — Лысый подался вперед и при этом чуть не опрокинул бокал салфеткой, переброшенной через руку. Неужели этот парень в костюме по ордеру догадался о десятирублевой приписке? В волнении он забыл, что счет еще не оплачен и поэтому приписка не установлена.

Но, как сразу же выяснилось, вопрос был не в счете.

— Я вам ясно сказал: позовите директора. Вы оскорбили нас.

— Но каким образом, гражданин? Произошла ошибка, явная ошибка.

• Предыдущая
• 16/66
• Следующая