Филипп Бобков и пятое Управление КГБ. След в истории - Макаревич Эдуард Федорович - Страница 35

• Предыдущая
• 35/56
• Следующая

«В декабре 1993 – январе 1994 года в выставочном зале московских художников состоялась посмертная выставка художника Юрия Васильева. При жизни он не удостоился ни одной персональной экспозиции в нашей стране. Среди представленных картин экспонировалась картина „Дон Кихот“. На полотне изображен фрагмент ступенчатой башни без вершины и без основания. Но ее высота различима. По ступеням спускается самоуверенно сидящий на своем Росинанте Дон Кихот. Где-то в вышине над ним виден перепуганный Санчо Панса, кричащий об опасности. Очевидно – впереди бездна. Картина написана в 1955 году. Понятливые критики опознали в Дон Кихоте тогдашнего главу партии и оценили замысел автора. С тех пор картины Юрия Васильева могли видеть лишь в домашней обстановке его друзья. Талант художника открывал обществу грядущее, призывал осмыслить действительность. Необходимость осмысления, совершенствования системы осознавали и политики. Но если художник выполнил свой общественный долг подачей интеллектуального сигнала, то от политиков требовались действия, продуманные и поддерживаемые обществом. Трагедия состояла в том, что вместо обоснованного плана началась суета».

Вот эта боязнь «интеллектуального сигнала» от художников, которые стремились не столько воспевать действительность, сколько осмыслить ее посредством разных художественных форм, нервировало партию, усиливало ее репрессивный зуд.

Неспособность к воспроизводству доказательств силы социалистической идеи в новых условиях, в том числе и в художественном творчестве, обесценивала систему идеологического влияния в СССР, советскую пропаганду, а в конечном счете привела к ее краху благодаря «усилиям» партии.

Основатель и глава послевоенной немецкой разведслужбы Рейнхард Гелен как-то в сердцах бросил своим коллегам: «Наше дело настолько грязное, что заниматься им могут только настоящие джентльмены».

А дела Пятого управления? Как заметил Бобков, даже среди сотрудников КГБ отношение к управлению было неоднозначным. Некоторые увязывали его с «грязной работой». Тем не менее «чистая» работа все больше зависела от оперативного мастерства. То, что офицеры этой службы осваивали самые темные закоулки душ своих подопечных и при этом старались как можно меньше наследить, действительно приближало их к профессионалам джентльменского уровня.

Ветераны с радио «Свобода» однажды скажут, что профессиональные чекисты считали для себя постыдным служить в «жандармской пятерке». И брали, мол, туда более ни на что не годных. Это мнение специалистов со «свободного радио» – филиала ЦРУ. А в самом ЦРУ, в управлении тайных операций, знали, с кем имеют дело: в «пятерке» работали те, кто мог быть и политиком, и идеологом, и социологом, и специалистом «паблик рилейшнз», и оперативником в одном лице.

Конечно, своеобразная была деятельность. Если офицер Пятого управления «служил» по межнациональным отношениям, то обязан был изучать ситуацию в целой области или республике, изучать и вширь, и вглубь, изучать исторические и современные особенности, изучать и оперативным путем, и привлекая ученых. И выстраивать стратегию снятия межнациональной напряженности и националистических выступлений. Партийные комитеты могли не понимать этой стратегии, и нужно было убеждать, объясняя последствия возможных кризисных ситуаций, которые «свободное радио» из-за кордона всячески возбуждало.

А если офицер «пятерки» работал с творческой интеллигенцией, он стремился узнать ее муки и искания, повадки и стиль, настроения и национальные ориентиры. И при этом знать проблемы быта, денег и поощрений, моральных и материальных, столь чутко воспринимаемых. Он должен был уметь говорить с этими «художественными» людьми на их языке, быть понятым и не отторгнутым. И это когда те же западные центры и «свободное» радио обволакивали художников своим навязчивым вниманием и заботой об их творческом продукте.

