За Москвою-рекой - Тевекелян Варткес Арутюнович - Страница 1

• 1/88
• Следующая

СЛАВНОМУ ОТРЯДУ РАБОЧЕГО КЛАССА

СОВЕТСКОГО СОЮЗА - ТЕКСТИЛЬЩИКАМ

ПОСВЯЩАЕТСЯ ЭТА КНИГА

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Второй день на даче Толстяковых в Софрино шли приготовления ко дню рождения Милочки. Ей исполнялось двадцать два года. Празднество устраивали в субботу, чтобы можно было повеселиться и потанцевать вволю.

Мать Милочки, Лариса Михайловна, сумела настоять на том, чтобы муж предоставил в ее распоряжение легковую машину. «Хотя бы на эти два дня», — с видом мученицы сказала она, подчеркивая тем самым и скромность своих притязаний, и обычную незаинтересованность мужа в домашних делах. И вот шофер Ваня, загорелый молодой человек, весельчак и балагур, уже не раз курсировал между Москвой и дачей, исполняя многочисленные поручения хозяйки.

—      Не забудьте, пожалуйста, купить хрену и две банки майонеза, — наставляла Лариса Михайловна, отправляя его рано утром в субботу в очередной рейс. — Подо-* ждите. Больше ничего не надо? — Она сжала пальцами виски. — Просто голова разламывается!

—      Вроде больше ничего... А впрочем, пока обернусь, вы, может, и еще чего надумаете, — с усмешкой ответил Ваня и добавил: — Что ж, для стального коня семьдесят километров не крюк, съездим еще раз!

Любаша, пожилая, рыхлая, добродушно-ворчливая домработница, шлепая босыми ногами по крашеному полу, принялась за генеральную уборку. На кухне жарились пироги. Чуть не каждую минуту с криком: «Ой, батюшки, не сгорели бы!» — она бежала взглянуть на них.

В одиннадцатом часу в столовую спустилась заспанная Милочка, в длинном шелковом халате, в мягких домашних туфельках на босу ногу. Сегодня она не поехала в институт.

—      Милая моя соня! Разве можно так долго спать в такой день? — с ласковой укоризной сказала Лариса Михайловна, целуя дочь.

—      До рассвета читала. Этот «Лунный камень»... не оторвешься.

—      Ну, умывайся скорее и давай завтракать. Я с утра на ногах и еще ничего не ела.

Милочка распахнула дверь на террасу.

—      Холодно, сыро! — Она зябко поежилась, прикрыла дверь и повернулась к матери. — А Леня где?

—      Поехал в институт.

—      Противный! Ведь обещал сегодня быть дома...

—      У него комсомольское собрание.

—      Подумаешь, собрание!

Во время завтрака, задумчиво глядя на мокрые листья сирени за слегка запотевшим окном, Милочка обсуждала предстоящую вечеринку.

—      Надеюсь, будет весело. Ленка замечательно поет цыганские романсы, шикарно танцует. Саша принесет аккордеон. Надо, чтобы Вадим почитал свои стихи. По-моему, у него проблески гениальности.

Небо

театральной декорацией

дремлет,

облокотившись на горизонт...

Хорошо, правда?

—      Ешь, Милочка! Остынет. И потом — у меня еще столько дел!

—      Ну, и Борис, конечно, придет. И непременно — Сережа. Вот кто никогда не забывает о дне моего рождения!

—      Не понимаю твоей нетребовательности: зачем тебе этот Сережа? — Лариса Михайловна досадливо поморщилась.

—      Что значит зачем? Сережа очень хороший парень!

—      Ничего особенного в нем не нахожу, самый обыкновенный рабочий, хотя и называется помощником мастера. Дружба — это и общность духовных интересов, и сходство характеров. А что у тебя с «им общего? Разве ты не понимаешь, что, следуя своей детской привязанности, ты только поддерживаешь в парне надежды, которым никогда не суждено сбыться, ставишь его в неловкое положение перед нашими друзьями? Мало ли с кем случается дружить в школе... Ты же не маленькая, пора смотреть на жизнь серьезнее. Хоть его пожалей. Ну что он рядом с тем же Борисом? Борис — культурный человек, у него и манеры и тон воспитанного юноши... Или — Николай Николаевич:      инженер, образованный, остроумный, кончает аспирантуру, человек с будущим...

