Кого я смею любить. Ради сына - Базен Эрве - Страница 36

• Предыдущая
• 36/105
• Следующая

приближается мышь. Он увидел в этом лишь безразличие влюбленной женщины, наконец целиком

поглощенной своей страстью. Он завершал свое дело.

— Да что там, — воскликнул он, — нечего мямлить! Не могу же я навсегда похоронить себя в твоем

драгоценном сарае, за десятки километров от работы, вместе со старой служанкой, которая меня ненавидит, и

несчастной девочкой, жить с которой далеко не весело. Натали пора на пенсию. Что до Берты, то ей место в

специальном заведении. Ее доля Залуки позволит содержать ее там, а твоя — составит тебе небольшое

приданое.

Чтобы возместить свою четверть наследства, он даже подумал о моем приданом, мой нежный друг! Я

потянулась, не отвечая. Взгляд моих полуприкрытых глаз, наверное, встревожил Мориса, так как он поспешил

добавить:

— Впрочем, если Натали хочет оставить Берту у себя, в небольшой квартирке неподалеку от нас, чтобы

ты могла часто с ними видеться, я не возражаю.

Но это никак не повлияло на программу в целом. И на его осуждение.

* * *

Однако Морис считал себя победителем. У него это было на лице написано, когда мы вернулись домой.

Стычка была неизбежна, и не успели мы надеть тапочки, как Натали объявила, будто бы обращаясь только ко

мне:

— Мы с Бертой ходили на могилу, потом к Карюэлю выбрать надгробие. Я заодно заскочила к нотариусу.

Мэтр Армеле сердит, что его не пригласили…

Морис тотчас перебил ее:

— Мадам Мерьядек, до получения более полных сведений я представляю интересы моих падчериц.

Прошу вас, предоставьте дело мне, иначе я буду вынужден обойтись без ваших услуг.

Он покраснел от собственной наглости. Я тоже покраснела — за мою старую, жестоко оскорбленную Нат.

Но что вы скажете! Натали улыбалась. Она невозмутимо ответила:

— Уж поверьте, месье Мелизе, здесь обойдутся скорее без вас, чем без меня.

В ее голосе была необычная ирония, но Морис не обратил на нее внимания: он больше не сдерживался.

— Неужели вы думаете, — закричал он, — что семейный совет дозволит девочкам роскошь найма

прислуги, когда они без моей помощи едва смогут себя содержать?

Из-за резкого взмаха бигудена я было подумала, что удар попал в цель. Я ошиблась. Натали смотрела на

противника свысока, с неопределимым выражением лица:

— Их же содержали до вас, и порой на мои средства, это всем известно. Раз уж речь зашла о совете, я вам

вот что скажу: те, кто в него войдут, сразу спросят, почему вы-то, вы, папаша, так прилепились к юным

девочкам, которые вам никто.

— Что вы сказали? — завопил Морис.

Но Натали уже повернулась к нему спиной.

XXIII

Это конец, но они об этом не знают. А я — знаю. Случай иногда многое решает. Разбуженная шумом

короткого ливня, я долго не решалась воспользоваться субботним утром, чтобы в свою очередь сходить на

мамину могилу и к Карюэлю — посмотреть на плиту, выбранную Натали. На обратном пути у меня был один

шанс из десяти встретить почтальона, бывшего немного выпимши, который крикнул мне, довольный тем, что не

придется давать крюк через Залуку, где ему никогда не перепадает ни рюмки:

— О, Иза! Возьми-ка почту для своих.

Почты было немного: “Рустика” в Кло-Бурель, “Уэст-Франс” для нас, письмо для Нат с печатью Пон-

л’Аббе (от кузины-бакалейщицы), открытка с соболезнованиями для дочерей Дюплон (от учительницы светской

школы, не успевшей приехать на похороны). И этот конверт, чья алжирская марка стоила грифа “срочно” и

который я так быстро распечатала, чтобы прочесть первые строчки: “Бедная моя девочка…” и пробежать

глазами до главного.

Итак, Морис проиграл. На бланке налогового управления наш бедный папочка вывел для своих

несчастных дочек жалкие слова… Смерть мамы, остававшейся для него, несмотря на все то что их — увы! —

разлучило, подругой юности, “глубоко поразила” его. В эту тяжелую минуту всем сердцем он с нами.

