Матросская тишина - Лазутин Иван Георгиевич - Страница 47

• Предыдущая
• 47/103
• Следующая

— Если вы еще хоть раз плюнете в меня — вы об этом пожалеете!.. Предупреждаю вас — я занимался самбо и карате.

Пан сипло рассмеялся и огляделся по сторонам, словно ища поддержки у обитателей камеры, но, судя по выражению их лиц, поддержки этой не находил.

— А мне уже плевать больше нечем. Я всю слюну выплюнул на тебя. — Сам говорил и незаметно, словно подкрадываясь, мелкими шажками приближался к Валерию. И когда расстояние между ними было меньше метра, Пан что есть силы ударил своим огромным и тяжелым, как кувалда, кулаком в солнечное сплетение Валерия. Тот, как подрубленный молоденький клен, рухнул на пол и потерял сознание. В боксе это состояние, когда один из соперников после сильного удара падает на пол ринга и в течение десяти секунд не может продолжать бой, называется нокаутом.

Когда Валерий пришел в сознание и открыл глаза, то увидел перед собой сидящего на корточках Пана, который, вытянув вперед голову, сипло хохотал и плотно стянутыми губами и втягиванием щек набирал во рту слюну. Валерий видел, что в следующую секунду он пошлет в его лицо плевок, но пока еще не было сил ни встать, ни воспротивиться. И Пан сделал этот свой коронный плевок. Не дожидаясь, когда Валерий поднимется с пола, он неторопливо привстал с корточек и, уперев руки в бока, сверху вниз смотрел на лежавшего на полу Валерия.

— Вот что, паря, ты по душе мне. Будешь моим заместителем по политической части. Каждый день будешь читать газеты и информировать камеру, что творится в нашей стране и в мире. А все эти сексоты… — Пан злым взглядом окинул обитателей камеры, — вся эта сто семнадцатая падаль будет у нас шестерками. Они умеют хорошо чесать спину. Особенно вон тот, с Арбата. — Пан кинул взгляд на тонкого, стройного голубоглазого блондина. — У него пальцы пианиста, талантливо чешет спину. — Повернувшись к поднявшемуся с пола Валерию, Пан спросил: — Ты любишь, когда тебе чешут спину?

— Я не свинья, чтобы мне чесали спину, — ответил Валерий и посмотрел на Пана глазами, в которых тот прочитал, что он еще не окончательно сломлен.

— Ах, даже так?!.. — присвистнул Паи и удивленно посмотрел на Валерия. — А ты, я вижу, стойкий. Ну что ж, продолжим нашу педагогическую поэму после завтрака. — С этими словами он подошел к Валерию, но тот, уже не готовясь к защите, обессиленно сел на койку и опустил голову.

Пан запустил свою разлапистую пятерню в густую шевелюру Валерия и рывком вскинул его голову.

— Так ты что, не хочешь быть моим заместителем?

В глазах Валерия стояли слезы. Плечи его содрогались в беззвучных рыданиях.

— Умоляю вас, не трогайте меня… Если вы еще хоть один раз плюнете в меня или ударите — я задушу вас ночью. Задушу сонного!..

По взгляду Валерия, устремленному на Пана, тот понял, что такой может задушить сонного. И это словно прошило током коварного уголовника. Отдернув руку от головы Валерия, он отступил назад. И, как бы ища поддержки среди обитателей камеры, просительно проговорил:

— Братцы, вы свидетели. Угрожал убийством. Статья двести седьмая Уголовного кодекса РСФСР. Срок плевый. Всего полгода за колючей проволокой. — И, переведя взгляд на Валерия, назидательно, стараясь выглядеть со стороны как можно спокойнее, проговорил: — А за умышленное убийство — статья посерьезней, сто вторая. Можешь запросто схлопотать и вышку. Понял? Я спрашиваю, ты понял меня? — И снова разлапистая грязная ладонь легла на голову Валерия.

Валерий поднял голову и, глядя снизу вверх в глаза Пана, медленно проговорил:

— Я вас понял… Но хочу, чтобы и вы поняли меня. Повторяю: если вы еще хоть один раз дотронетесь до меня или унизите меня — я задушу вас!.. Задушу сонного!.. Говорю это при свидетелях.

Обстановка в камере была настолько напряженной, что когда в двери открылось окошечко и разносчик пищи протянул котелок с едой, то никто из обитателей камеры не повернулся к двери.

