Том 3. Воздушный десант - Кожевников Алексей Венедиктович - Страница 89

• Предыдущая
• 89/108
• Следующая

— А теперь зачем?

— Нам треба к старосте.

— Вчерась я показывал старостину хату.

— Ты вымани старосту к нам!

Мы знали, что старосты, напуганные партизанами и десантниками, по ночам не выходят из дома на незнакомые голоса и стуки.

У Антона было все обдумано и предусмотрено, Кузя вернулся в хату, захватил там бидончик с чем-то, и пошли. Мы оцепили хату старосты. Кузя постучал в окошко. Из хаты спросили:

— Кто?

— Сосед Кузька.

— Чего тебе, нечистая сила, надо? Приходи завтра днем!

— Завтрева не с чем будет. — Кузя звякнул крышкой бидона. — Слышишь, как в рот просится? До завтрева не удержать ее.

Мы догадались, что Кузя принес самогонку.

Погодя недолго приоткрылись ворота, и Кузя скользнул во двор. Потом наступило долгое ожиданье. Но вот скрип двери, шаги, хмельные голоса, ворота снова приоткрылись, на улицу вышли двое. Антон свистнул, и мы окружили их.

Антон скомандовал старосте:

— Шагай вперед!

Мы вывели старосту из деревни и остановились у какой-то пустой хозяйственной построюшки.

— Узнаешь нас? — спросил старосту Антон.

— Партизаны.

— Нет, поднимай выше!

Староста выпустил долгий, удивленный, но негромкий свист и так помотал головой, что без слов было ясно: ну, пришел мой конец.

— Дай хоть закурить, — еле выговорил он, заикаясь.

— Не ст?ишь, — отрезал Антон. — Ничего не ст?ишь, окромя веревки.

— Там бог рассудит, кто чего стоит.

— На бога надейся, а сам не плошай! Жить хочешь? — спросил Антон.

— Чего мытаришь? Задумал — стреляй! — хрипнул староста.

— Мытарить, вожжаться не собираюсь. Отвечай толком — служить нам будешь?

— Как, сынок? И ты говори толком.

— Служить, как велим.

— Буду.

— Тогда сей же час принеси сюда тридцать буханок хлеба!

— Где-ка взять их?

— Не мое дело. Фрицам находил?.. Ну, шагом арш!

Староста пошел, спотыкаясь и оглядываясь.

Мы укрылись поодаль от построюшки, в небольшой балочке. Часа через полтора староста пришел с хлебом, приходил четыре раза, принес ровно тридцать буханок, уложенных в четыре мешка. Каждому из нас по мешку.

— Вот что значит толковый человек, — похвалил его Антон и предупредил: — Запомни сразу, я повторять не люблю: каждую ночь по тридцать буханок.

Несколько ночей так и шло, мы начали подумывать, как бы устроить так, чтобы караваи сами собой катились к нам в лес: ведь ходить за ними далеко, поручить доставку старосте, пускать его в нашу бригаду опасно. И не успели придумать: однажды пришли, а хлеба в условленном месте нет, старосты тоже нет, в деревне подозрительный гвалт, крики, плач. Времени полуночь, надо бы спать, а в хатах зажигаются огни.

Ползем на шум. В конце деревни, рырыкая гусеницами и завывая мотором, становится фашистский танк. Возле него группа автоматчиков, соскочивших с брони, рядом еще автоматчики на мотоциклах и четыре пеших факельщика. Факелы длинные, как помело. Они уже готовы к действию — пук чего-то горючего на конце ручки полыхает изгибистым, рвущимся вверх языком желтого пламени.

Немцы громко галдят, размахивают руками; похоже, что не могут сговориться, как поступить с деревней — сжечь или расстрелять.

Сговорились, затихли. Факельщики кинулись по деревне поджигать соломенные крыши изб, хлевушек, клади необмолоченного хлеба и стожки сена возле дворов.

— Огонь по факельщикам! — скомандовал Антон Крошка.

Мы открыли пальбу. Но попасть в перебегающих среди построек факельщиков было трудно. Деревянная и соломенная деревня загоралась быстро, от первого же прикосновения факельного языка.

Мы палили в факельщиков, немецкие автоматчики палили в нас. Все перебегали, падали, вскакивали, прятались, снова бежали. Разбуженный не вовремя, полусонный, перепуганный народ метался во дворах, по улице: выносили добро, выгоняли скотину, пытались заливать пожар. Крики, стоны, плач, брань. Людское горе, как и пламя, разливалось шире, по всей деревне.

