Алитет уходит в горы - Семушкин Тихон Захарович - Страница 47

• Предыдущая
• 47/115
• Следующая

— Мэри! Вылезай! — обрадованно крикнул он.

Старуха сидела на нарте, склонив голову на баран, и от усталости не могла говорить. Мэри обхватила ее руками, прижалась. Ярак занялся собаками: они запутались в упряжке. Он свел собак с подножия горы и подошел к женщинам.

— Рультына, куда ты едешь? — спросил он.

Старуха подняла голову и спокойно сказала:

— Вот вам упряжка. Уезжайте далеко в тундру, в горы, и живите у моего брата Гаймелькота.

— Рультына, поедем вместе с нами, — сказал растроганный Ярак.

— Нет. Дома много еще детей осталось. Я вернусь домой и буду молчать, как вот эти камни. Садитесь на нарту и уезжайте быстро. Гоните упряжку, не жалея собак.

— Рультына, мы заедем к русскому бородатому начальнику. Андрей мне говорил, что бородатый хочет дать нам женитьбенную бумагу, — сказал Ярак.

— Хорошо. Поезжайте к русскому. Может, бородатый поймет, что Мэри нужен муж. — И она тяжело вздохнула.

Ярак взял остол из рук Рультыны, крикнул на собак, которых он выкормил, и они, почувствовав настоящего хозяина, опустили хвосты и весело побежали вперед.

— Тагам, тагам! — кричала Рультына им вслед.

Она долго стояла и смотрела на удаляющуюся нарту.

Мистер Томсон проснулся необычно рано. Первый раз за всю долгую жизнь здесь он спал, не раздевшись…

Морщась от сильного света, мистер Томсон тяжко вздохнул, покачал головой и недовольно посмотрел на окно, залитое солнечными лучами. Он взглянул на будильник, но и патентованный «друг» остановился. «Что делается в этом доме!» — подумал Чарльз Томсон.

Он тяжело встал с кровати.

— Кофе! — крикнул он.

Рультына тихо вошла в комнату, поставила на стол уже готовый завтрак и молча вышла.

После завтрака мистер Томсон прошелся по комнате, подошел к окну и не увидел на обычном месте своей нарты. У него остановилось дыхание. Тяжелое предчувствие охватило его. Набросив на себя меховую канадку, он быстро обежал кругом свой дом. Собак и нарты не было. Задыхаясь от волнения, Томсон вбежал в сенки и, остановившись у полога семьи, тревожно спросил:

— Где Мэри?

Дети молчали.

Распахнув дверь комнаты, он увидел Рультыну, собиравшую со стола посуду.

— Где собаки? — закричал он.

Но Рультына, склонив голову, молчала. Она покорно ждала, когда белый муж скажет ей: «Уходи вон!»

Чарльз Томсон грубо толкнул ее, и она уронила на пол посуду фарфоровая кружка разлетелась вдребезги.

Тяжело дыша, Томсон прибежал к Рынтеу, своему преданному и покорному содержателю заезжей яранги.

— Где Ярак? — крикнул он.

Рынтеу молча махнул рукой в ту сторону, куда ушел Ярак.

— Собак мне! Живо!

Рынтеу стоял в одних меховых чулках с опущенными рукавами кухлянки и думал: «Давать собак нельзя и не давать нельзя». Он спокойно сказал:

— Собаки бегают по стойбищу, Чарли.

— Живо собак, безмозглый человек!

— Чарли, разве найдутся в нашем стойбище собаки, которые могут настичь твоих? И-и-и, твои собаки, Чарли, очень хорошие! Только Алитетовы могут с ними сравниться. Надо подождать: может быть, Алитет подъедет.

— Что ты плетешь мне, старый дьявол? Сейчас надо ехать, а не ждать! Живо запрягай! Ну, поворачивайся!

Чарльз Томсон тряхнул его за рукав, и Рынтеу не спеша пошел в ярангу. Он вынес связку алыков и, поднося их к носу Чарли, сказал:

— Только алыки — дрянь! Надо бы их починить!

— Давай какие есть! — прорычал мистер Томсон.

Посвистывая, Рынтеу пошел по стойбищу собирать своих не очень ретивых псов. Не спеша он вернулся к яранге в окружении собак, которые почему-то решили, что хозяин вздумал их покормить. Но бывает, что и собаки ошибаются. Откуда им знать, что думает Чарли?

Медленно, очень медленно Рынтеу стал надевать на них алыки, приговаривая:

— Ну, где догнать на таких евражках? Все равно что дикого оленя ловить хромому старику!

Вожаком Рынтеу пристегнул собаку со сбитой ногой и не понимающую команды.

