За Дунаем - Цаголов Василий Македонович - Страница 39

• Предыдущая
• 39/91
• Следующая

—      Возьми... Кинжал отца! Наш дед носил его! Я буду носить другое оружие.

—      Зачем? Ты же... Бабу, не надо,— смущенно бормотал Христо.

—      Молчи! Бабу знает, что делает! Ты не опозоришь наш род... У Кониевых никогда не было трусов!

—      Клянусь! — болгарин выхватил из ножен клинок и поцеловал сталь.— Буду верным твоему роду!

—      А теперь пойдем в штаб. Да, как ты думаешь добираться?

—      Через «Бабина-голову»,— ответил Христо.

Небо хмурилось, но в просветы между тучами пробивалось скупое солнце.

Бабу отправился в штаб, чтобы передать адъютанту просьбу Христо. В просторном каменном доме разместился генерал Черняев, а вместе с ним — адъютанты, писари, порученцы...

Бабу встретил старшего писаря, и тот кивком голо-, вы пригласил его в свою каморку.

—      Свертываемся, друг,— сказал писарь, усаживаясь за походный столик, перед ним лежал ворох бумаг,—уходим побежденными. Так-то вот, Бабу. А ты, помню, в России говорил, что через месяц турки будут просить пощады.

—      Не говори так, мы еще не подняли рук,— горячо возразил осетин.— Вот посмотришь, как мы...

Ухмыльнулся писарь в пышные усы:

—      Эх, мил человек, да белый флаг вот-вот будет поднят над нашими позициями.

—       Замолчи! Что ты говоришь, Митрич? — возмутился Бабу.— Ты хоронишь живого! Как ты мог подумать так?

Писарь покрутил ус, встал и, вздохнув, нашел нужную бумажку, протянул Бабу.

—      Вот тебе патент... На серебряную медаль и крест. За храбрость тебя жалуют, мил человек. Сербское военное министерство не поскупилось. Бери! Останешься жив, выберешься в Россию, представишь куда следует...

Не разворачивая плотную гербовую бумагу, Бабу вложил патент в пакет и засунул во внутренний карман. Козырнув, он вышел и направился к адъютанту, чтобы поговорить о Христо. Значит, придется сложить оружие... А ведь ему так хотелось победить!

26

Еще с неба не сошел щербатый месяц, а уж девушки из рода Кониевых закончили подметать улицу напротив дома Знаура. Еще раз оглядев улицу, они вошли в дом. За ними хлопнула калитка, и тут же из ворот Каруаевых вышли добровольные подметальщицы, как будто ждали этого момента, и дружно заскребли метлами, нарушая предрассветный покой аула.

Петухи взяли первые высокие аккорды. Им вторили регистром ниже менее голосистые солисты. И уж когда оркестр заиграл дружно и слаженно, в общий хор ворвались запоздалые голоса молодых. Их надтреснутый дискант явно сбивался с общего тона, и они снова и снова начинали свою партию.

Село проснулось сразу. Над крышами сакель вился легкий курчавый дымок. Коровы, разноголосо мыча, лениво двигались за пастухом. А он шел, величавый, исполненный гордости, переваливаясь из стороны в сторону, изредка останавливаясь, оглядывался назад и покрикивал зычным голосом:

—      О! О!

Из конца в конец села протрусил всадник на неоседланном коне. На солнце вышли дети — постоянные обитатели улицы. Они еще были под впечатлением сказочных снов и, протирая кулаками глаза, поеживаясь, зевали. Каждый сидел у своих ворот. Но вот кто-то позвал товарища, и тогда все повскакали с мест и по-

167

неслись навстречу друг другу: начались прерванные игры и забавы...

Дети первыми увидели, как в доме Кониевых раскрылись ворота и в них появились быки. Они долго пили из канавы, потом лениво махали хвостами и облизывали языками блестящие черные ноздри. Следом за ними выгнали овец, и ворота снова закрылись. Двое юношей, цокая, погнали быков и овец к дому Бекмурзы. Там их, очевидно, ждали, потому что ворота Каруаевых широко распахнулись в тот момент, когда один из юношей хотел было позвать хозяина.

Но быки никак не желали переходить канаву и упорно старались вернуться назад. Овцы тоже бросились врассыпную. Спасибо, подоспевшие дети помогли загнать скот во двор к Бекмурзе.

В доме Каруаевых обрадовались: как-никак, а такое богатство Бекмурза за многие годы не накопил бы.