Наконец мы уложили факельщиков. Антон Крошка скомандовал:

— Огонь по танку!

Но чтобы достать танк, надо подобраться к нему. Нам в этом деле сильно помог пожар. Ночью всякий огонь как бы собирает, сгущает окружающую его темноту. Прячась в этой сгущенной темноте, мы подползли совсем близко к танку. Еще немного — и можно достать гранатой. Я и Федька уже взялись за гранаты, уже начали подниматься для последнего прыжка, но тут Антон обоих нас прихлопнул к земле. И только прихлопнул — как стеганут от танка автоматчики! Не гулять бы нам, не пинать ветер, если бы у нашего дружка Крошки были не такие быстрые и могучие лапы. Вечная благодарность мамаше, родившей его!

— Лежать. Не сметь вперед. Бить из автомата лежа, — шепнул нам Антон и уполз поглубже в темноту.

Прошло немало времени, перестрелка без жертв стала казаться нам несерьезной, ненужной. И вдруг ахнуло страшное, грозное, танк по-своему, по-стальному, взвыл всей громадой и загорелся. Это Антон шарахнул его связкой гранат. Тут нам открылся смысл нашей пальбы: она отвлекла все внимание немецких автоматчиков в нашу сторону, и Антон незаметно подобрался к танку. Вслед за Антоном, пока фрицы были в растерянности от взрыва, дед Арсен, Федька и я закидали гранатами мотоциклы. Потом все сползлись в одно место.

Деревня горит. Возле подбитого танка опять галдят немцы. Всех не удалось прикончить: много было. Но галдеж другой, с бранью, проклятиями. Слышно, что с большака к деревне идут тяжелые машины — подкрепление фрицам. А у нас ни единой гранаточки и в автоматах последние патроны. Решаем не заниматься лишним риском, а отступать к дому. Так, домом, называем наш десантский лес.

Через сутки мы снова в этой деревне. С нами доктор и два санитара. У нас задание связаться с местным населением и помочь ему. Вместо аккуратного порядка милых, ухоженных домиков мы увидели черный, безобразный труп сожженной деревни.

Встретили нашего приятеля деда Кузю, который пробирался на пожарище поискать что-либо дельное, уцелевшее. Он рассказал, что немцы накрыли старосту, когда он собирал хлеб для десантников. Его сильно мучили, добивались, кому отдавал хлеб, но он не сказал, и тогда расстреляли на глазах у народа. А деревню решили сжечь. Как только схватили старосту, народ побежал в леса, в овраги, где еще в первом году войны были сделаны тайные землянки, припрятано кое-какое добро.

Всю немочь — ребятишек, стариков, мелкий скот, птицу — успели переселить до пожара. Но беда все ж таки большая: сгорели избы, необмолоченный хлеб, корма для скотины. Сказывают, что есть обожженные люди. Мы спросили, нужно ли помочь.

— Воюйте как следует, и довольно с вас! — сказал Кузя.

— С нами доктор.

— Его милости просим.

Доктор с санитарами ушел к погорельцам, а мы, бойцы, повернули к нашему лесу.

У меня застряло в ушах Кузино: «Воюйте как следует». Вспомнилось другое: «Поторапливайтесь воевать, побеждать!» Это сказала фабричная молодка из Подмосковья, которую мы подвезли, когда ехали на фронт. Да, надо скорей побеждать! Это — вопль, крик народной души.

Затянувшаяся война… В моем воображении поплыли картины затянувшейся войны: еще новые разрушенные города, сожженные деревни, убитые и казненные люди.

— Ты, студент, чего повесил голову? — сказал мне Антон. Он часто обращается ко мне так, по-отцовски ободряюще, ласково.

Зря произвел меня в студенты. В вузе я не бывал ни одного дня. Даже заявленье не подавал, от таких не брали.

— А по-моему, самый настоящий студент, — настаивал Антон.

— Несостоявшийся, будущий — это куда ни шло, можно, — согласился я.

— Эх, недогада парень! Ты самый форменный студент третьего года войны. И я такой же. Война стоит любого вуза. Вот окончим университет войны и сюда знак повесим. — Антон обвел пальцем кружок на моей груди. — Вот тут. Знай наших.

— Думаешь, будет такой знак?

— Обязательно. Если уж за боевые заслуги есть медаль, то за победу всенепременно будет. Боевые заслуги — это же меньше, гораздо меньше победы.

• Предыдущая
• 89/108
• Следующая