За Москвою-рекой - Тевекелян Варткес Арутюнович - Страница 70

• Предыдущая
• 70/88
• Следующая

—      Знаете, Власов, давайте без громких фраз! Так и скажите, что вам не хочется возиться с новыми станками. Понимаю, дело канительное: демонтируй старые, устанавливай новые, осваивай их,— но другого выхода нет, и вам придется заняться всем этим. Пока машиностроители новую модель предложат, много воды утечет, а время не терпит!

—      Как хотите, но принимать такие станки я отказываюсь!

—      Вот как? — Василий Петрович поднялся.— На словах вы новатор, а на деле, когда нужно осваивать новую технику,— в кусты. Не выйдет, товарищ Власов, заставим!

—      Нет, не заставите,— с каким-то ожесточением сказал Власов.— Если вы не отмените ваше распоряжение, то я вынужден буду обжаловать его министру.

—      Вот это на вас похоже, вы только тем и занимаетесь, что разводите кляузы. Пожалуйста, обжалуйте!

—      Мнением вашим о себе я не слишком дорожу!— резко сказал Власов и быстро вышел из кабинета. Только этого еще не хватало — чтобы о нем говорили как о кляузнике!

«Может быть, даже хорошо, что так получилось. Или — или»,— рассуждал Власов, спускаясь этажом ниже, в приемную министра.

Министра не оказалось на месте. Его первый заместитель Акулов проводил совещание, и неизвестно было, когда освободится.

Власов, недолго думая, попросил у секретарши конверт и лист бумаги, сел за стол и тут же написал записку. Запечатав в конверт копию докладной записки, он протянул пакет секретарше.

—       Очень вас прошу, вручите, пожалуйста, товарищу Акулову, как только он освободится! Это очень важно!

—      Хорошо, хорошо, — недовольно отвечала секретарша, привыкшая к настойчивым просьбам посетителей.

—      Очень важно, понимаете? — повторил он.

В обширном вестибюле на первом этаже, где помещались раздевалки и множество служб министерства, Власов случайно столкнулся с начальником технического отдела главка Софроновым.

—      О, Алексей Федорович! — воскликнул тот, словно радуясь встрече.— Здравствуйте... Постойте! Что с вами, вы не заболели? — вдруг спросил он, вглядываясь в осунувшееся лицо Власова.

—      Почему вы так думаете?

—      Вид у вас неважный.

—      Просто устал...

—      Слыхал, все воюете?

—      Приходится,— нехотя ответил Власов, направляясь к выходу.

В данную минуту ему меньше всего хотелось вести праздный разговор с кем бы то ни было, тем более с начальником технического отдела главка, которого он считал бесхарактерным человеком. Но тот не отставал or него, и они вместе вышли на улицу.

Был жаркий летний день. Перед квадратным зданием министерства из бетона и стали, построенным в двадцатых годах по проекту французского архитектора-конструктивиста, — зданием, похожим на длинную коробку, которую подпирали короткие ножки-столбы,— стояло десятка три легковых автомашин разных марок. Власов пошел искать свою. Софронов плелся за ним.

—      Я тоже только что имел крупный разговор с Толстяковым. И знаете, по поводу чего? — без всякой связи заговорил Софронов.— По поводу ваших ткацких станков.

—      Они меньше всего мои!

—      Ну, наши, все равно!.. Еще тогда, когда собирались размещать на них заказ, я протестовал, доказывал нецелесообразность оснащения промышленности такой, с позволения сказать, техникой. Не послушались. Василий Петрович решил вопрос самолично. Он ведь упрямый, ни с кем не считается. «За неимением гербовой пишем на простой, говорит, других нет — возьмем хоть эти». Близорукая политика! Полчаса тому назад он пригласил меня к себе. Приказывает обосновать, что станки вполне удовлетворительны, и предлагает: «Если хотите, то можете сделать небольшие оговорки». Хорошенькие оговорки, когда вся конструкция ни к черту!

—       Что же вы ответили? — заинтересованный его рассказом, Власов остановился.

—       Отказался! И вот тут-то разразился скандал. «Сотрудники, кричит, для того и существуют, чтобы проводить в жизнь политику руководства! Исполняйте то, что приказываю, иначе я с вами работать не могу!» Так и сказал... Я, конечно, понимаю его положение. Шутка ли,— если машиностроители не отступят ни на шаг и потребуют, чтобы брали все, что заказали, нашему начальнику несдобровать. Но я все равно на сделку со своей совестью не пойду. Видимо, придется подыскивать другую работу...

