Ярость жертвы - Афанасьев Анатолий Владимирович - Страница 5
- Предыдущая
- 5/66
- Следующая
— Чего молчишь? — позвала она из трубки. — Стыдно признаться?
— В чем признаться?
— Чем занимался вчера.
— Ничем не занимался. Утром посуду сдавал. Вечером дрова рубил.
— Очень остроумно. Я сейчас к тебе приеду.
— Зачем?
После долгой паузы Наденька мягко заметила:
— Дорогой мальчик, а ведь ты задумал что-то мерзкое. Какую-то гадость против Наденьки.
— Совсем нет, — смалодушничал я. — Просто дел по горло. Надо срочно кое-куда смотаться.
— Ты же говорил, что не можешь больше двух суток без женщины.
— Ради бизнеса приходится иногда жертвовать личным счастьем.
Наденька, казалось, укоризненно улыбнулась в трубку:
— Знаешь что скажу тебе, милок. Вот мой муж никогда бы не поставил женщину в такое двусмысленное положение. Получается, вроде я навязываюсь. Ты хоть понимаешь, что это унизительно?
— Понимаю. Давай потерпим до завтра.
— Завтра уже будет опасно.
Это был сильный аргумент, но я и тут нашелся:
— А мы, как с мужем, платонически.
— Хам! — сказала Наденька и повесила трубку.
Через два часа я сидел в кабинете Георгия Саввича Огонькова, директора фирмы «Факел». Мы пили кофе и ждали еще двух-трех человек, чтобы ехать куда-то по Горьковскому шоссе смотреть землю под застройку. Беседовали дружески о том о сем, улыбались друг другу, но, как всегда, как с первого знакомства, витала между нами шальная мысль, что, пожалуй, лучше бы нам вообще не встречаться на белом свете. Почему? Да черт его знает. Георгий Саввич — импозантный джентльмен с манерами мелкопоместного барина — был из тех, кто за два года успел сколотить изрядный капиталец, приватизировал все, что охватил взглядом, и уже пристроил детей в Европе, прикупив им — сыну и дочери — французское подданство. От него веяло таким же крепким душевным здоровьем, как от энергичного жука, окопавшегося в навозной куче. Увы, теперь выбирать не приходилось: кто платит, тот и хорош. Меня он купил с потрохами за двести долларов ежемесячного оклада плюс десять процентов прибыли от каждой сделки, в которой я принимаю непосредственное участие.
Сильной стороной Огонькова было, безусловно, полное отсутствие в нем всякого намека на моральное чувство. Нравственно он был стерилен, как скорпион в пустыне.
Огоньков позвонил сразу после Наденьки и велел немедленно прибыть в контору. Выяснилось вот что. Некто Гаспарян, чиновник нефтяного министерства, обратился к Огонькову с заманчивым предложением. Он вознамерился переплюнуть всех московских толстосумов. Арендовав в Подмосковье несколько гектаров лесных угодий, Гаспарян решил возвести там не просто дом, а как бы готический дворец, окруженный английским парком, искусственными водоемами и еще множеством причуд вплоть до родового склепа наподобие египетской пирамиды.
— Если мы этого турка не разденем до трусов, — печально заметил Георгий Саввич, — то только по твоей вине.
— Почему по моей?
— Да потому, что ты циник и не веришь ни во что хорошее.
— Но он не сумасшедший?
— Это не наше дело. Скажи лучше, осилим?
Внезапно меня бросило в жар:
— Были бы деньги, Георгий Саввич. То есть, как я понимаю, речь идет…
— Это тоже наши проблемы, — скромно ответил шеф.
— Хотелось бы поглядеть на этого человека.
— Поглядишь. Он нас ждет к пятнадцати ноль-ноль.
…Отправились на двух конторских «бьюиках», на двадцать восьмом километре свернули на проселок и еще через десять километров колдобин и ухабов вкатились в небольшую деревеньку под названием Тепково. По виду деревенька была нежилая. Единственный живой человек, который нам встретился, был громила в спортивной куртке, который стоял посреди улочки и, завидев нас, махнул рукой в сторону кирпичного дома с облупившимся фасадом, возле которого притулились два «мерса», столь же уместных здесь, как качели на кладбище. Дом этот, видимо, был когда-то сельским клубом, внутри открылся просторный зал со множеством расставленных в беспорядке стульев и некое подобие сцены, где за накрытым столом восседали двое: красивый мужчина восточной внешности и еще более красивая женщина лет тридцати, которая, если смотреть на нее снизу, из зала, напоминала боттичеллиевскую мадонну. Пять-шесть крепышей расположились на стульях у стен — охрана. Мужчина подал сверху знак, поманил пальчиком, и все наши — Огоньков, двое, кроме меня, сотрудников фирмы, бухгалтерша Аделаида Павловна — гуськом по скрипучим ступенькам поднялись на сцену и после церемонных представлений были усажены за стол.