Все четверо, арестованные по делу квартирной кражи, были помещены в следственный изолятор на Матросской тишине. Последнего в изолятор привезли Валерия Воронцова. Камеры всех четверых находились в разных корпусах, так что всякая возможность установить между собой хотя бы малейшую связь исключалась.

Следователь Ладейников, которому было поручено вести уголовное дело, после ареста четверки приехал в изолятор и первым решил допросить Николая Барыгина, по прошлой лагерной кличке Рыжий, на которого на Петровке, 38, было заведено целое пухлое досье; в нем были отражены последние четырнадцать лет его жизни. Перед тем как допросить Барыгина, Ладейников познакомился с его прошлым и мысленно уже составил себе план допроса. Больше всего он был озабочен тем, как поведет себя тройка рецидивистов по отношению к Валерию Воронцову. В его практике уже были случаи, когда отпетые уголовники по предварительному — до ареста — сговору решают: в случае провала главную вину в совершенном преступлении валить на новичка. Причем договариваются чуть ли не до сходных в мельчайших подробностях показаний, которые бывает трудно опровергнуть и разрушить даже опытному следователю, потому что пословица «что написано пером — не вырубишь топором» настолько твердо и четко проявляет себя в ходе расследования, что на всем деле она иногда стоит как неизгладимое тавро.

Ладейников, как и планировал, когда принял дело по ограблению квартиры по улице Станиславского, первым решил допросить Барыгина. А поэтому сразу же, как только прибыл в изолятор, по телефону связался с дежурным по корпусу и, представившись, попросил привести к нему в комнату следователя арестованного Барыгина. Пока он ждал подследственного — еще раз пробежал взглядом по листку, где вчера вечером им были записаны обязательные вопросы, которые — не запиши их заранее — могут быть упущены или забыты. За десять лет работы следователем в прокуратуре Ладейников много раз побывал в изоляторе на Матросской тишине. А когда лет восемь назад впервые подъехал к этому изолятору, то ему бросилось в глаза: если бы не зарешеченные узорным плетением железных кружев окна, то со стороны даже коренной москвич мог бы подумать, что в этом здании располагается или иностранное посольство, или какое-нибудь учреждение культуры. В прошлом году Ладейников выехал из дома второпях и забыл, чего с ним никогда не бывало, удостоверение. Хватился уже у проходной в изолятор. Чтобы сэкономить время, он позвонил домой и попросил жену, чтобы та взяла такси и подвезла ему удостоверение. Местом свидания он назначил одноэтажный старенький домик на той же Матросской тишине, где в крохотном дворовом скверике пенсионеры азартно резались в дурака. Жену пришлось ждать около часа. Чтобы не слоняться без дела по улице в ожидании, когда жена привезет удостоверение, Ладейников зашел в дворовый скверик, присел на свободную скамейку неподалеку от картежников, закурил. К нему, покряхтывая, подсел старик, по виду которого можно подумать, что ему уже перевалило за восьмой десяток. Был он как лунь сед и дряхл. Старик оказался разговорчивым. Чтобы вызвать Ладейникова на разговор, он ругнул картежников, посетовал на погоду, потом, пристально глядя из-под нависших седых бровей на Ладейникова, сказал:

— Вроде бы ты не из нашего дома. Что-то я тебя раньше не видал в нашем дворе.

— Я нездешний, дедушка.

— А чего же ты сидишь в нашем дворе? Чего здесь делаешь?

Ладейников ухмыльнулся. Не говорить же старику правду, почему он здесь сидит и чего ждет.

— Нога у меня болит, дедушка. Вот шел-шел и решил немного отдохнуть. Полегче станет — и пойду.

— А куда пойдешь-то? — допытывался старик.

— Домой. Я тут у дяди был, на Матросской тишине, а его, как на грех, не оказалось дома.

— Позвонил бы вперед, договорился… — подогревал беседу старик.

— Да у него нет телефона. Домишко такой же старенький, как ваш.

— Что правда, то правда… — вздохнул старик. — В наши лачуги телефонов не ставят. Начальство в них не живет. А кто из молодых выйдет в начальство или по науке пойдет — ему тут же дают ордер в новый дом. А уж там-то все есть: балконы и телефоны, паркеты и всякие ЛОДЖИ…

• Предыдущая
• 47/103
• Следующая