—      Не спешите, разберутся...

—      Я, Алексей Федорович, человек миролюбивый, терпеть не могу всякие столкновения, особенно с начальством. Бороться с Толстяковым у меня просто сил не хватит!

—      Тогда так и скажите: моя хата, мол, с краю,— и отойдите в сторону.

—       Что же делать? Не все такие смелые, как вы. Скажу одно -г мои симпатии на вашей стороне, я вам сочувствую.

—      И на том спасибо, но — увы! — из сочувствия шубу не сошьешь! — И, кивнув на прощание Софронову, Власов сел в машину и уехал.

3

Из Воронежа Юлий Борисович получил письмо. Мать писала ему:

«Дорогой мой Юлий!

Я стала очень плоха и немощна, глаза совсем ослабли. Пишу тебе с превеликим трудом. Переменила очки— не помогает. Месяц лежала больная. Одна, совсем одна! Некому даже стакан воды подать. Думала, конец пришел, но господь и на этот раз смилостивился надо мной, не призвал к себе прежде, чем я повидаюсь с тобой.

Тяжело мне, уж так тяжело, что и не передать!

Дорогой сын, я уже стою одной ногой в могиле, прошу тебя, во имя всего святого, возьми ты меня к себе. Последние дни хочу быть с тобой, хочу знать, что ты рядом, слышать твой голос, видеть тебя,— какое это счастье!

Каждую ночь вижу тебя во сне. Ты приходишь ко мне почему-то маленьким. Пухленький, розовенький, в матросском костюмчике, который купил тебе твой папа, когда тебе было три года. Просыпаюсь в слезах и долго молюсь о твоем благополучии.

Заканчиваю. Дрожит рука, слезы застилают глаза и не дают больше писать. Мой дорогой, мой ненаглядный, исполни последнее желание умирающей матери. Я знаю, ты хороший сын.

Да хранит тебя бог».

Читая письмо за утренним завтраком, Никонов чуть поморщился, вздохнул: «Бедная моя старушка!» Он отодвинул чашку, встал и несколько раз прошелся по мягкому ковру, спрашивая себя: «Что делать?» Не найдя ответа, он подошел к окну и уставился на улицу, строя всевозможные планы и тут же отвергая их. Взять мать в Москву и дать старухе спокойно умереть? Но как? Больная, немощная... ведь за ней нужен уход... черт возьми, и как раз сегодня должно было прийти это письмо, когда ему предстоит щекотливый разговор с Голубковым... А вдруг ее разобьет паралич! Ничего удивительного, с пожилыми людьми это часто бывает. Будет лежать парализованная на этой тахте и стонать днем и ночью. Веселенькая перспектива!.. Нет, нет! Это невозможно... Но надо все-таки что-то предпринять, чем-то утешить старуху...

Вдруг складки на лбу Никонова разгладились, лицо оживилось. Он нашел выход. Прежде всего надо перевести ей деньги. Благо, вчера он получил аванс в счет работы в Статуправлении. Если дело с Голубковым выгорит, то он пошлет ей еще, с тем чтобы дать матери возможность нанять сиделку или, на худой конец, прислугу. За деньги ведь можно все сделать! Месяца через два,

когда он поедет на курорт в Сочи, заодно заедет к ней. А может быть, попросить у Василия Петровича несколько дней за свой счет и поехать повидаться с матерью? Сегодня же надо написать и успокоить бедняжку: «Жди, мама, не тревожься, скоро твой сын явится к тебе». Как это у Сергея Есенина?..

Ничего, родная! Успокойся.

Это только тягостная бредь.

Не такой уж горький я пропойца,

Чтоб, тебя не видя, умереть...

Да, не такой уж он эгоист, чтобы дать матери умереть, не повидав единственного сына.

Утешенный принятым решением, Юлий Борисович стал переодеваться. Неужели можно подумать, что он такой человек, который не позаботится о матери? Никогда!

Выйдя на улицу, он направился на почту и перевел матери телеграфом пятьсот рублей...

• Предыдущая
• 70/88
• Следующая