Красивый мужчина и был Иван Иванович Гаспарян, чиновник, задумавший поразить цивилизованный мир размахом русского зодчества. В дальнейшем беседа складывалась так, что говорил преимущественно один Гаспарян, причем убедительно и пылко, чему немало способствовала пузатая бутылка коньяку, который он прихлебывал из чайной чашки, как клюквенный морс. Боттичеллиевская мадонна при особо эффектных замечаниях патрона восхищенно вскрикивала и подавалась пышной грудью ему навстречу. Вкратце речь Гаспаряна свелась вот к чему. Он объяснил нам, что, будучи истинным русским патриотом, не намерен, подобно многим нынешним временщикам, вывозить заработанные трудовым потом капиталы за границу, а напротив, предполагает обосноваться в этой стране на века и приложит все силы, чтобы оставить по себе благодарную память в потомках. Однако есть люди, подонки и завистники, которые обязательно попытаются помешать осуществлению его проекта, поэтому мы должны сразу сказать, сумеем ли справиться со строительством в кратчайшие сроки, скажем за год или два. Георгий Саввич, указав на меня пальцем, авторитетно ответил:
— Разрешите еще раз представить, Каменков Александр Леонидович, наш ведущий архитектор. Мировой уровень, член Пражской Академии искусств. При его участии, полагаю, затруднений не будет.
— Вы подтверждаете? — спросил Гаспарян.
Я встретился с его безумным, какого-то пергаментного отлива взглядом и мужественно кивнул:
— Не первая зима на волка. Для потомков постараемся.
— Сколько времени займет организационный период?
— Месяц, не больше, — ответил Огоньков.
— Неделя, — отрезал Гаспарян, и в тот же миг я почувствовал, что ввязываюсь в историю, которая скорее всего выйдет мне боком.
Глава 4
Вечером опять сидели в кабинете Огонькова, куда секретарша-дублерша Леночка подала холодный ужин — бутерброды с колбасой и рыбой, пиво, кофе. В комнату набилось человек десять: два зама Огонькова по смежным предприятиям, две-три неизвестные мне личности с тусклыми рожами вампиров, конторские дамы. Общее приподнятое настроение точно выразила бухгалтерша Аделаида Павловна:
— Попахивает большой аферой, Георгий Саввич, но замах у этого типчика крупный. Придется расширять штаты и прочее такое.
— Вы не правы, дорогая, — возразил Огоньков. — Никакой аферы быть не может. Гаспарян вхож в правительство. Это вам не какой-нибудь мелкий мафиози.
— Откуда у него такой капитал? — спросил я.
— Лицензии, миленький. Нефть.
— А что будет, если мы начнем, а его посадят?
— Сажать их будут еще не скоро, — успокоил Георгий Саввич. — Ты лучше скажи, сколько тебе надо помощников.
— На первое время человек пять. Но отбираю сам и на моих условиях.
— Что за условия?
— Аванс по пятнадцать «лимонов» на рыло.
Огоньков и глазом не моргнул:
— Как, Аделаида Павловна? — Старая советская манера: делать вид, что финансами управляет бухгалтерия.
— Может быть, обсудим эти вопросы в более узком кругу? — чопорно заметила бухгалтерша.
— Хоть в каком, — Георгий Саввич отпил пива из фарфоровой чашки, глаза его вдруг хищно блеснули. — Кажется, ребятки, вы не совсем понимаете, что произошло. Заказ царский, небывалый. Вы вдумайтесь: дворцовый комплекс на берегу Клязьмы. Искусственные водоемы, парки, храм. Фантастика! Если потянем… Полагаю, Саша, твоим коллегам такое и не снилось?
Пока я копался с замком квартиры, на лестничную клетку выполз Яша Шкиба, просветленный, гордый, пьяный и с пучком тысячерублевок в кулаке.
- Предыдущая
- 5/66
- Следующая