Операция «Цитадель» - Сушинский Богдан Иванович - Страница 37

• Предыдущая
• 37/107
• Следующая

– Исключено, – резко оглянулся лейтенант, которому еще, очевидно, не исполнилось и двадцати пяти. – Он был дворянином и храбрейшим офицером, о чем свидетельствуют высокие награды. Кстати, происходил из княжеского рода Трубецких. Ранение, любовь, тяга к Европе – это допустимо. Но только не дезертирство.

– Прошу прощения, – смутился Трухин. – Признаю, что вопрос оказался некорректным.

– Но в вашем положении – вполне оправданным, – процедил германский офицер, намекая на дезертирство самого Трухина. – Кстати, мое происхождение спасло меня от Восточного фронта, очевидно, в штабе решили, что против русских воевать я буду плохо. Правда, оно не спасло от фронта в Сербии, где я был довольно тяжело ранен.

– Так почему бы вам, как русскому офицеру, не вступить в Русскую освободительную армию? – полушутя спросил Власов. Однако офицер ответил вполне серьезно.

– Если вам понадобится начальник или заместитель начальника учебного центра, я согласен буду служить там, с условием, что вы станете ходатайствовать о повышении меня в чине. Но в армию вашу, господин командарм, я вступать не буду. Как в свое время отказался вступить в ряды русских царских офицеров, хотя меня агитировали представители генерала Краснова. Мой дед, отец, братья – все служили и служат Германии. Как офицер, я присягал на верность фюреру – и это окончательно.

– Но и добровольцы Русской освободительной армии тоже принимают присягу на верность фюреру. Можете убедиться, – протянул ему листовку с «Присягой» Трухин, – текст утвержден фельдмаршалом Кейтелем.

– Вот как? Любопытно. «Я, верный сын своей Родины, – вслух, с трудом, постоянно запинаясь и коверкая слова, принялся читать «Присягу» потомок князей Трубецких, – добровольно вступаю в ряды Русской освободительной армии и тожественно клянусь, что я честно буду бороться против большевизма, за благосостояние своего народа. В этой борьбе, которая ведется на стороне германцев и союзных армий против всеобщего врага, я торжественно обещаю Адольфу Гитлеру – вождю и главнокомандующему освободительных армий, быть верным и абсолютно покорным. Я готов за эту присягу в любое время пожертвовать своей жизнью»[48]. Любопытно, любопытно…

– Так что, убедились, князь Трубецкой?

– Теперь моя фамилия звучит несколько иначе – Тубецкофф. Но дело не в этом. Здесь говорится: «быть абсолютно покорным». Вас эти слова не смущают? Нет, господа, лично меня подобная присяга не вдохновляет. Даже притом что все вы клялись быть верными и покорными Гитлеру.

– Вижу, вы не в восторге от политики и личности фюрера, – обронил Трухин. – Были связаны с теми, кто выступал против фюрера и пытался…

– Не был, – резко прервал его Тубецкофф. – Но теперь я уже не уверен, что это делает мне честь, господа. Искренне говорю: не уверен.

– Я вспомню о вас, как только встанет вопрос об учебном центре, – холодно пообещал Власов, после чего в машине воцарилось умиротворенное молчание.

Упоминание о казачьем генерале атамане Петре Краснове как-то сразу же вернуло его к беседам с начальником штаба Верховного главнокомандования фельдмаршалом Кейтелем и начальником генштаба сухопутных войск генерал-полковником Цейтцлером. Оба они настоятельно советовали руководству РОА вести переговоры с Красновым, Шкуро и другими белыми генералами по поводу создания единой Русской армии. Хотя к тому времени Власов уже знал, что «беляки» в большей части своей были против такого единения с бывшими красными. Причем кое-кто из белых, следуя примеру генерала Деникина, отказавшегося возглавить прогерманское войско своих соотечественников, вообще был против сотрудничества с гитлеровцами.

– Командир формирующейся Первой дивизии РОА полковник Буняченко, – как положено, представился хозяин дивизионного городка, хотя Власов уже был знаком с ним.