К полудню стали сходиться нарядные гости. Прежде шли женщины, не иначе как с пирогами, поверх которых лежали жирные вареные куры. Их сопровождали девочки-подростки, которым доверили нести бутыли с аракой.

За женщинами появились мужчины, они шли небольшими группами. У дома Знаура их встречал Бза. И у Каруаевых был такой же старший.

Мужчины в обоих домах садились за длинные низкие столы, установленные во дворах. В стороне от пирующих собралась молодежь. Появилась гармонь. В доме Знаура ее держала на коленях девушка лет двадцати. Наклонив голову, она задумчиво перебирала басы. Напротив юношей стояли девушки, образовав полукруг. Но вот вышел распорядитель танцев. Они начинались после первого тоста, который произнес Бза. Однако веселиться молодежи долго не пришлось. В тот момент, когда танцор стал отплясывать на носках, мелодия оборвалась... Во двор въехал всадник. Не слезая с лошади, он поднял левую руку с кнутом, и все поняли, что это вестник несчастья.

—      Умер Лади! — объявил всадник.

Все встали. Никто не проронил ни слова. Стояли понуря головы. Бза вышел вперед и скорбно произнес:

—      Царство ему небесное! Дай бог, чтобы никто раньше времени не уходил туда, где наши старшие. Отныне, чтобы вы все лишь радовались и видели горе только на склоне своей жизни!

Вестник уехал, ввергнув собравшихся в уныние. Бза поднял рог и произнес нарочито бодрящим голосом:

—      Царство небесное тебе, Лади! Мы с тобой родились в один год, были неразлучны. Счастливого пути тебе, Лади. Не успеешь ты дойти туда, где наши старшие, как я догоню тебя. Вот закончу некоторые дела и поспешу за тобой. Царство небесное тебе, Лади! Ничего, Лади, не скучай, мы еще с тобой там повеселимся,— эти слова Бза позволил себе сказать, потому что был старше умершего.

Мигом исчезла гармонь, а девушек словно и не было. Мужчины выпили за счастливый путь Лади. Потом произнесли тост за здоровье живых. Не слышно было обычных шуток, песня так и не прозвучала. А какая это свадьба, если без песен?

Молодежь ради танцев и песен собирается на свадьбы, посмотреть друг на друга, приглядеться к девушкам, чтобы потом годы носить в сердце полюбившийся образ. А там, может, посчастливится жениться на своей избраннице.

Пожелал тамада счастья всем, не забыл и род Кониевых. На этом все кончилось. Бза объявил, что мужчины пойдут отдать последний долг Лади.

—      Молодые пусть занимаются своим делом! Мы поручаем им привести нашу невесту. Ее нельзя оставлять в чужом доме,— сказал старик и направился к выходу, за ним последовали остальные.

Опустели дворы Каруаевых и Кониевых. Остались в них только женщины да Юноши с девушками.

Тем временем в доме Тулатовых оформился заговор... Щеголеватый Сафар, развалясь на тахте, дрыгал вытянутыми ногами и с усмешкой рассматривал Кудаберда. Хромой говорил торопливо, взахлеб, подкрепляя слова быстрыми движениями коротких рук.

—      Знаур ненавидит тебя, Сафар. Ей-богу, не вру! Своими ушами слышал, как проклинал весь род Тулатовых... Зверь, а не человек!

Сафар подтянул к себе ноги, шлепнул ладонями по коленям:

—      Ну, вот что, принеси мне голову Знаура, и Тулатовы отрежут тебе десятину земли. А? Ты же хочешь разбогатеть, Кудаберд?

Сник хромой, куда делась горячность, поднялся, постоял на здоровой ноге; болезненно сморщилось птичье лицо.

—      Трудно, Сафар,— произнес хромой после долгого раздумья.

—      Ха-ха-ха! А ты как хотел? Приобрести богатство и ничем не рисковать? Хитер, брат! Трус ты, а не мужчина! И правильно делают, что тебя все презирают в ауле. Чего ты злишься на Знаура? Он не то, что ты, хромой... Знаур не побоится средь бела дня отрубить тебе голову. Вот он — джигит... А ты? Я тебя больше не пущу в свой дом, несчастный. Думаешь моими руками убить Знаура. Нет, я заставлю тебя самого сделать это. Молчишь? А вот я сейчас свяжу тебя и отнесу на нихас, людям скажу, с чем ты пришел ко мне.

Вздрогнул хромой, поверил в угрозу, понял, что попался в капкан, забегали маленькие глазки.

• Предыдущая
• 39/91
• Следующая