—      Мамочка, милая, сколько страсти, какой проникновенный монолог! Только ты опоздала со своими рассуждениями минимум на полстолетия, так что не трать пыл понапрасну!

—      Жизнь остается жизнью, и каждому хочется устроить ее как можно лучше.

—      Вечно одно и то же: мудрость отцов и неразумие детей!

—      Хорошо, хорошо, не сердись, не буду! — Лариса Михайловна горестно вздохнула. — Когда-нибудь вспомнишь мои слова и поймешь, как я была права.

Желая прекратить этот неприятный ей и за последнее время часто повторявшийся разговор, Милочка демонстративно раскрыла книгу, которую принесла с собой, и, отодвинув недопитый кофе, стала читать.

Мать, обиженно поджав губы, взглянула на дочь.

—      Хоть бы толком сказала, кого ты пригласила. Должна же я знать, на сколько человек накрывать стол!

Милочка подняла голову от книги и, загибая длинные, тонкие пальцы, принялась считать вслух:

—      Вадим, Лена, Борис, Саша, Лиза, Сережа... В общем, моих друзей наберется человек десять...

—      Да нас четверо — четырнадцать, — продолжала счет «Лариса Михайловна. — Инженер Никитин с сестрой — шестнадцать. Ну, и, конечно, Юлий Борисович... Вот по-настоящему воспитанный человек! Такие, как он, в наше время редкость! Накроем стол на двадцать персон, — хватит?

—      По-моему, вполне, — согласилась Милочка.

Накинув на плечи пальто и взяв у Любаши ножницы,

она вышла в сад — нарезать цветов для стола.

Хорошо спланированный и отлично обработанный участок вокруг двухэтажной дачи с застекленной террасой и балконом имел форму правильного квадрата. И чего только не было на этом участке! Клен, старые липы, березы, голубые елки, в тени которых летом развешивали гамаки. Дикий виноград, оплетавший террасу, уже заметно покрасневший, поднимался до самой крыши. Десятка полтора раскидистых яблонь хотя и требовали от сторожа немалой заботы, но плодоносили почему-то плохо. Вдоль забора тянулись кусты малины, крыжовника, смородины. Грядки клубники начинались у небольшого огорода за летней кухней. Особой гордостью хозяина дачи, Василия Петровича Толстякова, были цветы. Их было множество — и под окнами, и на клумбах возле террасы, и по обеим сторонам посыпанной красным песком дорожки, ведущей к калитке. Но сейчас одни только георгины и астры на большой клумбе перед домом радовали глаз яркостью красок, и Милочка направилась к ним...

2

К шести часам вечера все было готово к встрече гостей. Комнаты прибраны по-праздничному, полы натерты до блеска. В саксонских вазах, стоявших на маленьких полированных столиках по углам столовой, красовались георгины самых причудливых расцветок. Большой стол, покрытый белоснежной скатертью, ломился под тяжестью вин и снеди. На длинных блюдах заливная рыба, на других — разнообразные закуски:, икра, шпроты, крабы, сардины, маринованные белые грибы, ветчина, всевозможные колбасы, сыр на фарфоровых дощечках — словом, всего было вдоволь. Водка, настоянная на вишне и на апельсиновых корках, разлита была в пузатые хрустальные графинчики, отделанные серебром. Коньяк и дорогие десертные вина стояли в бутылках, что, по мнению хозяйки дома, должно было еще раз подчеркнуть ее утонченный вкус и знание «света».

Лариса Михайловна питала особую слабость к дорогому, старинному фарфору и хрусталю. Она не в силах была пройти мимо комиссионного магазина и не заглянуть в него. Часами могла она простаивать возле прилавка, выбирая копенгагенскую тарелку. В буфете и горках хранились коллекции фарфора, хрусталя, отряды причудливых безделушек выстроились на пианино, стены комнат были увешаны тарелочками.

• 1/88
• Следующая