Чарльз Томсон сел на нарту и поехал, рассчитывая перехватить беглецов в следующем стойбище. Он кричал на собак, бросал в них остол, но они лишь жалобно скулили, все время оглядывались, не прибавляя шагу, и вскоре совсем стали.

Чарльз Томсон, понурив голову, сидел на нарте.

«Год дэм санвабич! Бесполезно гнаться», — подумал он и повернул собак обратно.

И едва он подал команду, как псы, задрав хвосты, навострив уши, пустились вскачь.

Собаки вбежали в стойбище. Мистер Томсон бросил упряжку около первой попавшейся яранги и, усталый от гнева, направился в пушную факторию.

— Гуд дэй, мистер Томсон! — весело встретил его Саймонс.

— Гуд дэй, мистер Саймонс. Только у меня совсем не такой уж добрый день, — устало сказал мистер Томсон.

— Неприятности какие-нибудь, мистер Томсон?

— Скажите вы мне, мистер Саймонс: что сделалось с этими дикарями? Разве мог я об этом думать? Ведь этот самый Рынтеу, вся жизнь которого десятки лет зависела от меня и который был лучше всякой послушной собаки, теперь ведет себя так возмутительно! Я с большим трудом заставил его дать мне упряжку. И вы знаете, мистер Саймонс, этот грязный, неблагодарный дикарь собрал мне в нарту таких одров, что на них и за пресным льдом не поедешь! А ведь всего год тому назад достаточно было мне сказать одно слово, одно слово, мистер Саймонс, как мигом была бы готова упряжка из самых лучших псов всего стойбища. Я ничего не понимаю во всем этом, — стоя посередине комнаты и с сокрушением разводя руками, сказал Чарльз Томсон.

— В чем дело, мистер Томсон?

Мистер Саймонс сочувственно вздохнул, покачал головой, когда Томсон подробно рассказал о бегстве дочери с Яраком.

— Что же делать, мистер Томсон! Надо вам уезжать отсюда из этой не совсем цветущей страны. Неужели вам хочется, чтобы ваш труп был выброшен в эти камни на растерзание зверям, как вы рассказывали мне о местных обычаях? Неужели под конец вашей жизни, имея столько долларов, вам не хочется прожить остаток своих дней в цивилизованной стране? Вы полжизни не пили настоящего свежего молока. Это страшно, мистер Томсон! Вас беспокоит дочь? Но, по-видимому, она тоже дикая. Вы извините меня, мистер Томсон, я с вами говорю откровенно, и мне вас искренне жаль!

— Пожалуйста, пожалуйста! Вы хороший человек, мистер Саймонс. Никто со мной так тепло еще не говорил… Мистер Саймонс, может быть, вы возьмете меня с собой в Канаду? Ведь я один остался.

— С огромным удовольствием, мистер Томсон! Мы с вами хорошо заживем!

И они долго молчали, будто задумавшись о совместной жизни в Канаде.

— Но я возвращаюсь к начатому разговору, мистер Томсон: вас беспокоит дочь? Дорогой мой мистер Томсон, она родилась здесь. И Америка и Канада ей будут столь же противны, как и мне вот эта страна холода. Она погибнет там от тоски и по этим диким камням, по грязным ярангам, по этому отвратительному моржовому мясу, по этому страшному вою пурги…

— Да, да! Это вы говорите все совершенно правильно, мистер Саймонс. Вы хорошо поняли ее натуру.

— Мистер Томсон, пусть она живет с Яраком. Я уверен, что она будет счастлива по-своему, — сказал мистер Саймонс.

— Я увезу отсюда мальчика Бэна… И постараюсь все же вернуть Мэри. Мне кажется, она еще может привыкнуть к жизни в Канаде. Как вы думаете, мистер Саймонс?

— Очень возможно, очень возможно, — неохотно ответил он.

— Но что же мне делать с пушниной? У меня более полутора тысяч хвостов. С собой в Америку их не разрешают взять. А ехать продавать в Петропавловск-на-Камчатке я не хочу. Всю эту пушнину мистер Лось хотел забрать здесь, но, к счастью, у него не оказалось валюты.

— Мистер Томсон, мне хочется по-дружески дать вам совет.

— Какой, мистер Саймонс? — насторожился Чарльз Томсон.

— Строго говоря, это даже не совет, а самый простейший урок географии. Ном на Аляске отсюда ближе, чем соседнее чукотское стойбище. Это во-первых. А во-вторых, Берингов пролив не так уж широк, мистер Томсон! — И мистер Саймонс многозначительно улыбнулся. — Если бы мне понадобилось, я и на доске переправился бы через него. А вам стоит дать байдарным охотникам пачку табаку «Кентукки» — и вы будете в Америке со всем своим хозяйством. Подождите меня на Аляске или во Фриско, а там мы сядем на комфортабельный пароход — и в Канаду!

• Предыдущая
• 47/115
• Следующая