Том 3. Воздушный десант - Кожевников Алексей Венедиктович - Страница 95

• Предыдущая
• 95/108
• Следующая

Собираемся. Наши сборы оказались трудной операцией. Дело в том, что выпустить нас так, как мы есть, немыслимо. С виду мы и не красноармейцы и не фрицы, мы — оборванцы. В десанте обмундирование и снаряжение как в огне горит. Продирался сквозь лес, полз, скатился в овраг, напоролся на колючую проволоку, рвануло осколком, пулей — везде летят пуговицы, подметки, клочья, целые рукава и полы. Восполнение идет только за счет противника: получать от своих, самолетами, еще не пришло время. А поскольку мы находимся у самого фронта, где складов с обмундированием нет и не бывает, мы снимаем его с убитых фрицев.

Одеваясь за счет убитых, с разных плеч и чинов, в то же время мы всеми силами храним свое, отечественное обмундирование. Если оно уже бесполезно для нашей плоти, не прикрывает и не греет, то необходимо для души и для успеха нашего дела. Для души это символ нашей армии, нашей Родины. А в деле оно отличает нас от немцев, по нему нас узнает и принимает местное население, мы сами распознаем друг друга, оно помогает нам поддерживать дисциплину.

Но осталось этого отечественного, к сожалению, слишком мало: у кого только ремень, пилотка, вещмешок, погоны, у кого орденок, медаль, у иных ничего явно советского, а сплошные безлико-интернациональные лохмотья. В своей бригаде можно щеголять и так, все знают друг друга в лицо, но идти далеко, особенно к партизанам, — на все сто обеспечена пуля. Разве какой-нибудь Арсен Коваленков станет вглядываться: а нет ли у этого «фрица» советского ордена?

Сейчас, на поход к партизанам, нам нужен безукоризненный красноармейский вид. Тут самый маленький недостаток может привести к большим последствиям. Не так посажена звездочка — и партизан уже насторожился: а не провокатор ли это — звездочки сажать не умеет?

И вот нас одевают с головы до пят заново. А набрать при нашей бедности три комплекта цельного обмундирования не легко. Дед пойдет в своем, странником. Собирают по всей бригаде, на ноги поставлен чуть не взвод людей: дневальные, дежурные, старшины. Полина Сорокина и Алена Березка пришивают пуговицы, звездочки, воротнички. А потом, когда все готово и мы одеты, нас осматривает комбат Сорокин. Он доволен.

Наши вещмешки набивают листовками, мы понесем их партизанам для распространения по всему Приднепровью.

Сорокин еще осматривает нас и на прощанье обнимает.

— Только без риска.

И от комбрига приказ не рисковать, не делать никаких налетов; наше дело одно — Батя. По всему видно, что связь с Батей очень нужна.

Солнце на покой, а мы в дорогу. Наш дед Арсен хорошо знает эти места. Если кто другой не просунет иголки, обязательно попадет в немца, то дед клянется, что проведет всю бригаду. С таким проводником мы не кружим много по лесам, по оврагам, а идем почти по прямой. В первую ночь все благополучно. На другую хуже: мы уперлись в линию железной дороги. Слева у нас — широкий приток Днепра, справа, близко, — переполненная немцами станция. У дорожного полотна стоят часовые. Мы таимся под высокой насыпью.

— Что, дедок… Провел бригаду? — насмешливо шепчет Федька.

— Бригаду я не здесь поведу. С бригадой придется покружавить.

— И нам вот придется либо кружавить, либо перебегать под пулями часовых. А ночь лунная-лунная!.. Собачья ночь!

Кружавить надо много: если вправо — огибать большую станцию, влево — переплывать реку, да и там, за рекой, за станцией, тоже могут быть часовые, и мы решаем пересечь линию здесь.

Часовых двое. Из них надо сделать одного и проскользнуть у него за спиной.

Оставив нам мешок, шинель, гранаты, Федька налегке, только с автоматом да кинжалом, ползет на освещенную насыпь. Ползет в узкой тени, которую отбрасывает телеграфный столб. На склоне насыпи, кроме трех таких полос, ничего другого темного нет.

Федька загодя вытянул кинжал и держит в зубах, как собака берет ребро, поперек. Кинжал довольно длинный, конец его иногда выходит за тень и тогда загорается острым синим огоньком.

Федька торопится. Часового лучше снять тихо, ножом, пока он стоит к нам спиной. А если обернется, тогда уж автоматом. Но это нам не интересно: тогда ввяжутся в схватку и часовой у моста, и немцы со станции.

Мысленно мы говорим часовому: «Стой, голубчик, не шевелись! Не поднимай шуму попусту! Тебе все равно умирать».

И он, будто завороженный силой нашего желания, стоит, а потом тихо падает. Вместо него становится Федька. Эту смену замечаем только мы.

Мы кидаемся вверх, на насыпь, перебегаем дорогу и летим кубарем на другую сторону. А Федька стоит и поливает из автомата железнодорожную станцию, мост, тихо подползающий к нему поезд. Федьке начинают отвечать, но бьют прерывисто, короткими очередями, должно быть без определенной цели. Продолжая стрелять в разные стороны, Федька догоняет нас, потом откидывает автомат за плечо и говорит:

— Теперь им до утра, до светла хватит разбираться.

Идем и прислушиваемся, как за спиной у нас разгорается беспорядочная стрельба, она уже охватила всю станцию, перекинулась за реку.

— Слышь, куда идет? Пусть потешатся, пусть! Завтра выть начнут, — радуется Федька.

— Не торопись радоваться. Не пришлось бы и нам выть. Ни к чему затеял ты переполох, — упрекает его Гущин.

— Как ни к чему? Часового надо было убрать?

— Надо.

— Встать вместо него надо?

— Не уверен.

— Определенно надо, чтобы другой часовой не спохватился: «А где мой сосед?» Перепутать мозги на станции надо?

Возразить нечего. Федька учел все, не залег, а встал на пост, открыл оттуда огонь и этим так перепутал немцам мозги, что они палят и палят друг в друга.

Через два дня мы в партизанском лесу ищем партизан и не находим: лес большой, и партизан не учить скрываться. Видим, что тихо не обойдешься, и даем выстрел, погодя другой. И вот перед нами чубатый хлопец, одет сборно, на нем и военное и штатское, но оружие: автомат, гранаты, пистолет — все одного образца, немецкого.

Останавливаемся, закуриваем, потом начинается длинный осторожный разговор. Хлопец говорит, что Бати не знает, в лесу оказался проходом, выбирается из плена. Но вот еще хлопец, еще, затем дядька лет сорока… Что называется, не успели оглянуться, а кругом нас уже шестеро.

— Теперь вот можно и до Бати, — говорит первый хлопец весело, с нескрываемым торжеством. — Теперь хотите не хотите, а все равно пойдете до него.

Ведут нас кругами, зигзагами, по бурелому, сквозь кустарник. Деду Арсену наконец надоедает спотыкаться, отводить сучья, и он начинает ворчать:

— Зря мытарите нас и себя мытарите. Попутать хотите, чтобы сами до вашего Бати дорогу не нашли. Только немыслимо это: мне тут каждая травинка родня.

— Какой хозяин нашелся!

— Да, и этому лесу был хозяином.

— Это когда же? При царе? Когда помещиком был?

— Когда ты немецкой сопли боялся, под лавку лез.

Хлопец весь вспыхнул обидой и удивлением: как смеют говорить такое ему, который весь арсенал своего оружия отбил самолично у немцев.

• Предыдущая
• 95/108
• Следующая