Алитет уходит в горы - Семушкин Тихон Захарович - Страница 74

• Предыдущая
• 74/115
• Следующая

— Ничего, Хохлов, завезем тебе и дом. Ты только по-хорошему живи с ней, с Татьяной-то.

— И так душа в душу живем.

Милиционер улыбнулся и привлек к себе жену огромной ручищей.

— Как с контрабандой? — спросил Лось.

— С осени одна шхуненка прошла, но далеко-далеко от берегов… Может быть, прогуляемся, товарищ уполномоченный?

— Нет, друг, я так нагулялся за дорогу, что теперь прямо на боковую и спать бы.

У Хохлова была такая потребность разговаривать, что он всю ночь говорил бы и говорил с Лосем.

— Ну что ж, ложитесь, я пойду ночевать к соседям. Все-то не уляжемся здесь.

— Так уж лучше я уйду, — сказал Лось.

— Что вы, товарищ уполномоченный! У них ведь грязновато.

Лось привык ко всякой обстановке, но от милиционера ему уходить не хотелось.

Хохлов сказал жене:

— Таня, ступай ночевать к старику.

За всю ночь Лось ни разу не проснулся. А утром, встав, увидел, как милиционер, зажав мясорубку в коленях, перекручивает мясо. Таня пекла пирожки.

— Вот так и орудуем вместе, товарищ уполномоченный, — весело сказал милиционер.

Голубые глаза Лося смеялись, лицо стало необыкновенно добродушным.

— Слушай, Хохлов, а что ты никаких сообщений не давал о себе? Признаться, я уже начал беспокоиться.

— Ну, товарищ уполномоченный, есть о чем беспокоиться! Мы не пропадем. А что касаемо донесений, я все подбирал разные факты. Готовился обстоятельно написать и начал уж. Тут много есть разных штук. Вот мне, например, Татьяна рассказала, будто в устье одной реки живут какие-то русские. Поехал выяснить. Пять дней езды отсюда. Километрах в двенадцати от устья реки. Еду я на своих собаках. Пуржит, Населенных мест нет. Попервоначалу взяла меня оторопь. Смотрю, навстречу упряжка бежит. Остановились. Собаки — как волки. Рослые, сильные. С нарты сходит человек. Из мехов выглядывает русское лицо. Заговаривает — женщина. Спрашиваю: «Куда едешь?» — «Капканы, говорит, посмотреть. Поезжайте к устью, там, говорит, землянка, и муж дома, а я скоро вернусь». Гаркнула на собак и скрылась в пурге. Вот тебе, думаю, история с географией! Поехал я. Искал, искал, еле нашел эту землянку. Кругом бело, а сторон четыре. Ничего не видать. По дыму нашел. Землянка вся в снегу, одна труба торчит. Захожу, эта женщина дома уж, дородная такая. А муж плюгавенький, чистенький, выбритый, в американскую робу одет. Но по разговору вижу — ученый.

— Подожди, подожди, друг. Это ты не во сие ли видел? — спросил Лось.

— Да вы слушайте, товарищ уполномоченный… Землянка у них сделана из плавника. В этом месте, как он мне рассказывал, течение такое есть, морское. Во время половодья на берегах больших рек подмывает лес, он валится, и его выносит в океан. А морское течение сюда выбрасывает их. Бревна эти попадают с Лены, и с Колымы, и с американской Юконы. С разных мест, разные породы. И вот у них в землянке стол, скамейки — все из плавника. Печка сделана из сорокаведерной бочки — тоже выброшена морем. Я и сам на берегу находил эти бочки. Вон семь штук у меня стоят по берегу на попа с газолином, с дистиллатом, с керосином. Местное население их не берет. Ни к чему они им… Так вот, хлопочут они около меня, усаживают, угощают… Муж ее спрашивает: «Вы давно с материка?» Говорю: «Не особенно». — «Вам не доводилось слышать там про закон усталости металла?» Спрашиваю: «Что это, декрет какой?» И вот этот человек начинает мне морочить голову. Будто металл, все равно как живой организм, устает, и когда приходит время, он без всякой причины, вроде ни с того ни с сего, ломается. В какой-то лаборатории этот человек работал, и будто ему с театра военных действий, как он говорил, посылали разные обломки, для того чтобы искать этот закон усталости. Я его спросил: «Вы кто такие будете?» «Инженер, говорит, а жена — врач. Теперь занимаемся охотой на песцов». Ну, думаю, вот это птицы! Не знаю, как с ними и разговаривать. А все-таки говорю: «Разрешите мне, как местной власти, зарегистрировать вас».