Офицеры «пятерки» – одновременно контрразведчики и специалисты «паблик рилейшнз», причем «пиара» белого и черного. Их объединял не только КГБ, самая некоррумпированная организация в СССР, но еще теснее – корпоративная мораль Пятого управления, мораль профессионалов политической безопасности, взращенных Бобковым.

Что значил профессионализм на их языке?

Однажды молодой генерал на одном дыхании, с блеском в глазах, выдал спич:

– Профессионалы те, кто в проблеме с ходу. Знают, кого, что, где, как найти. Кто-то влетел в конфликт. С законом. Оказался в нашем поле. Смотрим базу данных, другую. Вот человек, его встречи, его круг. На пересечении информации – новые связи, новые контакты. И все как на ладони. И выход на объект со стороны новых связей. Разрабатываем старые – ищем новые. На столкновении информации, на соединении персонажей! Дело оперативной проверки, дело оперативной разработки – язык профессионала! На этом языке национализм, терроризм, антигосударственная деятельность светятся до молекулы.

Умудренный Бобков усмехнулся бы от столь лихого объяснения. Ведь сам – оперативник от бога. Когда в Москве в январе 1977 года грохнули подряд три взрыва – один в метро, другие неподалеку от площади Дзержинского, – и погибли люди, он вместе с начальником Управления контрразведки генералом Г. Григоренко возглавил оперативную группу, искавшую преступников. Мозг контрразведчика – что математическая система. Анализ на пересечении информации и установка для оперативных работников – искать здесь, здесь и здесь, но особенно среди армянских националистов. Группа работала полтора года, а ориентир был дан на второй день после случившегося. И оказался верен. Некто Затикян, активист так называемой армянской национальной объединенной партии, в свое время разгромленной КГБ, и был главным организатором этого террористического акта.

В то время в Пятом управлении работали достойные профессионалы сыскного дела. Вспоминают генерала П., который начинал оперуполномоченным в Западной Украине, тогда нашпигованной бандеровским подпольем. Он появлялся в банде, играя глухонемого. Его проверяли, неожиданно, из-за спины, стреляя над ухом. Ни один мускул не дрогнул, ни одна мышца не выдала. Он становился своим, и банда уверенно шла навстречу своей гибели.

Стараниями Бобкова такие люди оказывались в Пятом управлении. Отбор был персональный и для заслуженных «оперов», и для юных выпускников престижных университетов. Бобков говорил с каждым, узнавал направленность определял способности и перспективу. Пытался понять, станет ли сидящий перед ним человек кандидатом в «джентльмены» или в бюрократы? И это помимо того, что кандидат был просвечен вдоль и поперек кадровой службой. Трудно, очень трудно отпускал людей из Управления. Ушедших никогда не брал обратно.

Верность «пятой службе» для него была величиной осязаемой. Работа до девяти-десяти вечера, а потом и дома за письменным столом – час-полтора. Он поглощал немыслимое количество текста – от служебных бумаг до художественных сочинений. В том числе приобретенных оперативным путем.

Интерес его вел по этой жизни, творческий фанатизм. Не фанатизм заскорузлого чиновника спецслужбы, а одержимость «профессиональной» истиной. Как можно здесь без широты взглядов? Еще когда он ходил в слушателях школы СМЕРШ, обстоятельства серьезно столкнули его с литературой, пленником которой он стал на все время.

Потом привычкой стало постоянное общение с известными интеллектуалами, творческими людьми. Здесь и актер Олег Табаков, режиссер Юрий Любимов, кинорежиссер Лариса Шепитько, музыкант и дирижер Святослав Ростропович и другие, не менее известные люди. И даже бывший член царской Думы, дворянин Василий Шульгин, фильм о котором в 1965 году снял режиссер Фридрих Эрмлер, друг Бобкова.

Разный он был. Мог устроить разнос отделу за то, что пришлось арестовать старшего научного сотрудника, увязнувшего в антисоветской агитации.

– Не умеете работать, раз довели дело до ареста.

А мог потребовать:

– Этого надо вести на «посадку».

• Предыдущая
• 35/56
• Следующая