Расстояние, работа, непомерные расходы, стремление избежать трений между семьями не позволят ему — увы!

— приехать, поддержать нас, как бы ему того хотелось. Но он мне полностью доверяет, и Натали тоже. Все

необходимое сделано, бумаги отосланы кому положено…

Ни слова о Морисе. Я поспешно вернулась к началу. “Рустика” для Гомбелу упала в их почтовый ящик.

Оставшуюся пачку я держала под мышкой, кроме папиного письма, улетевшего по ветру, разорванного на

мелкие кусочки. Не будем ничего говорить. Вчерашней сцены достаточно: я не хочу навлечь на себя другую,

сама объявив о новости, которая вызовет непредсказуемую и буйную реакцию. Пусть лучше этим займутся

юристы, примут первый огонь на себя. Пока у меня еще есть немного времени, чтобы подготовить Натали, дав

ей понять, что она не должна показывать своего торжества, и чтобы подготовить Мориса, намекнув ему, что,

если он теряет контроль над ситуацией, это еще не значит, что он потеряет меня и, может быть, лучше ему

уехать и не компрометировать меня необычной настойчивостью, из-за которой наш брак, даже потом, будет

выглядеть подозрительно. На самом деле — плевать он хотел на опекунство, ему только надо получить оружие

против Залуки, подлинной его соперницы, и если мне удастся — ничего не обещая — заставить его поверить в

то, что ему нечего бояться, что его присутствие как раз все портит, а его уход подготовит почву для моего, он,

возможно, согласится собрать чемодан.

Чемодан… Тот самый, с которым он, мой тенорино, приехал к нам и не знал, куда его деть! Такая казнь

не веселит палача, несмотря на новую для него свободу, несмотря на этот ветер, который треплет его юбку и

шелестит за поворотом деревьями Залуки, слишком ярко разукрашенными молодыми листочками для дома,

носящего траур. У самой насыпи в щели изгороди просвечивает сверкающий хром. Морис вернулся раньше

обычного; он оставил машину во дворе. Куда он собрался?

Куда он собрался! Я сейчас об этом узнаю. Натали на кухне, дым из трубы сносит к Каркефу (ветер с

запада: завтра будет дождь). Морис ходит взад-вперед перед калиткой, кидается ко мне, как только я возникаю в

его поле зрения, и говорит без предисловий:

— Так больше не может продолжаться, Иза. Натали со мной даже не разговаривает. Только что крикнула

Берте в двух шагах от меня: “Этот явился обедать! У нас для него эскалопа нет”. Я не хочу устраивать сцен, но с

меня хватит. Нам нужно уехать, Иза.

— И натравить на себя весь поселок! Вы об этом не подумали?

— Ты не будешь жить со мной. Я утром навел справки. Встретился с директрисой пансиона для девушек:

она готова принять тебя. Ты будешь жить у монахинь, а днем работать у меня.

Все чудно придумано для того, чтобы охранять меня по ночам и головой выдавать днем! Натали уже

стоит на пороге, выставив подбородок вперед, словно наш разговор наносит ей личное оскорбление. Моя

примиряющая миссия будет не из легких. Все-таки попробуем:

— Морис, я думаю, вам в самом деле лучше на цыпочках перебраться в Нант. Я пока уехать не могу:

Натали устроит скандал.

— Нет, — ворчит Морис, нервно утрамбовывая еще не подсохшую после ливня глину, — нет, я не могу

бросить тебя в этой трясине. Она тебя засосет. Если я не увезу тебя, я тебя потеряю, а я не хочу тебя потерять.

Неужели он что-то почувствовал? Он преграждает мне дорогу, и надрыв его голоса волнует меня больше,

чем мне бы того хотелось. К счастью, у меня под мышкой сегодняшняя почта… Деталь такого рода разрядила

не одну грозу, рассеяв внимание в трудную минуту. Морис хватает газету и машинально разрывает ногтем

обертку; а я прохожу мимо, держа кончиками пальцев письмо для Натали.

Двадцать метров рысцой — и вот уже я рядом с ней, под защитой от Мориса, который не повторит у нее

под носом то, что только что сказал. Но Натали, вокруг которой собачонкой вертится Берта, в не меньшей

• Предыдущая
• 36/105
• Следующая