И, обращаясь к жене, милиционер сказал:

— Таня, достань-ка вон ту полевую сумку.

Лось лежал на животе, опершись на локти, и, нахмурив свой огромный лоб, внимательно слушал рассказ милиционера.

Хохлов посмотрел в тетрадку.

— И фамилия-то у них не русская: Саблер Вадим Петрович, а хозяйка его — Валентина Юрьевна. Вот видишь, товарищ уполномоченный, какие судаки здесь водятся. Все с помощью Татьяны обнаружил их, а так и не узнаешь.

— Откуда же они взялись? — удивился Лось.

— Вот я тоже их спросил. И тогда он мне целый вечер рассказывал. Будто еще до войны был царский указ настроить радиостанции в этом краю. Не то десять, не то двенадцать. А когда началась война, указ этот пошел насмарку. В 1916 году все-таки одну станцию в Колыме решили построить. Саблер и соорудил эту станцию. После революции с кем-то он там не поладил, разругался и решил бросить службу. Купил собак, посадил на нарту свою жинку и поехал по побережью. Более двух тысяч километров проехал. Доехал до этого устья, понравилось ему место и обосновался здесь. Говорит: «Лучшей жизни, чем здесь, я никогда и не знал. Мной никто не командует, и я — никем». А чего ему не жить? Все у него есть. За зиму наловит с женой сотни полторы песцов; летом запасет рыбы, грибов, ягод. Вот так и живут вдвоем в стороне от людей. Но только, я думаю, неспроста они живут здесь. Может, металл какой ищут? Ведь летом ни одна собака там не бывает. Безлюдное место. А насчет продуктов, думается мне, он снабжался со шхун американских. Но в этом году у него с продуктами худо. Правда, он говорит: «А мне и не нужны продукты. Я могу жить на оленьем мясе и рыбе, как кочевники». Ну, тут что-то не то. Плетет чего-то.

— Товарищ Хохлов, тебе придется еще съездить к нему. Обяжи его явиться в ревком. Но не раньше чем месяца через два. Я сам хочу его видеть.

— Слушаюсь, товарищ уполномоченный. Только на нем дело не кончается. Я, правда, как следует еще не разузнал. Но на след напал. На берегах другой реки, далеко отсюда, почти в самых горах, американец какой-то живет. Раньше он жил там только летом. Весной на моторной лодке приезжал, а к осени уезжал. Но в эту зиму будто бы он остался здесь. Вот такой есть слух. И туда придется съездить, пошукать там.

— Да, — сказал Лось. — Имей в виду, товарищ Хохлов, что в этом году, в крайнем случае на будущий год, мы должны выселить отсюда всех авантюристов-проходимцев.

— От нас они не скроются, товарищ уполномоченный… Этого дальнего будто бы зовут мистер Ник.

На следующий день пурга стихла, и Лось вместе с Хохловым выехал к Русакову, на пушную факторию.

Заведующий пушной факторией Иван Лукич Русаков, небольшого роста, юркий, с клинообразной рыжей бородкой и светлыми глазами, был родом из Пензенской губернии.

Еще мальчиком Русаков вместе со своим отцом уехал от безземелья с переселенцами в Сибирь. Здесь, на новой земле, он увлекся охотой на пушного зверя и со всей страстью отдался этому занятию. Он бродил по тайге целыми месяцами и еще в юные годы стал знаменитым охотником. На него обратил внимание сибирский купец Бабкин и пригласил его на службу. Через несколько лет Русаков стал крупнейшим специалистом по пушнине.

Купец решил сделать Русакова зятем, выдать за него свою единственную дочь. И Русакову предстояло самому стать крупным купцом.

Может быть, все так и случилось бы, если бы купец не узнал, что его будущий зять якшается с каторжниками-белобилетчиками, как он называл всех революционеров, живших в Сибири. Русаков запутался, по мнению купца, в нехорошем деле. И купец прогнал его. Русаков ушел в тайгу и снова стал выслеживать зверя.

В гражданскую войну он был партизаном, дрался с интервентами, не один раз попадался в руки японцев. Но случалось так, что он всегда уходил от врагов. После перенесенных нечеловеческих страданий Русаков стал заикаться. И вот теперь он жил на самом краю света, весь отдавшись своей любимой работе.

• Предыдущая
• 74/115
• Следующая