Этот среднего роста, кряжистый мужик, крестьянский сын из какой-то глухой курской деревеньки, успел повоевать в Гражданскую, окончить академию имени Фрунзе и встретить войну командиром 59-й стрелковой бригады, которую принял, когда она имела лишь чуть больше трети своего состава. А еще Власов знал, что полковник Сергей Буняченко в плен не сдавался, а был захвачен румынской разведгруппой после того, как почти вся его бригада полегла под непрерывными ударами танков, артиллерии и авиации противника.

Однако эта строка из его фронтовой биографии смущала только Кестринга да Кейтеля, но не командарма РОА. Наоборот, армейская судьба Буняченко[49] очень напоминала его собственную судьбу.

– Меандров и Мальцев со своими асами уже здесь?

– Так точно. А также генералы Закутный, Малышкин и Благовещенский, подполковник Шатов и несколько других офицеров. Иметь командирами двух эскадрилий Русской освободительной армии двух Героев Советского Союза – это чего-то да стоит! Уже хотя бы в чисто пропагандистском плане. Но сразу же просил бы подчинить их штабу моей дивизии. Это улучшит взаимодействие.

– Исключено, – резко ответил Власов. – Германцы дают добро уже даже на формирование трех дивизий, хотя по третьей вопрос еще не решен. Но в любом случае эскадрильи будут находиться под командованием полковника Мальцева, который уже назначен командующим военно-воздушными силами РОА.

– Вряд ли мы успеем сформировать три дивизии. Тут дай бог одну по штатам военного времени укомплектовать.

– Сам об этом думаю, однако германский генералитет о подобных настроениях знать не должен.

– Понимаю: пока германские генштабисты делают вид, будто у них на фронтах все относительно хорошо, мы будем делать вид, что верим, будто их армия все еще непобедима.

Власов недовольно покряхтел, однако промолчал. Он считал, что право на скептические оценки положения германской армии имеет только он, все остальные обязаны играть в ту игру, которую им предлагают фюрер и Геббельс.

Прежде чем войти в комнату, в которой собрался костяк РОА, Буняченко завел Власова и начальника штаба в свой скромно обставленный кабинет, в котором еще несколько месяцев назад ютился исчезнувший где-то в районе «Атлантического вала» командир егерского полка. Там комдив достал бутылку «Наполеона», из тех, которые привез с собой из Франции, и наполнил рюмки.

– За формирование Первой дивизии как основы Русской освободительной армии, господа! – провозгласил он тост на правах хозяина.

– Это правда, что русские батальоны[50] прекрасно проявили себя во Франции?

– Там они держали фронт против англичан и американцев, а это не то же самое, что воевать против своих, русских. Особенно хорошо зарекомендовали себя русские летчики, совершавшие налеты на Англию и прикрывавшие «Атлантический вал». Некоторые бойцы русских добровольческих подразделений прямо говорили мне, что против своих, русских, сражаться вряд ли решились бы. А так получается, что сражаются-то они против врагов России, против империалистов, пусть даже и объявивших себя на какое-то время ее союзниками.

– Так что, вы предлагаете, чтобы и мы со своей первой дивизией РОА тоже просились на Западный фронт? – вмешался в их разговор начштаба армии Трухин.

– Это было бы неплохим решением нашего «русского вопроса», – уклончиво заметил Буняченко.

– Не для того мы формируем свою Освободительную армию, чтобы терять лучшие силы на западных фронтах!

– Но поверьте, профессор[51], что для боевых действий на «русском фронте», наших солдат нужно очень хорошо готовить идеологически. Да и психологически – тоже.

– Какой-то процент солдат, естественно, отсеется.

– Значительный процент, смею вас заверить.

– Но когда остальные убедятся, что, даже после добровольной сдачи в плен советским войскам коммунисты их не пощадят, – присмиреют, и будут воевать, как положено солдатам РОА.

• Предыдущая
• 37/107
• Следующая